— Вот у нас на Иртыше ледоход — это да. Каждый год целое ледовое побоище, — вставила Надя.

— Три раза видела ваш сибирский ледоход, когда в эвакуации была. Очень здорово, а все-таки наш днепровский лучше. Но постойте, я сейчас о ветре кончу. Села я в трамвай, на окнах везде еще ледяная корка, только совсем уже не зимняя: ту скребешь, скребешь, даже ноготь согнется, — и ничего. А к этой я только палец приложила — она сразу же растаяла. Приехала в общежитие. Везде — сонное царство. Я тоже легла, а спать никак не могу. И вот знаю же — ночь на дворе, ничего не видно, а все-таки хочется хоть понюхать весну, раз посмотреть нельзя. Подхожу к окошку, а на дворе наш киевский ветер гудит, крышами грохочет, — словом, гонит зиму в шею. И вот уже совсем на рассвете вдруг слышу: кап-кап-кап. Открыла я форточку, и прямо надо мной с крыши, с одинаковыми промежутками: кап-кап-кап. Тут и поняла я, что московская весна наконец-то пришла.

— А все-таки это только кусочек весны, — вздохнула Надя.

Наступило молчание. Над Арбатом небо было уже не такого густого, безнадежного серого цвета. В небе появились пятна, правда, тоже серые, но уже без дымной черноты и угрюмости. Ветер продолжал дуть с Волхонки, и над университетом низко и быстро неслись тучи, пустые, тощие, отдавшие земле всю воду.

— А я такой же маленький кусочек апреля видела, — сказала Надя. — Это в тот день было, когда я за растениями ездила и купавку нашла, на которой Галя засыпалась. Помнишь?

— Ну, помню, — недовольно ответила Галя, — а все-таки вид я и тогда первая определила.

— Да, конечно! Когда я нашла уже семейство, а Аня род, ну, а вид найти тебе Юрий Павлович помог. Старая история…

— А зато я сама медуницу всю определила! — крикнула Галя. — Ага! А ты даже семейство не могла установить. Вместо бурачниковых к гвоздичниковым полезла. Что, неправда, скажешь?

— И совсем не так это было. Зачем ты выдумываешь, Галина! — вспыхнула Надя.

— Нет, не выдумываю, нет, не выдумываю! Это вся группа знает, что ты тогда к гвоздичниковым полезла. Юрий Павлович еще смеялся: «У Краевской явное пристрастие к гвоздичниковым. Сразу видно — будущая кариофилистка…»

В это время часы в коридоре стали бить десять, и в аудиторию вошел Юрий Павлович.

— Как? Опять? — спросил он.

Девушки притихли. Юрий Павлович снял пальто и остался в таком же кителе, как и Аня, с такими же орденскими ленточками.

— Нет, вы скажите, неужели же опять ссора из-за бурачниковых и гвоздичниковых?

— Опять, — виновато подтвердила Галя.

— Ведь в прошлое воскресенье из-за них спорили?

— Из-за них. Но в этом, честное слово, не я, в этом Надежда виновата. Вы помните, Юрий Павлович, когда мы медуницу лекарственную на занятиях определяли? Пульмонарию оффициналис? Помните? Так вот, скажите: полезла тогда Надежда к гвоздичниковым или нет? Я говорю — полезла, а она злится. Она вообще вечно злится. Жуткий характер…

Юрий Павлович смеющимися глазами оглядел девушек.

— Надя полезла к гвоздичниковым, — подтвердил он, — но не припомните ли вы, уважаемая флористка, кто это фиалку искал среди лебедовых?

Все засмеялись.

— Ну, искала, — призналась Галя, — а почему? Меня количество тычинок сбило.

Юрий Павлович взглянул на часы.

— Ого! Уже начало одиннадцатого, а мне надо в одиннадцать тридцать уходить. Растения собрали?

— Только один вид, Юрий Павлович, — виновато сказала Галя, — кроме него, в лесу нового пока ничего нет. Но зато этот цветок прямо чудесный.

— А у вас есть не чудесные цветы? Есть? Сомневаюсь. Ну, где же ваш новый чудесный вид?

Галя пошла за шкаф, вынесла оттуда кувшин с желтыми цветами и поставила их на стол.

— Что, не чудесные, скажете, да?

Юрий Павлович ничего не ответил. Он молча смотрел на цветы и слегка щурился, словно оправившиеся от влаги, выпуклые золотистые лепестки испускали слишком сильный свет. Потом сказал:

— Давайте приступим к определению. Может быть, сразу попробуем установить семейство? Товарищ Бирюкова!

Аня вынула из кувшина цветок, стала внимательно рассматривать его строение.

— По-моему, это растение из семейства лютиковых, — тихо сказала она.

— По каким признакам вы относите его к лютиковым?

Аня перечислила признаки семейства.

— Верно. Теперь продолжайте, товарищ Нестеренко.

Галя открыла определитель на странице с описанием лютиковых:

— «Листья глубоко-лопастные или раздельные. Стебель несет мутовку из трех листьев».

Юрий Павлович взял из кувшина цветок.

— Обратите внимание на эти листья, товарищи: по-моему, они похожи на маленькие птичьи крылья. Правда? — Он осторожно провел мизинцем по узорчатым долькам листа неизвестного пока растения. — Ну, читайте дальше.

— «Цветы одиночные, крупные, желтые», — прочла Галя и искоса взглянула на Юрия Павловича.

Он сосредоточенно рассматривал растение и улыбался.

— Интересное строение цветка, — тихо сказал он, — сам крупный, глазастый, а пестики — точно золотистый зрачок…

Он взглянул на девушек:

— Дальше, товарищ Краевская. Надя подвинула к себе книгу.

— «Лепестков пять. Высота от десяти до двадцати пяти сантиметров». Определение закончено. Род — Анемона, вид — ранункулёидес.

— Измерьте длину стебля.

Надя приложила линейку.

— Ровно одиннадцать сантиметров. Совсем маленькая.

— Нет, нет, — с живостью возразил Юрий Павлович. — Это просто угнетенный экземпляр, а обычно анемона вовсе не маленькая. Это цветок высокий и стройный.

— И чудесный? — лукаво спросила Галя.

— И чудесный, — серьезно подтвердил Юрий Павлович, — самый чудесный цветок в мире.

— А вы давно его знаете? — опять спросила Галя.

— Десять лет уже. Я, как и вы, учился тогда на первом курсе биологического факультета.

— А систематику проходили? — перебила Галя.

— И систематику проходил, и даже вот в этой самой аудитории.

— А место у вас постоянное было?

— Было. Вон то, где сейчас Аня сидит. И жил я в общежитии, и стипендию получал, и обедал в столовке на Газетном, — смеялся Юрий Павлович. — Разница только знаете в чем была? В том, что вам — восемнадцать лет, а мне было тридцать. Я был самым старым студентом на первом курсе.

Юрий Павлович взял со стола кувшин с цветами, поднес их к лицу.

Первая встреча с анемоной… Это было в апреле. Он поехал в лес за растениями, а весна была поздняя, холодная. Лес совсем осенний — сыро, мрачно, темно. И вдруг на опушке стволы сосен озарились желтым светом: солнце проделало в тучах маленькое отверстие и пропустило сквозь него один луч. И в этом луче золотисто светилась анемона. Должно быть, совсем недавно она пробилась сквозь настил сгнивших прошлогодних листьев — стебель ее был еще изогнут от усилий, но над мертвой листвой сиял уже ее крупный, светлый, теплый цветок, а легкие резные листья трепетали, как маленькие птичьи крылья…

Юрий Павлович осторожным движением поправил цветы в кувшине.

— Потом, много позже, на фронте уже, она часто снилась мне, и всегда такой, как увидел впервые… Но мы опять заговорились, — перебил он сам себя, — а нам нужно еще вычертить диаграмму строения цветка и вывести его формулу. Товарищ Бирюкова, прошу к доске.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Юрий Павлович.

Дверь тихо приоткрылась. На пороге стояла молодая женщина.

— Извините, товарищи, — звучным, низким голосом смущенно сказала она, — я помешала вам.

Юрий Павлович поднялся ей навстречу.

— Да нет же. Мы уже почти окончили, — он слегка запнулся, — наши занятия.

— Да, да, окончили, — с живостью поддержали его девушки, — мы только что определили Анемону ранункулёидес.

— Анемону? — Женщина быстро взглянула на стол, увидела цветы. — Анемона… — покраснев, тихо повторила она. — Можно мне взять один цветок?

— Пожалуйста, берите, — ответили девушки, — ведь мы уже определили и вид, и род, и семейство. А диаграмму мы дома начертим и покажем Юрию Павловичу.