— На какого дядю?

— Да вот на такого, что стоит перед вами!

Нашелся, представьте себе, и костюмчик хабэ!

— А может, — поинтересовался Потапов, — у вас есть и шерстяные носки к этим тапочкам?

— Шерсть с вигонью, — ответила продавщица. И от этого слова на Потапова повеяло старым-старым чем-то, детским, родным, маминым. Вигоневых носков сносил он не один десяток пар. Давно это было, давненько, в первом — четвертом классах… А теперь шерсть с вигонью! Взрослеете, товарищ, имеете возможность носить улучшенное качество… И сказал продавщице:

— Знаете что, заверните-ка мне всю эту продукцию…

Маленький человек торжествовал победу!

Дома Потапов с недоверчивым удивлением осмотрел купленные вещи… Примерить, что ли?.. Но примерять не стал, сел за работу. И работал и работал допоздна, до изнеможения, почти до полусмерти. Никак не мог остановиться, хотя голодный был как собака. Но все продолжал продираться сквозь джунгли им же самим выращенных цифр и формул.

И уже давно плюнул на свежий воздух, курил как паровоз, не сходя со стула… Стало сизо и дымно, словно на директорате. Распахнутое окно не справлялось с никотиновым озером. У потаповских легких производительность была выше, чем у полукруглой двустворчатой дыры площадью примерно в один квадратный метр.

Именно при слове «легкие» он и опомнился, отодвинул в сторону бумаги, машинально закурил новую сигарету, усталыми глазами окинул поле боя. Тягучий дым из глубины комнаты проплывал мимо зажженной лампы и пропадал в темном окне.

Потапов поднялся — застучало в висках. И тотчас сердце ответило тоже сильным и частым стуком… Совсем я с ума сошел! Он отправился вниз, заглянул в свои кастрюльки, странно, теперь есть уже ни черта не хотелось… Кое-как он умылся, потушил свет, перед глазами горели химия и математика. Легкие были двумя вздутыми, обожженными изнутри мешками, как всегда бывает после перекурита.

Я работал, оправдывался большой человек, я продвинулся вперед!.. Продвинулся ты! На тот свет ты продвинулся. Ну спи, спи, теперь отдыхай хотя бы!

Он повернулся на правый бок, закрыл глаза. Но все казалось ему неудобно. Подушка лежала каким-то комом, чертова пружина нагло лезла в бок. Мама когда-то учила его засыпать, считая удары сердца. Сейчас он решил попробовать этот способ, подумал: никуда не денутся биоритмы, должно подействовать! Но сердечная мышца, оттого что он стал считать ее сокращения, начала сжиматься сильнее, чем нужно, и чаще — словно он шел в гору…

Встал, включил свет. Шлепая босыми ногами, пошел в Севкину комнату, где были полки с книгами. Ни одной из книг брать не хотелось. Перед Севиной кроватью на полу увидел несколько «Советских спортов»… Время тянулось. Он читал и нервничал, словно боялся проспать в институт… Наконец он отложил «Спорт», прочитанный почти от корки до корки. В голове появилась некая тупая усталость, сердце стало биться потише. Теперь надо не упустить момент. Он повернулся на правый бок, закрыл глаза, осторожно попробовал считать свое сердце. Раз-та-та, два-та-та, три-та-та — билось оно. Потапов лежал тихо, боясь вспугнуть этот успокаивающийся стук. А сердце билось-билось, и наконец владелец его уснул.

Проснулся он рано, так как большой человек, давно уж посматривавший на часы, не вытерпел и стал его будить. Маленький висел у большого на руке. Но большой все-таки растолкал Потапова. И Потапов проснулся, понимая, что должен проснуться, но чувствовал себя таким невеселым, таким нерабочим!

Он сел на кровати, поеживаясь от холода… Ну что будем делать, спросил маленький большого, куда ты лез? Я ж тебе русским языком объяснял!.. Большой пожал плечами, молча и мрачно отошел в угол. Тогда стал распоряжаться маленький.

Как бы играя сам с собой в какую-то игру, Потапов взял с кресла купленные вчера спортивные штаны, надел их, а потом спортивную рубашку, носки (вигонь с шерстью — сердце радуется), полукедушки… Эхма! Дуванем сейчас будь здоровчик!

Он решил пробежаться немного. А зарядку — посмотрим на ваше поведение.

Вперед! Вперед, Потапыч! Уж чего-чего, а кроссов он за свою жизнь понабегался. И вот сейчас, как бы вспоминая прошлые ощущения, он побежал по дорожке к забору, потом по улице, к Севкиным соснам и мимо сосен, к речке, а потом по дороге, что тянулась вдоль высоковольтных мачт. Он бежал, совершенно не представляя, как это выглядит со стороны. Только чувствовал, что шаг его стал тяжелым, не пружинистым, не прыгучим. Так, должно быть, бегут по песку или по болоту…

Но сердце пока работало, легкие дышали… Минуты через три-четыре продышался вчерашний перекурит, — кашель, чуть ли не истерический, охватил Потапова. Он продолжал бежать, шатаясь, чувствуя, что его сейчас вырвет. И все же было огромное облегчение, очищение в этой пытке бегом. Он чувствовал, как у него из всех пор выходят накопившиеся грязь, шлаки. Организм его словно просыпался, вспомнил себя спортивного. Но первыми просыпались его спортивные травмы. Ведь едва ли не любой профессиональный спортсмен — это целый комплекс болячек, залеченных часто лишь наспех из-за желания скорее начать тренироваться, выступать… Теперь Потапов вспоминал их одну за другой.

Поясница. Когда-то в короткой борьбе под щитом он неудачно приземлился на одну ногу, слишком резко отклонился назад, и в пояснице хрустнуло. Сперва даже сказали: защемление нерва. Но потихонечку отпустило. Осталась боль, которую вполне можно было терпеть.

И левое колено. Однажды, обыгрывая чужого защитника, он сделал слишком резкий финт и сразу почувствовал боль, но все же успел дать пас под кольцо и, уже не глядя, получили они два очка или нет, запрыгал к скамейке запасных. И снова думали, что плохи дела, что мениск или разрыв связок. Но коленка только припухла, скоро врач разрешил потихоньку нагружаться. Только, конечно, с наколенником. И уж с этим наколенником Потапов не расставался до конца баскетбольной карьеры. И на снимке, где они стоят — новоиспеченная команда мастеров, он тоже в наколеннике.

И, наконец, правый голеностоп — растяжение, растяжение, вывих. Когда прыгаешь в толкучке под щитом, не часто, но случается, что какой-нибудь олух царя небесного наступит тебе на ногу. Вот и готов твой голеностопчик.

И сейчас вся эта троица потихонечку заныла, словно здороваясь со своим хозяином. Потапов продолжал бежать, зная, что боль прекратится, как только он хорошенько разогреется. И он живо вспомнил тренировки, чувство мышечной радости от спортивной работы, запах зала и запах раздевалки, лица ребят…

Он бежал, и старые травмы его действительно разогрелись, боль прошла. Наступили самые счастливые секунды в его тренировке — секунды полной, спокойной и дружной работы. Только продолжалось это недолго. Потапов начал уставать, задыхаться. Такие будто бы неустанные в работе мышцы легких перестали быть эластичными. А воздуху требовалось все больше!

Восемь минут — вот сколько он пробежал. Это значит километра полтора или даже чуть меньше. Надо поворачивать, он подумал, иначе не доплетусь. Воздух стал жестким, словно врывался в легкие перемешанный с песком. Он буквально вполз на горку к Севкиным соснам. И как хрустальный приз воспринял последние триста метров с горы от сосен до калитки.

Прошло минут десять, которые Потапов просто ходил вокруг дома и дышал. Усталость его почти совершенно прошла. Не пожалев себя еще раз, Потапов окатился двумя ведрами холодной воды. Ну вот — и опять живой!

С того дня и с того утра вдруг он начал бороться за свое здоровье. Собственно, ничего такого сверхъестественного он не делал. Не занимался сыроедением, не стоял на голове. Однако он бросил курить! Бросил именно в то утро своего первого кросса, когда сел за работу и рука привычно поползла к пачке, а Потапов остановил ее!

Говорят, легче бросает тот, кто прежде курил запоем. Нет, курить ему хотелось, конечно, это ясно. Однако и вытерпеть при желании можно было. У него имелось для этого по крайней мере два стимула. Во-первых, он тайно мечтал войти в форму. Зачем? Шут его знает! Все же мастер спорта, и даже имелся соответствующий значок. А во-вторых, у бросившего курить повышается работоспособность. Будто бы на двадцать процентов! И вот этого Потапов действительно жаждал.