— А трава подымется, — сказала Валя, — и ровно станет, как небо!

Наклонилась, зачерпнула воды. В ее ладони вода была совершенно прозрачной. Валя бросила эту пригоршню обратно в реку:

— Пусть бежит куда бежала, верно? — и улыбнулась.

Она стояла к нему спиной. Косынка зеленым крохотным хвостом выбилась из-за ворота ее куртки. Потапов хотел прогнать этот хвостишко внутрь, но вместо того обнял Валю, притянул к себе… Несколько секунд она стояла не шевелясь. Потапов чувствовал на губах ее волосы. Потом Валя повела плечами, шагнула вперед. Теперь она оказалась у самого края воды. И если бы Потапов снова обнял ее, Вале уже некуда было б от него уйти. Но тут же она повернулась, покачала головой:

— Хотела вам речку нашу показать… Да уж, видно, не получится. Идемте-ка лучше сразу к моим родным.

— Так я больше не буду! Валя!

— Никогда в жизни и ни за что на свете? — Валя улыбнулась. — Знаю, что будете… Пойдемте уж.

— Тяжеловато с вами разговаривать. — Потапов покачал головой. — Где это вы так научились?

— Так я же наставница. С девчонками-то с молодыми попробуйте-ка по-другому!

— Так! Вот я и в девчонки попал…

— Да полно вам. — Валя взяла его под руку.

Так странно было идти ему по пустынному берегу реки и под руку с девушкой. Никогда он так не гуливал.

Валины бабушка и дядька были на вид словно бы одного возраста — с коричневатыми и морщинистыми, пропеченными старостью лицами. Но на самом деле мужчине еще не исполнилось и семидесяти, а старухе перевалило за девяносто.

— А это кто ж будет? — спросила она, указывая пальцем на Потапова.

— Журналист, баб Дунь, в газету пишет, — ответила Валя.

— Опять про тебя, что ли?

— Про всех… про нашу смену…

Старуха медленно кивнула. И вдруг сказала:

— Так и останешься Валя Половинкина!

— Ну полно тебе, баб, никакая я не Половинкина.

— Потому что мужа надо заводить! А то Половинкина все и будешь… Ты, голубчик, не обижайся, — обратилась она к Потапову, — о тебе тут разговора нет.

Валя засмеялась такой ее категоричности. Тогда старуха внимательней посмотрела на Потапова:

— А тебя как звать-то?

Потапов на секунду замешкался, не зная, что ответить: одно имя или с отчеством.

— Саша их зовут, — сказала Валя. — Александр Александрович.

Старуха спокойно кивнула:

— Ну пусть Саша будёт. Для меня-то он Саша и есть!

Опять она посмотрела на Потапова строгими синими глазами, которые светили из глубины, почти не мигая…

Она ходила как-то нарочито медленно, как будто на каждом шаге экономила силы. В правой руке ее, словно приросшая, твердо постукивала клюка.

— Не болеэт и не собиратся! — покачал головой Петр Никанорыч, Валин дядя, глядя вслед старухе. — Законсервировалась!

Сам он не консервировался вовсе. Курил папиросу за папиросой. И с утра от него припахивало вином. Правда, в воскресный день отчего б рабочему человеку и не позавтракать с рюмкой.

На крыльце, перед тем как войти в дом, баба Дуня и Валя остановились у серой дымчатой кошки, которая нехотя лакала из блюдца молоко.

— Чуть чего — уж квасит нос на сторону: несвеже! — Старуха погрозила ей пальцем. — Баловная, баловная ты, девка!

Кошка безбоязненно смотрела на нее снизу вверх.

— Что ни есть, все до нее касается! — покачал головою Петр Никанорыч. — А сердце, а? Девяносто годов без перерыву бьется. Вот и посудите сам.

— Это мама ваша? — спросил Потапов.

— Теща. Жены нет, а теща, видите, осталась. — Он усмехнулся этому невеселому обстоятельству. — Пожалуйте, хозяйство вам свое покажу. Вы в какой же газете работаете? Не в сельской?

— По промышленности, — с заминкой ответил Потапов.

Они осмотрели сиротливый покуда, не копанный еще огород («Каждый год, поверите ли, как копать, так плакать — ревматизм да еще сольотложение») и прекрасную теплицу, в которой трудно было дышать от запахов земли и зелени.

— Первые-то огурчики у кого будут, а? Как думаете? — Старик открыл печную дверку. Внутри лежали раскаленные добела куски каменного угля. И тотчас вспомнилась Потапову Севина дача. Стало душно. С трудом он удержался, чтобы не выйти на улицу. Петр Никанорыч полюбовался на угли, закрыл печь, так и не тронув их кочергой. — Вот оно, ихнее солнышко. А энто пусть хоть и совсем не греет, — он указал на стеклянный потолок.

Однако огурцы, и рассада помидоров, и еще, и еще что-то (земное, здоровое, чего названия Потапов не знал) — все лезло вверх, к стеклянному потолку, безмолвно росло… Все в космос тянется, вдруг подумал Потапов, а я со своим «Носом» все на земле вожусь… Его удивила эта мысль. При чем тут «Нос» и при чем тут космос? Чего там нюхать в пустоте?

Хм… Но что-то есть в этой мысли!

Ее скрытая идея была совсем близко, как невидимый некто, который находится в соседней комнате за фанерной стенкой. А ты сидишь не дыша и слушаешь его шаги и кашель…

— Случилось что, Александр Александрович? — Старик старался заглянуть ему в глаза снизу вверх. — Нехорошо вам?

Потапов очнулся — губа закушена, руки сжаты в кулаки. Мысль, которая только что была рядом, испарялась без следа. И Потапов старался поскорее зафиксировать словами то, что так глубоко ему почувствовалось. Но словами было еще рано! Слова получались грубые. Еще надо было слушать себя, прислушиваться.

— Голова, что ли, закружилась, а? Может, рюмочку выпьете?

— Можно и рюмочку, — сказал Потапов рассеянно.

— Это от воздуха… Тут у нас воздух особый, на Малиновских-то. Ну а если от воздуха закружилась, значит, здоровья больше. Не расстраивайтесь! — Он снова посмотрел Потапову в глаза. — И позавтракать, а? Вы и не завтракали, поди? Вот ведь хозяин же я! Ах нумизмат такой-сякой, ах фарадей. Это ведь что ж такое? Античность полная!

От неожиданности Потапов рассмеялся. За ним рассмеялся и старик. И неясно было, то ли он шутил таким образом, то ли всерьез считал эти слова бранными.

В то свидание с Валей он еще копал огород. Сказал:

— А что, если я вам огород вскопаю, а, Петр Никанорыч?

И по тому, с какой надеждой старик отнекивался, Потапов понял: вот это будет человеку помощь!

На ноги Никанорыч дал ему галоши со своих валенок. Другое бы ничего, конечно, на потаповские корабли не полезло. Пиджак и галстук были изгнаны прочь. Потапов копал и видел, как Валя глядит на него из окна. Потом вышла:

— А ну-ка давайте в две лопаты. Примете в бригаду?

Дыша, Потапов мотнул головой. Пот и жар уже стали выходить из него. Но Потапов не останавливался, уговаривая себя воспоминанием о том, как он умел терпеть на тренировках.

Рядом копала Валя. Она была в кирзовых сапогах, на голове косынка — «косочек», как она говорила.

Старуха стояла у края вскопанной земли:

— Разбивайте комья дак! — и сама тыкала своею клюкой в рыжевато-черные свежие комки.

— Будет вам! — суетливо говорил ей Петр Никанорыч и бросал взгляды на Потапова: мол, уж вы ее простите Христа ради!

— А комы-то что же, засолим? — и старуха опять ударяла по мягким земляным комкам.

— Да будет вам!

— И тебе будет!

Не сказать, что Потапов был очень уж рад теперь своей инициативе. Он устал как собака, спина его стала деревянной…

Но как же он был вознагражден потом, каким полным крестьянским отдыхом — с сидением на крылечке, с ласковым солнышком… Чувствуя себя прямо-таки Микулой Селяниновичем, он мылся, раздевшись до пояса. Валя поливала ему из большого эмалированного ковшика.

— Телогрейку пока набросьте, я вашу рубашку проведу.

— Валь, даже не думайте!

— Вся мокра рубашка-то. Употели, труженик.

— Я журналист. Известный журналист! — сказал Потапов не без ехидства.

Валя улыбнулась, но ничего не сказала. Она смотрела, как он вытирается чистым, чуть подсиненным вафельным полотенцем…

— Ну дак пойду, — Валя взяла его рубашку и майку. — Волосы-то разлохматил, — и поправилась: — Разлохматили. Гребень-то есть или дать?