— Сейчас мы найдем вход в нору. — Лиля села на краю ямы, запустила руку в сухие листья, стала ощупывать стенки. — Ага! Вот он. Только обвалился совсем. Видно, лиса давно тут не живет. — Лиля встала, прислушалась.

За деревьями раздавался легкий шорох; кто-то тоже продирался через кусты.

— Знаешь, кто там? — шепотом сказала Лиля. — Барсук! Они ночью по лесу шатаются, сами нападают на людей — хуже, чем волки: подпрыгнет и сразу за горло! Не отобьешься — загрызет насмерть. — Она быстро отломила от дерева две ветки. — На, возьми, а то пропадем.

Миша крепко сжал ветку в руке: сейчас, у этой незнакомой норы-ямы, среди черных деревьев, можно было всего ожидать.

— Пошли, — сказала Лиля, — мы еще не такое увидим. — Она двинулась прямо на шорох, в сгустившуюся, совсем уже ночную темноту.

Миша видел впереди белевшую курточку и покорно шел за нею. Теперь он уже не узнавал ни одного дерева — все они были черные, незнакомые.

Вдруг над головой пронеслось мгновенное, бесшумное дуновение, острая тень мелькнула и пропала.

— Летучая мышь, — тихо сказала Лиля, — тут, должно быть, их гнездо, они живут в самой глухомани.

— Она может в волосы вцепиться, — угрюмо сказал Миша.

— А я не боюсь. У нее коготки маленькие, я на картинке видела. — Лиля вдруг засмеялась. — Знаешь, недавно мне приснилось, что летучая мышь мне на голову села, сидит и лапками перебирает, а мне щекотно. Взяла ее в руки, а у нее сердце, как у птички, — тук-тук. Испугалась сильно. Я проснулась, ищу кругом — ничего нет.

Мише вдруг стало жутко.

— Пойдем домой, — сказал он, — а то поздно уже.

Лиля быстро обернулась.

— Ага! Боишься?

— Ничего я не боюсь.

— Тогда пойдем дальше.

Между деревьями проступил слабый свет. Из сухой вечерней мглы медленно выбиралась огромная, вся в глубоких черных пятнах, багровая луна. Она была совсем тусклая, и звезды, не замечая ее, светили, как и прежде.

Вдруг где-то очень близко раздался негромкий, тонкий, чистый, протяжный свист.

Лиля остановилась.

— Вот! Гадюка свистит. Мне бабушка говорила: когда луна взойдет, гадюки просыпаются, выходят на охоту. Пошли искать ее, а то она сонных птиц в гнездах поест.

— Темно ведь, — сказал Миша, — где ее найдешь…

Лиля вздохнула:

— Да, правда. А когда луна взойдет, гадюка уже уползет далеко.

Но луна подымалась очень быстро — прямо на глазах она уменьшалась, бледнела, становилась ярче. Она стояла уже над деревьями и обливала их холодным светом. Темные листья прояснялись, начинали сверкать, как маленькие зеркала — овальные, круглые, трехлопастные. Звезды пропали. Небо было светящимся, серебристым, до краев наполненным лунным сиянием. Только по краям горизонта испуганно мерцали еще самые яркие звезды, но видно было, что луна, поднявшись выше, загасит и их и будет одна властвовать в этом огромном, бескрайнем небе.

Лиля и Миша стояли и молча смотрели на небо.

— Как сильно светит, — сказала Лиля, — похожа на зимнее солнце — яркая, а тепла нет.

— Она, как зеркало, только отражает чужой свет, — пояснил Миша.

— Какое там зеркало! — сказала Лиля. — Вон на ней сколько пятен. Бабушка говорила — это нарисовано, как старший брат убил младшего. Она и имена сказала, да я забыла. Про них в священных книгах написано. Я спросила у папы, а он разозлился на бабушку — говорит: «Не забивайте ребенку голову вашей чушью». И потом сказал, что пятна на луне — это моря, как у нас на земле.

— Ну, не совсем как у нас, — сказал Миша, — на луне нет воды. Пятна — это огромные впадины. Их только называют морями, а они пустые, — он кивнул на луну, — сейчас очень хорошо видны главные моря.

— А ты и их знаешь? — удивилась Лиля.

— Знаю. Папа по лунному атласу показал.

Они прошли еще немного, и тут Миша услышал слабый, еле различимый ухом скрип — голос флюгера.

Миша тихо засмеялся от радости. Он не помнил такого времени, когда бы не знал этого голоса. Совсем маленького мать водила его за руку на метеостанцию и, остановившись на поляне, указывала на флюгер:

— Видишь?

И он, подняв голову, удивленно смотрел, как высоко в небе, весело поскрипывая, вращается на своем железном древке острый, всегда развевающийся, не знающий покоя флажок.

— Пошли быстрее! — почти крикнул Миша. Они сделали всего несколько шагов и вдруг очутились на открытой поляне. Посредине ее стояла маленькая метеостанция. Все приборы: дождемер, сквозной ящик для термометров и барометра, высокая мачта флюгера — все сверкало, отражая голубой лунный свет. Лиля остановилась и широко открытыми глазами смотрела на метеостанцию.

— Вот она какая!

А Миша стоял рядом и улыбался. Никогда еще его метеостанция не казалась ему такой чудесной, никогда он не радовался так, что она принадлежит ему и он работает на ней.

— Мы сейчас вместе с тобой снимем показания приборов, — сказал он.

Но тут издали донесся низкий красивый голос:

— Ли-ля! До-очка! Домой!

— Тебя зовут… — печально сказал Миша.

— А как же метеостанция? — И Миша увидел, что Лиля, смелая Лиля, которая не боится ни барсука, ни летучих мышей, ни гадюки, сейчас заплачет.

— Стой! Знаешь что? — быстро заговорил он. — Ты не отзывайся. Пока они будут нас искать, мы снимем показания.

Лиля безнадежно махнула рукой:

— Ну что ты! Они еще сюда придут, Тогда все, все пропало…

— Да, верно, — печально согласился Миша. — Давай немножко послушаем флюгер и пойдем.

Они стали под мачтой.

Шла ночь. Ветер усилился, и острый флажок громко пел свою железную песню.

— …Ли-ля! Ли-ля!! Ли-ля!!!

Теперь кричали уже два голоса — низкий и высокий; они кричали нетерпеливо, сердито, угрожающе.

— Вон и мама и Галя зовут, — сказала Лиля. — Надо идти…

Впервые за весь вечер они взялись за руки и медленно пошли к дому.

— Здравствуй!

— Здравствуй! — Лиля стояла перед Мишей на дорожке, усыпанной серыми ракушками, смотрела на него и улыбалась. Она стояла одна — мать и Галя кивнули ему и прошли мимо, на веранду, к Дмитрию Михайловичу, сходившему с крыльца навстречу гостям.

Миша сразу заметил: Лиля одета сегодня совсем по-другому — в синем чехословацком платье, с красным кожаным чехословацким поясом, в кремовых сандалиях — тоже не наших.

— Все заграничное надела?

Она усмехнулась:

— А что, плохо?

— Нет, — тихо сказал Миша, — хорошо, очень хорошо, что ты опять приехала… — Он смотрел на нее без смущения, смотрел с откровенной радостью, что она здесь, что впереди у них весь длинный летний вечер. И вечер этот еще не начинался. Солнце только-только коснулось верхушек пирамидальных тополей. Можно все успеть: посмотреть атлас Мессера с черными звездами на белом небе, и атлас облаков, и все уральские минералы в коричневых ящиках под стеклом, и Брэма — старого, немецкого, с красной шелковой закладкой, с прозрачной тонкой бумагой, покрывающей блестящие цветные рисунки зверей и птиц. Потом из дома можно выйти в сад, на метеостанцию, и снять показания приборов, и долго слушать флюгер, и смотреть, с какой стороны дует ветер. А когда стемнеет, можно в полевой бинокль наблюдать звезды.

— Чего мы тут стоим? — нетерпеливо сказала Лиля. — Пошли в дом — я там как следует еще ничего не увидела.

— И Галя будет с нами? — осторожно спросил Миша.

Лиля вздохнула:

— Куда ж она денется?

— Она может немножко посидеть на веранде. Папа расскажет, как он, когда еще был гимназистом, нашел настоящий метеорит.

— Она не захочет слушать про метеорит, — грустно сказала Лиля.

— А что она хочет?

— Что? Ходить со мной и говорить, что можно, что нельзя…

— Ладно, — уныло согласился Миша, — если очень хочет, пусть ходит. Дело хозяйское…

В зале было тихо и прохладно, как в музее. Лиля ходила вдоль стен и рассматривала картины. Потом спросила:

— А почему нигде нет чистого неба?

Миша не понял.