— Поехали!

Грузовик свернул на дорогу, ведущую в глубь пустыни. В «домике» много людей, но все молчат — разговаривать трудно: синий едкий дым из выхлопной трубы ветром забивает в кузов. Грузовик сильно качает. Рабочие сидят на продольных скамьях, крепко держась за них руками.

Я встал, поднял повыше брезент спереди, облокотился на кабину.

Впереди показался вылезший на самую дорогу растопыренный куст эфедры. По спидометру от него до геодезического хода, если ехать прямо, ровно половина пути. Если же свернуть вправо, на совсем уже дикую дорогу по буграм — «тракт терзаний», — будет ближе.

«Трактом терзаний» мы ездим редко, только когда опаздываем на работу, очень уж трудно там приходится и людям, и машине.

Грузовик останавливается. Мне через заднее окошко видны возбужденные лица шофера и Курбатова. Начинается яростный спор. Басару не хочется сворачивать — жаль машину. Начальник настаивает: если подымется ветер, придется ехать домой, ничего не успев сделать в поле. И вот грузовик нехотя трогается, круто сворачивает вправо. Басар сдался.

— Теперь держись! — смеются рабочие.

С надрывным ревом машина пускается в тяжкий путь. «Домик» кренится вправо, выравнивается, валится влево. Мои руки скользят по гладкой кабине, держаться не за что. Правда, можно ухватиться за передний борт, но это рискованно: на ходу прижмет вплотную к стенке кабины и — прощай руки! — размозжит пальцы. Бывали случаи.

И все же как-никак мне легче, чем другим. Можно стоя балансировать. А вот рабочим хоть пропадай: их трясет, подбрасывает, швыряет в стороны.

Я оглядываюсь, вижу: Хаким вдруг бледнеет и прислоняется к стенке.

— Иди на мое место, — строго говорю я. Но он молча качает головой. Не хочет, — дело хозяйское.

Грузовик выбрался на пологие склоны, пошел спокойнее. Вдали показалась вешка с белым лоскутом — отсюда надо продолжать работу.

— Стоп! Прибыли! — Начальник первым выскочил из кабины, вместе с рабочими стал выгружать инструменты. Костя ему помогает. Я отошел в сторону: каждый человек должен заниматься своим делом. Выгрузка — дело рабочих. Но вот лопаты, рюкзаки для образцов лежат на песке.

Сегодня рабочие из геодезической бригады идут на подмогу почвоведам — будут рыть шурфы для Инны Васильевны. А начальник вообще поехал только за компанию.

Братья-близнецы Мурад и Хаким вопросительно взглянули на Курбатова.

— Пойдете, други, с Юрием Ивановичем, — сказал начальник, — он сегодня у нас главный — работает за себя и за мелиоратора. Смотрите же не подведите его. А то кое-кто вот так работает, — Курбатов взял у Мурада метровку, потянулся, зевнул и отмерил ломаную линию.

Все засмеялись.

— Если бы мы так мерили, сегодня не окончили бы участок, — сказал Мурад.

— Правильно, — начальник хлопнул его по плечу, — я не тебя показывал: вы с братом летаете по пескам как соколы. Но сегодня этого мало, надо молнией носиться. Иначе песком занесет — нам же откапывать, когда следом за вами пойдем брать образцы из шурфов. — Курбатов подтянул голенища брезентовых сапог, кивнул мне: — До скорого! Желаю вам снять красный флаг.

— Какой флаг?

— Финиш! Мы с ребятами, когда тянули ход, повесили на барханном массиве.

Начальник повернулся к жене, стал по команде «смирно».

— Товарищ инженер, рабочий Курбатов прибыл в ваше распоряжение.

— Вольно, — сказала она. — Бери заступ. Сейчас на такыр поставлю.

Я сжал зубы, отвернулся. И это начальник отряда! Паясничает в присутствии рабочих. Неудивительно, что они пререкаются с Костей. Скоро и на Курбатова будут кричать. Разве представишь что-либо подобное в отряде Баскакова?

Почвоведы и геодезисты скрылись за буграми — пошли обследовать вырытые вчера шурфы, копать новые. Почвоведы всегда отстают. Очень трудоемкая работа.

Я развернул мелиоративный журнал на последней странице. Крупным почерком Калугина были записаны данные предыдущего обследования — рельеф, краткие сведения о растительном покрове, мелиоративные рекомендации. То же самое запишу и я, только работать будет гораздо труднее: ветер и надо вести еще свой геоботанический дневник — двойная нагрузка.

Геодезический ход, отмеченный редкими саксауловыми ветками, уходил вдаль. Казалось, вешки бегут друг за другом, одни спускались в ложбину, другие взбирались на бугор. Самые дальние шли уже вместе.

Пора начинать. Я отмерил площадку, стал описывать растительность. Ей-богу, это можно делать не глядя, так убого-однообразна пустыня. Везде одно и то же: в понижении между буграми — полусожженный сухой илак; на склонах — желтый кушак из селинов; выше — кандымовый пояс; на вершине — один-два поникших саксаула.

Я записываю латынь только начальными буквами, потом на глаз прикидываю площади, занимаемые каждым видом. Сплошного пересчета кустарников делать не буду — некогда и погода не та, — поставлю цифру, записанную Калугиным. Сколько у него? Двенадцать? Ну, здесь напишем десяток. Дальше — группировка. Она на бугристых песках одна и та же — илаковый саксаульник. Теперь подпись. Конец! Все заняло считанные минуты. Если так пойдет и дальше — зашабашить удастся довольно скоро. Не будь сегодняшнего выезда, лежал бы в палатке, читал стихотворения Владимира Соловьева. Любопытно. Баскаков дал на прощание.

— Не боитесь впасть в идеализм? Нет? Тогда возьмите. Есть и про ангелов, и про Христа; все на добротном поэтическом уровне.

Но Соловьеву придется подождать. Сейчас на очереди — плановое задание. Навряд ли удастся быстро управиться, ведь я сегодня еще и мелиоратор. Значит, сам должен намечать и прокладывать боковые поперечники — визиры, тянуть их в стороны от главного геодезического хода к отдельным скоплениям барханов, что вклинились в бугристые пески и угрожают пастбищам.

Правда, на барханах совсем уж нечего делать: растений почти нет, рельеф один и тот же — мелкобарханные или среднебарханные пески. Разница всего в нескольких метрах высоты. Запись в пять строк, но из-за нее надо свернуть с геодезического хода, пройти до скопления километра два и столько же обратно. Проформа? Конечно! А что поделаешь?

Я сверился с планшетом Калугина. Первое скопление совсем близко. Значит, обследовать его удастся еще до того, как разгуляется ветер. А он уже сейчас вон какой — рвет из рук ботаническую папку. Теперь ясно, что циклон и не думал утихать. Просто прикинулся обессиленным, чтобы выманить нас в пески.

Ботаническая папка парусит, мешает идти. Надо было бы оставить ее дома, но я побоялся, что Калугин скажет: «А папка где? Забыли?»

Вдали показалось первое скопление барханов. Над ними уже висела мутная песчаная дымка. Это с утра, а что будет дальше?

— Мурад, готовь метровку; Хаким, будешь делать пикеты. Да смотрите не путать счет, а то заставлю перемерять.

По буссоли беру направление на барханы, указываю Мураду ориентир. Братья начинают работать. Я сажусь на песок, упираюсь подбородком в колени. Зачем? Ну зачем все это? Рельеф, растительность и без того известны — везде одинаковы. А длину визира можно определить приблизительно — сотня метров больше или меньше, какая разница? Существенной ошибки не будет, — сколько их уже перемеряли. В Каракумах все на одну колодку.

Братья уходили все дальше. Я поднялся — надо идти за ними.

Скопление барханов начиналось на втором километре. Придется записать. Я кратко отметил: «мелкобарх. п-и… Выс. 3 м». Измерять не буду — глаз наметан.

Вот наконец и скопление. У подошвы бархана сидят Мурад и Хаким, громко говорят по-туркменски. Увидев меня, умолкают. Хаким трет покрасневшие глаза.

— Почему очки не взял? — строго спрашиваю я.

— В очках плохо, пот мешает, — смущенно говорит Хаким.

— А песок не мешает?

Хаким перестает тереть глаза, подымается с земли.

Молча возвращаемся на главный ход. Я останавливаюсь вытряхнуть песок — уже набился в рукава, за воротник спецовки. Это только начало…

Из-за бугра выглянули саксауловые вешки. Я делаю описания в обоих журналах, почти не глядя на рельеф, на растения. Здесь сплошной пастбищный массив. Так надо и отметить, нечего долго возиться.