Он был не то чтобы мелочный, но… просто не такой широкий, как Потапов. Этот в чем-то оставался еще мальчишкой. Стас же был мужчиной — серьезным, заранее продумывающим свое поведение в любой будущей ситуации… И я стану такой, подумала Элка, а иначе жизнь не получится.

Однако Потапов что-то долго не шел. Элка приоткрыла дверь, выглянула на площадку, увидела ящик с вещами, увидела в окне внизу полные почти доверху громадные помоечные баки. И поняла Потапова. Вернулась в большую комнату. Но куда же он убежал? А шут его знает. Он куда хочешь может убежать. На вешалке остался его плащ. Но это не было гарантией, что он вернется. Элка взяла потаповский плащ за полу, отвела в сторону, к свету. Она обнаружила то, что и предполагала, — общую такую холостяцкую его замызганность. И на поле какое-то странное, похоже смоляное, пятно, словно он сидел в этом плаще среди елового или соснового леса.

Среди какого еще леса? Как он живет теперь? Элка закрыла дверь на ключ и оставила его в двери, чтоб никто не мог открыть с той стороны. Сняла плащ с вешалки… Но что же она хотела сделать? Сама не знала. Так и стояла с огромным потаповским плащом в руках. Вспомнилось, как она ему говорила: «Какой ты здоровый, Сашка, прямо невозможно!»

Да, Стас, ее новый муж, был совсем другим.

И с Таней ей теперь…

Нет, не надо думать, что все ей очень легко обошлось! Ее осуждали! Хотя — по-человечески разобраться — у нее не было иного выхода. Что она, в самом деле, должна была жить в этом замужестве, как в средневековом застенке? Как в замке Иф?

Но отец тем не менее с ней не разговаривает. Не в смысле дуется, а просто избегает встреч… Ее даже мать осуждает!

И с Таней теперь… Дважды Элка была в этом загородном садике. И оба раза Таня как-то слишком внимательно смотрела на нее. Словно сдерживалась. Словно мать не мать ей, а переодетая марсианка (о чем Элка читала недавно в фантастическом романе).

Она всегда хотела, чтобы Таня была похожа на нее. Таня такой и вырастала — тайной красавицей. Но в последний раз на Элку смотрел маленький Потапов… Хотя она не знала никакого маленького Потапова! Даже фотографии его детские видела всего раз или два — в редчайшие свои визиты к свекрови.

Вспомнилась ей вдруг вот эта же квартира (но будто бы совсем не эта!), конец апреля, теплынь, она выходит на балкон: «Таня, Саша! Обедать!» И снизу — две счастливые рожи…

Элка еще раз проверила дверь — заперто. С плащом в обнимку пошла на диван, села. Словно сами собой из глаз ее выползали слезы. Она очень хорошо представляла себе, как это может выглядеть: слезы, тушь, припудренные щеки.

Слеза капнула на потаповский плащ. И появилось еще одно пятно. Но Потапов, конечно, его не заметит. Он и этих-то своих пятен не знает. Почти непроизвольно Элка залезла в его карман, достала платок — довольно-таки неопрятный, высморкалась в этот знакомый, купленный ею самой платок и заплакала еще сильнее. Но подняла глаза на книги и подумала: не могу я так сидеть, надо же разделиться.

Дележ книг был нетрудным делом. Во-первых, потому, что их собралось в потаповской семье не слишком много. А во-вторых, потому, что все они стояли систематизирование, в полках. В полках их можно было и перевозить.

Поэзия ему не нужна, думала Элка, он поэзию сроду не читал. Детективы тоже: без конца над ними острит. Пускай берет тогда Герцена. Это как раз его мать нас подписывала… Секунду она припоминала свою свекровь. Что-то не очень ласковое ей припомнилось. Наверное, это обычно: свекровь есть свекровь, а невестка есть невестка.

Потом ей попалась книжка про Есенина: очерк о жизни и творчестве и плюс какие-то воспоминания. Ее Элка так и не прочитала, но часто рассматривала фотографии: Есенин в армии, Есенин с сестрами, родители. Ее подарил Элке Потапов, привез как-то из командировки, о чем имелась соответствующая надпись. Сейчас она взяла эту книжку и сунула ее за томики Герцена, словно мину заложила. Пусть когда-нибудь найдет ее и…

Но все было разорвано окончательно. Стас хотел, чтобы у них был ребенок, и это… и это правильно!.. Она взяла потаповский плащ, отнесла его на вешалку, вернулась к полкам. Так она и провела этот час: плакала и возилась с книжками, плакала и возилась с книжками.

А потом… стоп! Времени без десяти три. Сейчас Вадим должен прийти, любезный и внимательный помощник. Друг их новой семьи… Она умылась перед неснятым еще зеркалом, попудрилась, подкрасилась. И стало ничего не заметно.

Квартира на втором этаже — это он откуда-то знал… Ну, да, правильно — теща сказала. Он вошел в парадное типичнейшей блочной пятиэтажки. Было тут темновато и чем-то припахивало — бельем не то капустой. Потапов стал подниматься по лестнице, невнятное приветствие прошуршал ему мусоропровод. Потапов остановился у двери, стал подбирать ключи. Дверь была обита клеенкой, в середине глазок. Это сразу не понравилось Потапову, хотя чего уж тут особенно плохого: глазок и глазок, клеенка и клеенка.

Он открыл наконец дверь и вошел в крохотную прихожую. Она была совершенно пуста и при этом все же производила впечатление крохотности… Ладно, подумал Потапов, у тебя, что ли, лучше было… Из коридорчика этого выходило три двери: в комнату, в кухню и в разные там «удобства». Ну что, типичная современная блочная квартира. Кубик, а внутри него сидит человечек.

Заглянул на кухню. Пусто, подметено, пол выстелен линолеумными квадратами — желтыми и голубыми. Довольно-таки дикое сочетание. Но Потапов твердо знал, что ничего, конечно, переклеивать тут не станет. В окне между узеньких свинченных рам какой-то паук-невезун свил паутину. Нашел крохотную щелку, пробрался и свил. И наверное, долго сидел в надежде, что в ту же щелку пролезет какая-нибудь дура муха и попадется в его тенета. Но видно, так никто к нему и не попался, и паук окочурился. А паутина осталась. Да неужели я когда-нибудь это развинчу, подумал Потапов, да никогда в жизни! Так оно и останется. Комната была продолговатая, с большим окном и узеньким подоконничком. За стеной заводили Рубашкина. Студент, что ли, подумал Потапов, кто ж еще в два часа дня не работает?.. Единственной мебелью здесь был телефон на длинном шнуре. И еще сам Потапов, который неподвижно стоял посредине этой комнаты… чужого жилья. С потолка свешивался хвостик электрического шнура с голым патроном на конце — лампочку хозяева вывинтили… чужое. Как же я тут буду жить?

Он подошел к окну, увидел верхушки молодых березок и рябин. А за ними расстилался строительный пустырь, но уже поросший травой, завоеванный жизнью, мальчишками. В самой середине его была сейчас покинутая хоккейная коробка. По борту выведено: «ЦСКА хорошо, а ЖЭК-17 лучше!» Вот и ясно, куда за мастерами ходить, в ЖЭК-17.

Да, это была типичная блочная квартира современных умеренных интеллигентов. В совмещенном санузле свободная кафельная стенка обклеена веселыми девицами. В кухне над газовой плитой пристроены переводные картинки — разные там «роллс-ройсы», «ягуары», «феррари» и прочее. Жарил себе тот полуинтеллигент яичницу на крестьянском масле и, глядя на «феррари», мечтал о кандидатском минимуме.

Потапов достал из кармана ключ и попробовал счистить какую-то там «вольво». Не тут-то было. Картинки эти имели рекламное значение и так просто не отдирались… Да и пусть остается, подумал Потапов. Паутина меж рам, девушки в прозрачных купальниках, глазок в двери, эти шикарные автомобили, Рубашкин за стеной — слишком уж многое придется переделывать! Пусть все остается… чужое жилье!

Неожиданно зазвонил телефон. Потапов вздрогнул. Трень, пел телефон, трень, трень… Потапов наклонился, хотел взять трубку, но не взял. Кому он и что должен сказать?.. Он даже номера не знает этого «своего» телефона!

Последний звонок вылетел и пропал. И тогда Потапов догадался, кто это звонил. Он присел на корточки, набрал номер.

— Але, это ты звонила?

— Я.

— И что?

— Хотела сообщить тебе, что все за тебя уже сделано и ты можешь спокойно возвращаться. Кстати, и машины придут через полчаса.