Постепенно наступает насыщение. Жуют теперь медленно, руки тянутся к солонке.

Можно еще есть и есть, но Иван Иванович накрывает котел крышкой:

— Хватит! На ужин, на завтрак надо оставить. Кара и Овез улыбаются — наелись, повеселели. Все снова закуривают, ложатся на кошму в палатке.

Иван Иванович пускает дымовые кольца, нанизывая их одно на другое.

— Вот мы сыты, — говорит он, — лежим, покуриваем. А мать ваша, сестры — они как, ели?

Кара и Овез смущенно молчат. Правильно, все правильно — забыли совсем про дом. Чужой человек вспомнил…

— Можно вареную рыбу отнести, — неуверенно говорит Кара.

— Наши объедки? Эх, хозяин, хозяин… — Он достает свежую пачку «Беломора». — Давайте по последней, и айда верши ставить. Вечером все крючки наживим. Что делать — нужда… Разживемся шпагатом, сеть сплетем, тогда верши, переметы — все побоку. Хорошего в них мало…

Поставили верши и легли спать — очень плотно наелись, двигаться тяжело, в сон клонит.

Первым проснулся Иван Иванович — замерз под непросохшей стеганкой. Секунду сидел, моргал глазами — непонятно, где находится. Все вспомнил, быстро встал на ноги.

Ровный свет пасмурного неба уже потускнел — ни день, ни вечер.

Кара и Овез спали на кошме в стеганках, в резиновых сапогах, повалились тут же — сон сморил после сытного обеда.

— Рыбаки, подъем!

Иван Иванович, ежась, надел в рукава непросохшую стеганку, пошел к баркасу.

Верши стояли недалеко от берега, в зарослях морской травы. Там всегда много бычков. Иван Иванович поехал к ним один.

Тем временем братья готовили перемет — распутывали поводки с крючками.

Они сидели возле кибитки и смотрели, как Иван Иванович, почти не двигая веслами, подплывает к вершам. На море было тихо — даже отсюда слышно, как стекает вода с прутяных вершей, как слабо бьются бычки.

— Обещал сеть сплести, а ловит бычков, — сказал Овез.

Кара поднял голову от перемета:

— А шпагат где? В лавке есть? Ты заходил?

— Нет.

— Почему?

— Денег все равно нет, и я шел с вершами. Куда с ними пойдешь? От сарая свернул прямо по барханам, к морю.

Кара молча полез в плащ, вытащил пачку «Беломора». Осталась одна папироса. Он посмотрел на нее, выбросил, достал коробку с махоркой.

— Будешь крутить?

— Давай.

У Овеза был свой кисет, но он взял у брата.

Они курили и смотрели на море. Иван Иванович уже причалил к берегу, выбросил на мелкую воду три верши. В них слабо забились и тут же смолкли пойманные бычки — успокоились в воде; плавают, думают — все в порядке.

Иван Иванович махнул братьям — пора за работу.

Кара и Овез взяли перемет за оба конца, осторожно понесли, чтобы не запутать поводки. До темноты надо наживить полтораста крючков, выйти за километр в море, поставить перемет на якоря.

Работали все трое. Иван Иванович наживлял с одного конца, Кара и Овез — с другого. Иван Иванович работал очень быстро, вскоре подошел к крючкам Овеза, оставил ему десяток, перебрался на середину, пошел на сближение с Кара.

Кара наживлял медленно, невольно отвлекался, смотрел на руки Ивана Ивановича — тот работал прямо как фокусник. Старая рыбачья сноровка. Куда ей деться…

Время от времени Иван Иванович поглядывал вдоль косы. На влажном песке еще видны следы артельной полуторки, что третьего дня ушла порожняком в райцентр.

Кара заметил, подумал: Иван Иванович хочет поехать в райцентр — договориться в правлении, раздобыть шпагата, только напрасно: скоро не придет полуторка — незачем…

— Они с утра всегда приезжают, — сказал Кара, отвечая своим мыслям, — сегодня уже не будет. Может, завтра придет…

— Завтра? — Иван Иванович поднял голову. — Завтра им тоже тут делать нечего. Сети нет — рыбы нет. Правление ваше само кругом виновато. Молодые кадры надо обеспечивать хорошей техникой в первую очередь. А начальство зажралось, плюет на рядового человека. Ну ничего! Проплюется! Прошли их времена. Поеду — поговорю на «ты». Парторганизация у вас есть? Сколько в артели коммунистов?

— Не знаю, — сказал Кара.

— Ты комсомолец?

— Нет. В школе пионером был, выбыл по возрасту.

— Плохо! Ваш отец — защитник родины, герой, а вы что ж — отставать, плестись в хвосте? Нельзя, брат! В жизни, в труде надо всегда идти впереди.

Кара и Овез молчали и старательно нанизывали бычков.

Иван Иванович кончил свои крючки, сказал весело:

— Ну, кого на буксир взять?

— Мы сейчас кончим, — отозвался Кара.

— Давайте, давайте. Да за качеством следите. Поврежденный бычок — не живец: сразу уснет. А красная рыба дохлятиной брезгает. Ей свежинки подавай!

Снарядив перемет, Иван Иванович и Кара сели в баркас. Овез оттолкнул его. В надвигающихся сумерках на лиловой воде старый баркас казался черным, быстро уходил от берега. Иван Иванович сидел на веслах, греб сильно, размеренно, направляя баркас к месту, облюбованному еще накануне.

Ночью неожиданно распогодилось. Ветер утих. Серые сплошные тучи разошлись, пропали. К полуночи на чистом, по-зимнему высоком небе заискрились, заиграли зимние созвездия, богатые самыми яркими звездами, — Большой Пес, Орион, Телец.

Утром тяжелого, серого Каспия как не бывало, всюду простиралась голубая, спокойная Большая вода. Только на востоке стояла высокая белая стена тумана. Она была непроницаемая, почти твердая и заслоняла весь горизонт. Но вот у подножия стены слабо проглянуло что-то тусклое, размытое, жалкое. Оно не росло, не увеличивалось, только слабо мерцало. Когда наплывали густые туманные слои, оно совсем пропадало, потом опять слабо светилось, трудно борясь с плотной мглой, поддаваясь, уступая ей и все же незаметно увеличиваясь, разгораясь. И вот над невидимым, не обозначившимся еще горизонтом заколыхался зыбкий, вытянутый багровый шар. Он висел так очень долго, потом стал еле заметно подыматься; тело его вдруг прожгло белую стену, и она начала бесшумно рушиться, исчезать в море. А солнце постепенно округлялось, светлело, меняло цвета: и вдруг разом все вспыхнуло, засветилось длинными, слепящими, еще не жаркими лучами.

Восход застал Ивана Ивановича и братьев Давлетовых уже в море, за работой. Когда баркас приблизился к перемету, Иван Иванович наметанным глазом заметил: палки по обоим концам снасти качаются в спокойной голубой воде. Кара тоже заметил это, снял стеганку — подхватывать рыбу.

Иван Иванович обмотал тряпками обе руки и ловко, без опаски выхватывал из воды осетров и севрюг. Шли двух-трехкилограммовки. Рыбы было много, один, два, три голых крючка — и снова поводок звенит, ходит по кругу, режет воду.

Иван Иванович больше не волновался — спокойно, умело вытаскивал из воды красную рыбу, Кара подхватывал ее мокрой, тяжелой стеганкой, бросал на дно баркаса, прижимал сапогом. Иван Иванович уже тянул за новый поводок.

За полчаса взяли двадцать три штуки. Во время лова молчали, только Иван Иванович подавал короткие команды:

— Хватай! Кидай! Прижми!

Кара выполнял все молча. Сапоги его мокро шуршали в живой гуще шевелящихся, изгибающихся в судорогах небольших костяно-твердых рыб.

Последние крючки были пустые. Иван Иванович аккуратно уложил на дно баркаса палку с булыжным якорем на конце, снял пилотку, крепко вытер ею лицо. Густой бобрик его потемнел от пота.

— Весы, безмен у вас есть?

— Здесь нет. Дома есть безмен.

— М-да… Багор дома, безмен дома… На кой хрен они там? Они тут нужны!

— Мы переметом не собирались ловить, — оправдываясь, сказал Кара, — а селедку экспедитор сам взвешивает.

— Сегодня же пошли брата в Карагель, — сказал Иван Иванович, — матери рыбы отнесет и безмен, багор прихватит. — Он устало прилег на корму, кивнул Кара: — Греби к берегу.

Рыбу сложили возле палатки. Иван Иванович отобрал десяток некрупных осетров.

— Это матери. Пускай сварит, засушит, повялит. Только чтоб не продавала — может скандал быть.