— На русский Холодковский не очень точно перевел, кстати он тоже был натуралистом, зоологом. В подлиннике это звучит куда сильнее.

И Баскаков по-немецки наизусть прочел цитату из «Фауста».

Из соседнего отсека выглянула маленькая сухощавая женщина, приветливо кивнув мне, сказала:

— Лев Леонидович, ты вот «Фауста» декламируешь, а забыл, что нашего гостя по древнему обычаю кумли надо угостить кок-чаем.

— Это уж забота хозяйки, — отозвался Баскаков.

Я познакомился с Агнессой Андреевной Баскаковой. Мы перешли в столовую. Здесь тоже поверх брезентового пола лежал туркменский ковер. Съемные стены из фанеры оклеены обоями иного, чем в кабинете, рисунка. Над портативным столом традиционный натюрморт — дичь, фрукты.

Кок-чай мы пили из маленьких туркменских пиал, на блюдечке — мелко наколотый рафинад, на старинном, из кованой меди, туркменском блюде — чуреки. Местный колорит строго выдержан.

Я спросил, не тяжело ли Агнессе Андреевне безвыездно жить в песках. За нее ответил Лев Леонидович:

— Тяжело не тяжело, а супруга пустынника всегда следует за ним. Агнесса Андреевна в прошлом врач, но, как древле говаривали святые отцы из Фиваиды, прекрасная мати-пустыня соблазнила ее. Сейчас она — почвовед, кроме того секретарь-машинистка, чертежница, бухгалтер, завхоз, отличный кулинар. И это не все. По пальцам специальности ее не перечтете — пальцев не хватит.

Агнесса Андреевна замахала руками:

— Ну-ну, не конфузь меня перед нашим гостем, чего доброго, он подумает — вот она, новоявленная Мария Волконская из Каракумов.

— А разве это не правда?

Баскаков ласково погладил руку жены. Да, это была по-настоящему любящая пара.

Я спросил, давно ли отряд в простое.

Баскаков удивился:

— В простое? Почему?

— Как почему? Циклон. Мы третий день не работаем.

— Нет, — сказал Лев Леонидович, — такой роскоши я позволить себе не могу. Мы — старики, темпы у нас не те, что прежде. Работаем без простоев.

— А когда метет сверху и снизу?

— Ну что ж, на то пустыня. Наш геодезист с теодолитом заранее проложил главные ходы. А мелиоратор, геоботаник, почвовед работают в очках.

Я удивленно взглянул на хозяев. Мелиоратор и почвовед — они были в лагере. Баскаков усмехнулся.

— Отряд в песках, а мы дома? Сейчас объясню. Сталевар высокого класса сам не варит сталь. Он руководит плавкой, ведет ее. Равно архитектор не кладет стену, строитель корабля не работает с топором на верфи. Разве не правильно? Я мелиораторствую треть века, Агнесса Андреевна описывает шурфы немного меньше — двадцать лет. Посему каждый из нас знает свое дело настолько, чтобы только проверять выполненную работу, делать выводы, обобщать. Материалы для этого готовят специалисты, пока что менее, чем мы, умудренные опытом. Такая расстановка сил полезна и для них, и для дела.

Он поинтересовался, как организована работа в нашем отряде. Я сказал, что у нас в поле выезжают все специалисты.

— Что ж, в молодежном коллективе это и целесообразно, — одобрил Лев Леонидович. — Раньше говорили: чтобы узнать человека, надобно пуд соли с ним съесть; пустыня посложнее — пудом проглоченного песка не ограничитесь. Надо ходить и ходить по ней, смотреть и смотреть на нее, и не просто смотреть, а научиться видеть Каракумы, для этого нужно жить с пустыней одной жизнью, сродниться с нею, стать кумли — «человеком песков». Иначе «не даст тебе природа покров с себя сорвать».

— Мы тоже стараемся войти в жизнь Каракумов, — сказал я.

— Прилежно заполняя графы утвержденных в Москве дневников? — Баскаков чуть улыбнулся, но сейчас же посерьезнел. — Не обижайтесь: только освоив азбуку, можно научиться читать книгу пустыни.

Снаружи раздался нетерпеливый голос автомобильного сигнала.

Я вскочил.

— Засиделся у вас, совсем забыл о бензине, о шофере. Вот он напоминает о себе.

— Это не он, — сказал Баскаков. По лицу его прошла легкая тень неудовольствия. — Это маленькое чепе — наши пустыннопроходцы досрочно вернулись с поля. Сейчас узнаем, в чем дело.

Мы вышли из палатки. У грузовика, только что въехавшего в лагерь, стояли трое: очень некрасивая долговязая длиннолицая девушка в синем комбинезоне, рядом с ней невзрачного вида юноша в брезентовом плаще и маленький старичок с безбородым сморщенным, как у лилипута, лицом.

Изыскатели долго отряхивались от песка. Потом юноша и старичок сняли защитные очки, подошли к Баскакову. Девушка резко повернулась к нам спиной, широко зашагала к одинокой, стоявшей на отшибе палатке.

— Вернулись, Лев Леонидович, — виновато сказал старичок. — Трудно дышать — песок в рот, в нос набивается.

Баскаков грустно улыбнулся.

— Что ж, вернулись так вернулись, Аполлон Фомич, С Олега и Ларисы спрос невелик — они первогодки в Каракумах. А вот как ты, старый пустынный волк, убоялся ветра — это мне, признаюсь, мало понятно. Ты ведь только визиры прокладывал?

— Да, — тихо отозвался старичок.

— Значит, теодолит был не нужен, с буссолью работал. И не выдержал, изнемог?

Аполлон Фомич подавленно молчал.

— Видно, года сказываются, — задумчиво произнес Баскаков. — Ладно, отдыхайте сегодня. Только дай команду Романцеву, чтобы отпустил товарищу бочку бензина.

Старичок насторожился.

— А кому бензин?

— Нашим соперникам — отряду Курбатова. Вот скоро с ними встретимся на проверке. Победят они нас: молодежь!

Геодезист неодобрительно покосился на меня. Баскаков, переглянувшись с женой, ласково посмотрел на старичка.

— Ну что стал, Аполлон Фомич? Отрядный патриотизм в душе играет? Умерь пыл, дорогой, выполняй команду.

Басар из кабины бросал на меня яростные взгляды: я непростительно задерживался. Старичок, насупясь, махнул Басару следовать за ним к складу горючего.

Курбатов, услышав сигнал Басара, вышел из палатки.

— А мы уже думали, что Баскаков вас к себе переманил. — Он заглянул в кузов. — Ага, выбили-таки бочку.

— Совсем не выбивал. Он сразу согласился дать.

— Это потому, что вы нейтральное лицо, а так — дудки получишь.

Я ждал, что начальник поблагодарит меня, но он подошел к Басару, заговорил о делах. Все ясно: «мавр сделал свое дело…»

Ветер, поднявшись к полудню, вечером почти стих. Казалось, циклон или выдохся, или экономит силы, чтобы продлиться подольше.

На заре, после побудки, Курбатов созвал инженеров на летучку. Не было только Калугина — у него сильно разболелась рука, раненная еще на фронте.

— Ну, решайте, други, — сказал начальник, — выезжать сегодня или нет? Отряд в простое, три дня сидим в палатках. А работы на этом участке — на один день. Завтра можно переезжать на новое место.

— Как бы днем опять ветер не разыгрался, — заметил Костя.

— Не исключено. Станет невмоготу — вернемся.

Инна Васильевна поднялась.

— Поехали, а то уже седьмой час.

Она вправила под марлевую косынку короткие рыжеватые, туго заплетенные косы. Курбатов тоже встал.

— Ну что ж, ехать так ехать.

Я не выдержал:

— Если для решения вопроса достаточно мнения двух человек, зачем же было созывать летучку? Правда, я — новичок, но работать сегодня должен за себя и за мелиоратора.

Курбатов нетерпеливо пожал плечами:

— Поэтому вы против выезда?

— Я не сказал, что против.

— Значит, за? Тогда поехали.

Я зашел в палатку Калугина взять мелиоративный журнал. За время совместной работы несложная техника мелиоративных изысканий была в общем освоена.

Калугин, лежа на раскладушке, поднял голову.

— Полевой журнал под «летучей мышью». А планшет вон, на столе. Места визиров я примерно наметил. В натуре разберетесь точнее.

— Лучше вам? — спросил я.

— Спасибо. Можно терпеть, — сдержанно ответил Калугин. — Ну, желаю закончить участок. Вы сегодня главное действующее лицо.

Я вышел из палатки.

В «домике» грузовика слышалась быстрая туркменская речь, громкий смех. Я направился уже к машине, но заметил: Инна Васильевна нетерпеливо смотрит на меня из кабины. Сидящий рядом начальник, наоборот, отвернулся, нервно постукивает пальцами по боковому стеклу. Дают понять: я задерживаю выезд. Ах, так? Ладно! Не будем спешить, не на пожар. Я открыл полевую сумку — проверить, все ли на месте. Затем потуже завязал тесемки ботанической папки. Теперь можно ехать. Голоса и смех в «домике» сразу умолкли. Освобождая проход, рабочие поджали ноги. Я прошел к своему месту у кабины. Его теперь не занимают. Вначале садился, кто хотел, но я сделал на фанере надпись: «Геоботаник Ю. Мирошниченко». С тех пор место у кабины всегда свободно, ждет меня. Я стукнул по кабине: