— Мать красной рыбой никогда не торговала, — сухо сказал Кара.

— А куда ж девали при отце?

Кара нахмурился:

— Отец отвозил в райцентр, там не знаю, куда девал…

Иван Иванович ничего не сказал, молча смотрел на свои солдатские ботинки, рыжие, потрескавшиеся, должно быть сроду не знавшие мази. Потом спросил:

— А ты в райцентре никого не знаешь, кому рыба нужна?

— Не знаю, — сказал Кара, — мы там редко бываем.

— Ладно, — вяло проговорил Иван Иванович, — что-нибудь придумаем, а нет — посушим, повялим, сами съедим. Верно? Нам только бы на шпагат деньгами разжиться.

За завтраком рыбы ели вволю, но много одолеть не смогли — вчера наелись.

После завтрака Овез отложил отобранных для дома осетров в рюкзак, пошел в Карагель.

Иван Иванович, сидя возле палатки, смотрел ему вслед, пока Овез не скрылся за густыми зарослями сарсазана, потом вынул из мокрого мешка оставшуюся рыбу, стал насухо вытирать тряпкой.

— Зачем вы это? — удивился Кара.

— «Сидор» вымокнет, темные пятна пойдут. Кто увидит — сразу подозрение. А так — идет человек, мало ли что у него в мешке. Верно?

Иван Иванович переложил рыбу сухими ветками сарсазана.

— Пойду в райцентр, посмотрю — как, что… Кстати в правление загляну. Может, у них шпагатом разживусь.

— В правлении у нас каждый только о себе думает, — сумрачно сказал Кара.

— А ты не суди людей, — строго сказал Иван Иванович, — может, им помочь надо, советом помочь, делом каким… Вы тут сидите на своей косе, руки опустили, плана не выполняете. Сеть дырявая! Да кто же вам ее чинить должен? Вы ж рыбаки, члены артели, обязаны о себе сами помыслить. Нельзя так! Надо дело делать! Ясно? Подержи-ка «сидор», я лямки надену.

Овез вернулся под вечер.

— Ну что мать? — спросил Кара.

— Обрадовалась очень. Говорит, теперь будут и продукты и деньги.

— Как деньги? — вспыхнул Кара. — Она что, хочет торговать рыбой?

— Да. Говорит — дома денег нет совсем. Как одну рыбу есть? Масло, мясо, сахар, хлеб тоже надо, и долги отдать надо.

Кара молчал, смотрел вдаль. Солнце, описав по-осеннему малый круг, садилось в тяжелое, багровое море. Возле берега вода потемнела, чуть слышно плескалась слабая зыбь.

— Нельзя этого делать — красной рыбой торговать, — сказал Кара. — Забыл, как на нас все при отце смотрели? А теперь хуже будет — мы не инвалиды.

— Я знаю, — сказал Овез, — только им есть нечего. Одной рыбой как кормиться? Надо сеть сплести. Он обещал. Почему не делает?

— Без тебя знаю, — резко сказал Кара. Больше он не разговаривал с братом, лег на кошму, повернулся лицом к стенке, накрылся с головой плащом.

Иван Иванович пришел уже затемно. «Сидор» за его спиной был по-прежнему полный. Кара вздохнул:

— Обратно принесли?

— «Обратно»! Эх ты, хозяин! — Иван Иванович сдвинул Кара тюбетейку на глаза. — Кто ж это рыбу таскает взад-вперед? Да еще красную! На, получай!

Он развязал «сидор», стал выгружать продукты. На кошму легла банка тушенки, батоны, колбаса, масло, плавленый сыр, компот в стеклянной банке, потом, слабо булькнув, легла поллитровка «Московской», четыре бутылки жигулевского пива.

— Вы — мусульмане, водку не пьете, вам пиво, а мне, православному, авось Христос простит.

— Я пива не пью, оно горькое, — сказал Овез.

— Дело хозяйское. А брат твой выпьет. Выпьешь, Давлетыч? Со мной за почин, за новую сеть, а?

Кара пожал плечами:

— Можно.

Иван Иванович оживился:

— Вот и хорошо, вот и ладно! После рыбачьих трудов почему не выпить? Верно?

Ужинали медленно, Долго — много было хорошей еды, и все разная. Хотелось попробовать и того и другого. Руки не знали, что и брать.

Иван Иванович выпил водки раз, другой раз, стал уговаривать Кара — не пить, нет! Зачем пить? В водке что хорошего? Горькая, проклятая сивуха — вот и все. Пиво куда лучше, и крепость малая — шесть градусов, это же квас… Но для интереса, просто чтоб вкус узнать, почему не попробовать? Правда? Только сто грамм — и хватит. Сто грамм — и все! Крышка! Больше нельзя! Отца нет, ребята молодые, легко разбаловаться. Но сто грамм при старом рыбаке — пожалуйста. Можно! Разрешается!

Кара выпил, сморщился — очень горько, очень печет и невкусно совсем… Он быстро запил пивом, заел колбасой, стал просить Ивана Ивановича попробовать пива.

— Не могу, — вяло сказал Иван Иванович, — водкой начал, водкой кончу. А пиво — это ерш получится. Нельзя!

— Обидеть меня хотите? — угрюмо спросил Кара. На него уже подействовал ерш, и Иван Иванович то появлялся, то исчезал в сером тумане. — Хотите обидеть, да? Так и скажите! «Плохой рыбак, дырявой сетью ловит, план — сорок процентов».

— Ладно, не плачь.

Иван Иванович долил пива в стакан с водкой, выпил залпом, как спирт, замотал большой, волосатой головой:

— Пропал — ерш!

Они тут же сорвались: стали пить без разбора — водку и пиво, ослабевшими руками шарили по скатерке, сталкивали с нее снедь на кошму, опрокидывали стаканы, разливали ерш.

Кара хотел закурить, но папирос не было. Он достал коробку с махоркой. Пальцы не слушались, просыпали махорку в компот, в пиво.

Иван Иванович кивнул на Овеза:

— Постой! А он на что? Мы пьяные, он трезвый. Пускай свернет.

— Сделай папиросу, — приказал Кара.

Овез молча поднялся, вышел из палатки.

— Куда? — по-туркменски крикнул Кара. — Вернись, грязный ишак! Кому я сказал? Кто здесь хозяин?

Но шаги Овеза сразу затихли на песке.

— Плохо! — замотал головой Иван Иванович. — Ты ему вместо отца, а он не слушает… Ай, плохо! Распустился совсем…

Они долго еще бормотали, пробовали петь — Иван Иванович по-русски, Кара по-туркменски, потом повалились на середину кошмы, на остатки колбасы, масла и заснули тяжелым пьяным сном, с хрипеньем, с зубным скрипом, с глухими стонами.

Ночью Овез боязливо заглянул в палатку, тихо вошел, погасил «летучую мышь», не раздеваясь улегся у входа, накрывшись с головой старым отцовским брезентовым плащом.

На косе началась новая жизнь. Это была совсем другая жизнь, чем та бедная, голодная, с холостыми выходами в море, которой жили до сих пор Кара и Овез, когда на берег привозили мокрую, тяжелую сеть и несколько жалких килограммов селедки, запутавшейся в гнилых веревочных ячеях.

Теперь все было по-другому.

На третий день Кара сам пошел домой, в поселок, принес еще один перемет и две верши. Посоветовал Иван Иванович: сезон идет к концу, остаются считанные дни. Не сегодня-завтра может случиться: поставишь перемет, приедешь выбирать, все живцы целы — красная рыба ушла на глубину зимовать. Значит, надо ловить момент. Два перемета — не один: это триста крючков. Поработаешь крепко, повозишься с вершами, с живцами, зато внакладе не будешь. Шпагата для сети можно не искать. Зачем? Три, четыре, пять дней — и есть деньги на капроновую сеть — последнее слово науки и техники. День до Ашхабада, день обратно — и выехали в море с сетью, какой нет и не было ни у кого на всем Челекене.

Переметы сразу же пошли в дело: один ставили на ночь, другой днем. С каждого брали улов попеременно.

Красной рыбы в палатке не держали. Сами рыбаки ее теперь совсем не ели. Малую часть Овез относил матери. Большую часть Иван Иванович переправлял в райцентр. Носил в двух «сидорах» — один спереди, другой на спине. Ходил туда не по общей дороге, а по берегу моря, по диким пескам, редко поросшим колючей солянкой — боялычем и сухим серым сарсазаном.

Ходить приходилось много, но Иван Иванович на ноги не жаловался — как-то сразу втянулся, привык.

Из райцентра он всякий раз приносил полный «сидор» провизии — дорогие закуски: сардины, шпроты, паштет из печенки, в кульках шоколадные конфеты «Ласточка», печенье «Отелло», маслянистое, коричневое, — все лучшее, что было в гастрономе.

За палаткой оборудовали бутылочное кладбище — зарывали там в бархан посуду из-под водки, вина, пива. Нехорошо, если кто посторонний приедет на косу, заглянет в палатку, увидит пустые бутылки: «Ага! Рыбаки плана не выполняют, пьянствуют. А деньги откуда?» И пошло-поехало… Ни к чему это!