— Геоботанику и мелиоратору легче всего, — заметил Костя, — ходи по пескам да солянки описывай.

— Ну, нет! — возразил начальник. — Ведь наша главная задача — закрепление песков. Как их связать, утихомирить? Попробуй реши… Над этой проблемой первыми будут ломать головы мелиоратор и геоботаник.

Грузовик двинулся дальше. Ветер крепчал. Ясный день померк. Костя опустил передний брезент. Стало хуже. Казалось, машину качает еще сильнее. Снова подняли брезент.

Подъехали к Михайловскому перевалу. За ним начинался высохший пролив — когда-то он отделял Челекен от материка.

Басар решил взять подъем с ходу. Но, пройдя десяток метров, машина забуксовала. Пришлось шалманить. Обливаясь потом, кашляя от пыли, мы бежали рядом с грузовиком, выхватывали из-под колес бревна, доски, снова бросали их под скаты. Подъем оказался крутым, но коротким. Вскоре машина взобралась наверх.

Запыхавшись, мокрые, стояли мы возле кузова, смотрели в затуманенную даль. Там лежал Челекен.

Вскоре из-за барханов выглянули высокие трубы озокеритового завода. Они то опускались, то подымались. Потом стали расти, расти. И вот перед нами огромные корпуса. В карьерах работают экскаваторы. Между карьером и заводом, по узкоколейке, посвистывая, ходит маленький тепловозик.

Мы въехали в рабочий поселок Дагаджик. Мимо больницы, магазина, клуба грузовик подошел к столовой — решено было пообедать: до пункта постоянного местожительства — поселка Карагель на восточном берегу Каспия — оставалось еще восемнадцать километров.

После обеда тронулись дальше. Грузовик выехал из поселка, поравнялся с электростанцией. Мы вышли из машины: электростанция была в осаде. Высокая каменная ограда полузасыпана песком. Барханы подступили к ней вплотную. Песок был везде — на асфальтовых дорожках, в охладительных резервуарах; серые холмики подбирались к машинному отделению, к слесарной мастерской.

От Дагаджика вели две дороги — одна в районный центр, другая в Карагель.

Вот и он показался вдали — диковинный поселок на сваях. Когда-то сваи спасали дома от морского прибоя. Потом Каспий обмелел, отступил. Сваи стали спасать от барханов. Издали казалось, что дома стоят прямо на воде. Поселок был как бы сквозным. Синее, в белой пене, море виднелось в проемах между домами и поверхностью земли, вернее песка, ибо песок — полный хозяин в Карагеле. Сваи помогают спасти дом от засыпания. Ветер свободно проносит песок между ними. Дом на фундаменте подвергается яростной осаде. Рядом растут огромные бугры. Вершины их курятся. Песок сквозь щели в дверях, в окнах проникает внутрь. Избавиться от него невозможно.

Преодолевая песчаные сугробы, грузовик медленно двигался по единственной улице Карагеля. Барханы вторгались с востока. Они грозили завалить поселок. Я выглянул из кузова — по улице брела молодая туркменка в длинном красном платье. Она несла на руках ребенка, ноги ее глубоко вязли в песке. Песок выживал людей из поселка.

Подъехали к поселковому Совету. Через час нам были отведены квартиры в «свайных» домах.

— Сегодня — отдых. Завтра — разведка, послезавтра — в поход, — сказал начальник. — Барханы обнаглели. Надо с ходу вступать в бой.

…Вторую неделю работаем мы на Челекене. Приближается осень. Мы спешим — от зари до зари в поле. Работы много, времени мало. Надо составить почвенные, геоботанические, мелиоративные карты, надо разработать действенные меры для обуздания барханов. Пока что меры эти неизвестны. Но есть надежда их найти.

Растительность на Челекене есть. Она узкой каймой расположилась у самого моря. Здесь, и только здесь надо искать растения-пескоукрепители.

Начались поиски.

Геодезисты быстро набрали темпы, вырвались вперед; мы с Калугиным и Инной Васильевной скоро потеряли их из виду.

Главный ход начинался на окраине Карагеля, вел к морю.

Подойдя к Каспию, мы еще издали заметили густые тускло-зеленые заросли. Широкой полосой тянулись они вдоль берега. Вскоре на белой, покрытой ракушками равнине стали попадаться одинокие чахлые кусты. Это был сарсазан — невысокое, приземистое, невзрачное растение из семейства лебедовых. Чем ближе к морю, тем заросли гуще, кусты выше. Я стал обследовать сарсазанник. Кусты располагались близко один от другого, но не образовывали сплошного покрова. Других растений было очень мало. Очевидно, сильное засоление мог выносить только один сарсазан. И вдруг на границе сарсазанника и голой равнины я заметил невысокий редкий куст. На колючих ветках зеленели парные листочки, похожие на продолговатые лопаточки. На них блестел налет соли. Это была селитрянка. Так вот где она опять мне встретилась! Оказывается, сарсазан был не одинок.

Оба растения относились к замечательному типу солелюбов — галофитов. Галофиты не боятся засоления, наоборот — нуждаются в избытке солей. По словам Тимирязева, эти растения научились обращать себе на пользу враждебные силы природы. В клеточном соке галофитов растворено много солей, в основном — поваренной соли. Галофиты — растения-«медузы», их тело на девяносто процентов состоит из воды.

Описание сарсазанника отняло мало времени. Я заглянул в журнал Калугина. Там значилось: «Рекомендовать сарсазан как пескоукрепитель на сильно засоленных песках».

— На безрыбье и рак рыба, — сказал Калугин. — Только вот беда: сарсазан — водолюб, растет на песках с близкими грунтовыми водами, эти пески — мокрые, слабо развеваются.

— Значит, эта находка сомнительной ценности, — сказал я.

— Ничего! Главное — не падать духом.

Я молчал, боялся ответить резкостью. Поучения Калугина всегда меня раздражали. Лучше уж ничего не говорить, чем выдавать такие унылые прописные истины. Но, видно, горбатого могила исправит…

Мы двинулись по геодезическому ходу. Близость моря умеряла зной. Слабый ветер гнал по Каспию легкие белые барашки. Невысокая волна с шумом накатывалась на пологий берег, разбившись на множество ручьев, тихо стекала в море. У берега плавали стаи черных лысух — морских курочек. Они вылавливали мелкую рыбу.

Со стороны Южной косы показались две узкие длинные лодки — туркменские рыбачьи таймуны. Лодки с двух сторон направились к стае, стремясь отрезать ее от берега и от моря. Птицы поплыли было в море, но таймуны быстро приближались. Вот уже можно различить охотников, гребущих одним веслом. Стая поднялась на крыло; сейчас же над лодками вспыхнули дымки, чуть погодя донеслись хлопки выстрелов.

Заросли сарсазана тянулись вдоль берега, уходили вдаль. Но наш ход, проложенный через заросли солончакового кустарника, круто сворачивал на восток. Мы снова вышли на белую от ракушек равнину. Еще издали темнели на ней пятна растительности — густые заросли солянки куш-гези («птичий глаз»). С небольших кустиков с мясистыми листьями в упор смотрели на меня сотни широко открытых круглых глаз — золотистых, желтых, оранжевых, розовых. Это были яркие околоплодники с черным продолговатым зрачком плода посредине. Казалось, целые стаи странных птиц, мгновенно зарывшись в песке, притаились и зорко следят за каждым движением пришельцев.

Калугин, не глядя на солянки, хмуро молчал: куш-гези совсем уж бесполезна для мелиорации.

За участком с солянками от главного хода отходил короткий двухкилометровый визир. Он шел в сторону мелких барханных песков. Здесь начинались их первые скопления.

Ближе к морю ракушечный слой был покрыт мелкой песчаной рябью, но чем дальше на восток, тем рябь все увеличивалась, превращалась в небольшие холмики, затем в бугры. Кое-где на буграх росли кусты селитрянки. Между буграми серела южная полынь, виднелись редкие кустики кермека с мелкими сухими розовыми цветами. Кермек — «бессмертник»: сорванный цветок долго выглядит как живой.

Полынь и кермек кое-где были уже засыпаны, на поверхности торчали темные сухие прутики.

Скудная растительность Челекена отступала перед могучими, разрушительными, убивающими все живое силами пустыни.

На главный ход возвращались совсем подавленные. Почвоведы были уже здесь. Инна Васильевна рыла шурф на участке с селитрянкой. На выброшенной земле сидел Мурад.