Обратная дорога оказалась очень трудной. Сокращая путь, Басар где-то свернул, и мы попали на песчаную целину. Неизвестно, когда здесь проходили машины. Мотор работал с натужным ревом. Рев этот временами переходил почти в стон. Казалось, машина живая, она жалуется, просит о помощи. Задние колеса буксовали, крутились на холостом ходу.

— Аврал! На выход! — крикнул из кабины Курбатов. Все выскочили из кузова.

— Шалманы к бою! — снова крикнул начальник.

Рабочие вытащили из-под машины лежавшие на осях два запасных бревна, бросили их под скаты. Почуяв опору, грузовик с довольным рокотом пошел вперед. Курбатов и Мурад выхватывали из-под вращающихся колес шалманы, снова бросали их под колеса. Машина медленно катилась по движущемуся настилу.

Преодолев барханы, грузовик остановился. Басар поднял капот. В радиаторе кипела вода.

— Пускай отдохнет, — сказал шофер.

— «Отдохнет»! — передразнил Курбатов. — Хотел проехать покороче, вон куда завез! Водитель ошибся, а машина отдувайся. До лагеря хватит горючего?

— Должно хватить, — неуверенно сказал Басар. — Вообще мало горючего. Надо было заправиться в Казанджике…

— Ага! — подхватил Курбатов. — Это значит, приехать в штаб экспедиции: «Здравствуйте, товарищи начальники, мы на верблюжьих скачках малость горючего пережгли. Выручайте!» Так, что ли?

Басар виновато молчал.

На третий день циклон несколько ослаб, но небо было хмурое, ветер дул порывами. Я ожидал, что после завтрака мы с Курбатовым выедем в поле. Получилось иначе — горючее на исходе. Басар в свое время не доложил начальнику, а выезд на скачки истощил запасы окончательно.

Курбатов был сильно расстроен: придется занимать бензин, христарадничать.

— А у кого занимать? — спросил я.

— У кого же, у богатого соседа, свет Баскакова, патриарха нашей экспедиции. Он в десяти километрах от нас разбил свой стан. Только неизвестно, даст ли? Дядя с норовом.

— Тебе не даст, — сказала Инна Васильевна, — мол, рад бы, да сами сидим на мели.

— Да, меня он не любит, — согласился Курбатов, — считает, что я рано получил отряд. К тому же весной мы имели наглость вызвать баскаковцев на соревнование.

— И Сергею Петровичу, и Косте не даст, они — курбатовцы, — сказала Инна Васильевна.

Курбатов задумался.

— Как же быть?

Я понял: ехать за бензином может только один человек — новичок в отряде. Это я. Но Курбатов не решается использовать меня для хозяйственного задания. Пришлось ему помочь.

— Давайте я попробую. Баскаков меня не знает.

— Да, вы не курбатовец, — сказал начальник и тут же смешался: в словах был двойной смысл… И все же от «чужака», от «не курбатовца» зависела сейчас репутация отряда. Не удастся добыть горючее, придется по радио давать SOS в штаб экспедиции. Такое в практике изыскателей бывает не часто и считается верхом неорганизованности, неумения руководить работой. А тут еще «внеплановая» поездка на скачки осложняет дело…

Час спустя мы с Басаром выехали к «знатному соседу».

Отряд Баскакова расположился в рощице тамарисков, у колодца Дас-Кую. Я ожидал увидеть выстроенные в ряд палатки, грузовик с кузовом-домиком, синий дымок над печкой, вырытой в песке, — картину, знакомую по нашему отряду. Все оказалось иным, совсем не похожим, необычным.

Под сенью двух старых корявых тамарисков высилась огромная палатка, палатка-исполин, похожая на шатер арабского шейха. Рядом приютилась палатка-одиночка, казавшаяся почти крошечной. В приличном отдалении стояла просторная общая палатка, видимо для рабочих, и совсем уж на отшибе одиноко серела маленькая палатка — то ли повара, то ли некоего специалиста-отшельника.

Грузовик остановился. Басар заглушил мотор.

— Надо узнать, может, он отдыхает.

Я удивился: «Отдыхает среди рабочего дня?»

— У них свои порядки.

Но хозяин бодрствовал. Из палатки вышел высокий пожилой мужчина с седой курчавой головой. Большое, гладко выбритое, еще очень красивое лицо, словно у прирожденного «кумли», было покрыто густым ровным загаром. Такой загар бывает только у многолетних обитателей пустыни. Из-под разглаженной синей спецовки виднелся крахмальный воротничок кремовой рубашки. На ногах домашние ковровые туфли.

Баскаков сделал два шага навстречу. Я назвал себя, подал письмо. Он бегло прочел, сунул в карман.

— Это успеется, а сейчас зайдем ко мне, познакомимся, вы у нас — новый человек.

Я вошел в палатку и остановился, пораженный. Баскаков смотрел на меня с молчаливой улыбкой, — видно, давно привык к удивлению гостей. Это была не палатка, а целый дом: прихожая, дальше кабинет, столовая, за полузадернутой гардиной — спальня: виднелся край диван-кровати. Комнаты отделены фанерными перегородками, оклеенными обоями.

Мы вошли в небольшой кабинет. Ломберный письменный стол завален рукописями, ватманами. На тумбочке старинная керосиновая лампа под абажуром. У стены открытый стеллаж с книгами. На полу текинский ковер.

— Прошу, — хозяин кивнул на плетеную качалку с вышитой подушечкой на сиденье, сам сел за стол. — Удивлены, недоумеваете? Это обычная реакция всех моих гостей. А дело объясняется просто. Я не сибарит, я — старый полевик, тридцать лет в пустыне, из них считанные месяцы провел в городе. Мой дом — вот он, палатка. В Ашхабаде, на Кушкинской — только коммунальная квартира. Там мы с женой зимуем, здесь — живем. Так почему, скажите, мне надо обязательно жить в холоде, в сырости, есть невкусную пищу пополам с песком и вдобавок еще кичиться этим спартанским образом жизни: мы, мол, не думаем о себе, для нас существует только работа, план, борьба с барханами? Спору нет, все это важно, но ей-богу же и выполнять, и бороться вы будете куда успешнее, ежели создадите хотя бы сносные условия для жизни, именно для жизни, а не для существования.

Я сказал, что создать в пустыне даже минимальные удобства — дело не простое.

— Неверно! — живо возразил Баскаков. — Вся беда в том, что с этим предвзятым убеждением мы приходим в пустыню, в тундру, в тайгу. Мы заранее готовим себя к бытовым неурядицам, мало того, считаем их обязательными спутниками нашей жизни, непременным условием романтики покорения природы. Отсюда — неизбежные последствия. Правда, в молодости о них не думают. Они приходят позже.

— Какие последствия?

— Мало ли — всякие ревматизмы, радикулиты, все это появляется неожиданно и выводит нашего брата из строя надолго, иногда насовсем. Ну, да вам это пока не грозит. Вы ведь первогодок в пустыне?

Я сказал, что в Каракумах не был, но вообще не впервые участвую в изысканиях. Приходилось работать в довольно трудных условиях…

Баскаков с интересом слушал, расспрашивал о районах изысканий. Оказалось, что небольшую мою заметку в «Природе» о приморских солелюбах Казахстана он читал. Мы заговорили о физиологии солянок — они меня давно интересовали. Потом перешли к книге Коровина, — я все еще находился под ее впечатлением. Коровин открыл мне Каракумы.

— Ввел вас сюда, как Вергилий! — засмеялся Баскаков.

— Разве Каракумы — ад?

— Многие так считают. А вообще в песках, как везде, есть и хорошее, есть и плохое. Но то и другое — очень интересно. По-моему, это главное.

Хозяин заговорил о себе. В песках он уже четвертый десяток — приехал сразу же после института, поработал сезон и уже не смог расстаться с Каракумами, привязался на всю жизнь.

— Говорят, Дальний Север привораживает людей. Дальний Юг тоже обладает этим свойством. Пустыня только внешне бедна, на самом деле — это край огромных возможностей, великих богатств. Но не каждому они открыты.

Он оживился.

— Помните у Гёте, в «Фаусте»: «При свете дня полна таинственными снами не даст тебе природа покров с себя сорвать. Что в откровенье разуму сама не сможет передать, не выпытать тебе у ней ни рычагами, ни тисками».

Хозяин встал, сделал несколько шагов по палаточному кабинету.