Баскаков внимательно оглядел склоны бугров, котловину.

— Да, судьбе надобно покоряться… — Как видно, он решил продемонстрировать перед дерзкими соперниками высший класс комплексного обследования песков.

— Итак, — кустарниковый ярус.

На вершинах, на склонах, в котловине Баскаков быстро и точно пересчитал все саксаулы, кандымы, эфедры, определил их высоту, диаметр, стволов и крон, заметил, что один саксаул поражен галлами — болезненными наростами на ветках.

Геодезист по пятам следовал за своим патроном.

— Аполлон Фомич, эклиметр.

Старичок подал прибор.

— Прошу к склону.

Старичок замер у подошвы северного — самого крутого — склона. Баскаков навел эклиметр. Пользуясь фигурой геодезиста как вешкой, моментально произвел замеры, расчет. Затем так же определил углы остальных склонов.

— Прошу прикопку.

Маленькой саперной лопаткой старичок мгновенно отрыл полуметровую ямку.

Баскаков пощупал песок, отметил, на какой глубине он увлажнился. Движения Льва Леонидовича были скупы, четки, предельно слаженны. Ничего лишнего, все в ритме.

— Конец! — Баскаков мельком взглянул на часы, чуть улыбнулся. — Вот так мы трудимся, по-стариковски.

Я, чета Курбатовых, Калугин, Костя смотрели на него как завороженные. Это было почти невероятно. За рекордно короткий срок Баскаков один выполнил работу трех специалистов — мелиоратора, геоботаника, почвоведа.

И тут в наступившую было почтительную тишину ворвался низкий, почти мужской голос:

— Постойте! Что за черт!

Все оглянулись. Лариса, сидя на земле, просматривала геоботанический дневник, переданный ей Курбатовым для сличения с натурой.

— Товарищ геоботаник, забыла вашу фамилию, идите сюда! — Это было произнесено тоном приказания. Я подошел.

Некрасивые девушки бывают двух родов: одни покорно сносят свою беду, другие, не дожидаясь сочувствия или насмешек, нападают первыми. Лариса грозно подступила ко мне.

— Вы чем это тут занимались? Описывали каждый склон в отдельности? Собирались совершить великие открытия? А время? Его у вас в обрез! — Она с вызовом обратилась к Баскакову: — Полюбуйтесь, Лев Леонидович. Вы еще говорили: в экспедиции я одна осматриваю каждый закоулок в песках. Нет, кроме меня, оказывается, есть крамольники.

Я поймал мимолетный насмешливый взгляд Баскакова. Ах, эти склоны! Я впервые стал их описывать порознь и на свою беду сказал об этом Калугину. Потом понял: незачем это! Изыскания производятся в крупном масштабе. Тут уж не до открытий, надо план выполнять. Но Калугин следил за мною и каждый раз надоедливо напоминал:

— Вы что же, охладели к склонам? А помните, как в первый выезд на каждой трети илак пересчитывали? Неужели надоело?

И я описывал, подсчитывал, разменивался по мелочам. Хотелось больших, всамделишных открытий…

Лариса вытащила из полевой сумки несколько потрепанных дневников в рваных розовых обложках.

— Берегитесь, дорогой! Сейчас вас проверим, сравним мою крамолу с вашей.

Она нетерпеливо листала страницы.

— Ага! Вот… Нашла… Совпадает! Ей-богу, совпадает! Нет, кажется, вы молодец. — Она подняла голову, чтобы поделиться своей радостью, но я отвернулся — недоставало ее признания!

Баскаков отошел к краю котловины, терпеливо смотрел вдаль, ждал. Вахрушев, надвинув на лоб бобриковую кепку, сидел на самом солнцепеке; голова его медленно опускалась к коленям. Потом так же медленно подымалась. Кажется, еще немного — и он всхрапнет.

Лариса резко повернулась, зашагала к южному склону. Там росло несколько жидких кустов.

— Царство кустарников! — восхищенно сказала Лариса. — Бог мой! Сколько их тут! Целая роща!

Я удивленно смотрел на нее. Но она не замечала меня, говорила сама с собой. Шагнув к кривобокой растопыренной эфедре, погладила ее жесткие побеги.

— Ну чего, чего топорщишься, вечнозеленая?

Я еле сдержал улыбку — эта девица разговаривала с кустом, как с Венерой Милосской… Но Лариса уже отошла от эфедры и теперь стояла перед кандымами.

— Сколько видов! И без плодов можно определить. Вот древовидный. Настоящая махина! Вдвое, да нет, втрое выше человека! — Она запрокинула голову, словно перед ней росло Мамонтово дерево. — Какой чудесный стройный ствол! И кожа розовая, теплая, прямо детская… — Она вдруг прижалась лицом к шероховатому стволу.

К нам направился Баскаков. Лариса отпрянула от кандыма, отрывисто спросила:

— Пора идти?

Баскаков вздохнул:

— Надо бы…

Утро окончилось. Подымаясь к зениту, солнце как бы уменьшалось в диаметре, а тяжкий, пригибающий к земле зной все возрастал. Было странно, что этот маленький белый лучистый кружок, занимая так мало места на необъятном небе, источает столько тепла и света. Идти становилось все труднее. Глаза заливал пот, во рту пересохло. Только старые «пустынники» — Вахрушев и чета Баскаковых, — казалось, совсем не чувствовали жары.

Между буграми проглянул маленький такыр — серая глинистая площадка строго овальной формы. Как застывший асфальт, она до краев заполнила котловину. В начале, в середине и в конце площадки серели насыпи — глина из шурфов. Я взглянул на Баскакова. Тот уже заметил шурфы, почтительно обратился к Инне Васильевне:

— Позвольте узнать: много ли у вас на участке вот таких такыровых пятен?

— Это шестой, — коротко ответила Инна Васильевна, Она повернулась к Агнессе Андреевне: — Будете проверять описание шурфа?

— Почему же нет? Можно, — с готовностью отозвалась Баскакова.

Инна Васильевна протянула почвенный дневник в синей обложке, но Баскакова легонько отвела ее руку.

— Пусть он будет у вас.

— А разве вы не спуститесь в шурф? — удивилась Инна Васильевна.

Баскакова покачала головой.

— А зачем, родная? Такыровые пятна на бугристых песках все одинаковы. Нам, изыскателям, они не нужны — их ничтожно мало. Вы ими занимались, вероятно, в порядке расширения общеобразовательного кругозора? — Она ласково улыбнулась. — На первых порах это не бесполезно. Нашли запись шурфа? Так вот: у вас пять горизонтов. Первый — глинистая корочка, «пустынный папирус». Мощность от ноль пять до одного сантиметра. Совпадает? За ним — горизонт глинистых чешуек. Правильно?

— Да, — чуть слышно сказала Инна Васильевна.

— Пойдем дальше, — Баскакова назвала по памяти остальные горизонты.

Инна Васильевна молчала. Сколько было разговоров, надежд на эти такыровые пятна… Она тщательно изучала их весной, потом на предыдущем участке, теперь здесь, на новом. Хотела собрать материал для статьи в «Известия Туркменской Академии наук». Отнимала у рабочих заступ, сама долбила твердую глину, долбила до кровавых мозолей. И вот в одну минуту рухнули мечты… О такыровых пятнах все давным-давно известно.

К шурфу заплетающимся шагом подошел Вахрушев. Лицо его вдруг брезгливо сморщилось, словно на дне ямы сидел скорпион или мохнатая фаланга.

— Зачем здесь двухметровый шурф? — спросил он, ни к кому не обращаясь.

— Мы хотели выявить мощность такыра, — сказала Инна Васильевна, — песок, подстилающий глину, появился на глубине двух с половиной метров. Пришлось отступить от инструкции.

— Напрасно! — Вахрушев сдернул и снова надел очки, он начинал нервничать.

— Да-а, — тихо, словно про себя протянул Баскаков, — тут уже не минутами пахнет…

— Мы впервые в пустыне, нам было интересно узнать, — робко сказала Инна Васильевна.

— Но вам некогда! — почти крикнул Вахрушев. — Понимаете, не-ког-да! Вы должны обследовать барханные массивы — они угроза номер один, а не ковыряться… здесь, — он с отвращением кивнул на такыр.

Баскаков сочувственно вздохнул.

— Да, мои дорогие друзья, Георгий Александрович глубоко прав. Одно из двух — или трудиться на пользу нашего народного хозяйства, или совершать общеобразовательные экскурсии по пескам. Третье исключено.

— А мы не хотим быть роботами! — вдруг вспыхнула Инна Васильевна.

— И предпочитаете работе туристские прогулки? — не повышая тона, мягко сказал Баскаков. — Этой корью надо бы переболеть раньше.