Улыбки померкли.

— Серьёзней надо к делу относиться, — подытожил я. — На охоту идёшь — думаешь об охоте. Видишь тварь — убиваешь тварь. Желательно раньше, чем она успеет понять, что происходит. С упырями так и вовсе шутки плохи. Впрочем, с любыми тварями шутить — такое себе. Вы на меня-то не смотрите, я шучу в рабочем режиме. С меня пример брать не надо, плохо кончите… Ладно, всё. Разбор полётов закончен. Подвиньтесь.

Когда ребята разошлись, я Красным петухом испепелил тушу упыря. Костей оказалось три. Всего-навсего.

Я кивнул на них:

— Делите меж собой, не претендую.

Не без удовлетворения заметил, что Алексей подвинул Неофиту две кости. Ну теперь прям даже совсем не стыдно становится! Отчего бы такого человека в Орден не принять. Да, охотник из него хреновый, зато человек получается вполне себе ничего. А кроме того, всегда под рукой один юнит для номинального включения в десяток, сотню, тысячу, и чего мне там ещё со временем может понадобиться.

Сзади вдруг раздалось чавканье. Я мгновенно развернулся, выставил перед собой меч. Даже сам не успел заметить, как из ножен вытащил — вот что рефлексы животворящие делают.

А увидел — Тварь. Которая стояла промеж могилок и чавкала, глядя на меня честным горящим глазом.

— Ты как тут оказалась⁈ — возмутился я. — Сказала же, что в воду не полезешь!

— Так вы дорожку ледяную оставили.

— Кгхм… Ну ладно, оставили. Было дело. И давно ты тут?

— С самого начала.

— И что делаешь?

— Жру.

— Что ты, мать твою, на кладбище-то жрёшь?

Обнаружь я, что Тварь разрыла могилу — прибил бы на месте. Ну, есть всё-таки границы, которые нельзя переступать. Но Тварь ответила:

— Блины.

— Какие ещё блины⁈ Где ты их взяла?

— Люди оставляют на могилах. Поминают.

— Тебе, что ли, оставляют⁈

— Да от них дождёшься, ага! Сама не возьму — так и помру с голодухи. Вы тут закончили, или как? Поехали домой, там горячего дают. Остывшие блины — жуткая гадость. Да и тех уже нету.

Тварь, наклонив башку, ухватила с треснувшей плошки последний блин.

На следующий день Алексей оседлал успокоившегося жеребца и погнал в Поречье, в новый оплот. Собирался примерить на себя обязанности завхоза. А я перенёсся в то же Поречье Знаком и потопал к отцу Алексея.

Сей достойный муж обнаружился не дома, из дома меня завернул дворецкий. Сказал, что их сиятельство отсутствуют, и подробно рассказал, куда идти. По обозначенному адресу находился клуб. Что такое клуб, было не очень понятно. Там собирались приличные джентльмены, читали газету, пили кофий и не только, дулись в карты и развлекались другими малоподвижными играми.

От банального кабака клуб отличался лишь тем, что туда пускали только членов клуба, которые оплачивали подписку. Я членом клуба, понятное дело, не являлся, поэтому меня вежливо попытался послать нахрен швейцар. Ну, или кто он там, на входе.

— Ну, смотри, — сказал я, выслушав доводы, — есть два варианта. Хороший и плохой. Плохой — это ты меня просто пропускаешь, и я прохожу. Тебя за это увольняют. А хороший — я тебя немножко бью и прохожу. Зато к тебе никаких претензий. Какой выбираешь?

Швейцар разинул рот и основательно подвис. Дядька был пожилой, благообразный. Бить его категорически не хотелось. Поэтому я начал выдумывать альтернативные варианты развития событий. Когда сзади послышалось:

— Владимир Всеволодович? Вы ли это?

Я повернулся и пожал руку Аркадию Дубовицкому.

— Приветствую. Как живётся при новом градоправителе?

— Не хуже, чем при старом, — уклончиво ответил Дубовицкий. — А вы что же — вознамерились пройти в это заведение?

— Пытаюсь. Можете посодействовать?

— Разумеется. Это очень хороший клуб, членом которого я имею честь состоять. А значит, поручившись, могу привести с собой гостя. Демьян, пропускай.

— Прошу-с, — немедленно поклонился швейцар, засветившись от радости, что всё так хорошо разрулилось. Да я и сам обрадовался, чего уж.

Внутри у нас забрали верхнюю одежду и провели в зал. Отца Алёшеньки я нашёл взглядом немедленно. Он сидел у карточного стола и, злобно шевеля усами, таращился на свои карты. Двое его оппонентов показались мне знакомыми. Видел, наверное, в Благородном Собрании.

— Желаете, чтобы я вас представил Феоктисту Измайлову? — спросил Дубовицкий.

— Ага. Будьте любезны. Есть к нему разговор.

Мы подошли к столу.

— Феоктист Никанорович, — окликнул Дубовицкий. — Рад вас видеть в добром здравии!

— Взаимно, — каркнул в ответ Феоктист. Но даже головы не повернул, так был увлечён игрой. — Давненько вы не заходили.

— Да, откровенно говоря, и сейчас случайно заглянул… Вот, позвольте рекомендовать — мой добрый друг. Граф Давыдов, Владимир Всеволодович.

Тут Феоктист голову таки повернул и смерил меня взглядом.

— А-а-а, помню-помню. Приходил к моему недоделку.

Дубовицкий, видимо, почувствовал себя неудобно из-за этой фразы и вполголоса пояснил мне:

— У господина Измайлова есть некоторые конфликты с сыном…

— Бывает, чё. Ваш сын, Алексей Феоктистович, весьма славный парень. Мы с ним прекрасно поладили.

— С этим прощелыгой⁈ — Феоктист хохотнул, бросил карту на стол и забрал взятку. — Чёрта с два поверю, что с него может быть толк.

— Будет, — сказал я. — Нескоро, но мы над этим работаем. Сдвиги есть. А с вами потолковать с глазу на глаз можно? Есть разговор. Полагаю, вам будет интересно.

— Что ж, извольте. Прошу меня простить, господа, я ненадолго.

Измайлов кивнул двум другим игрокам и поднялся на ноги.

Мы с ним отошли к свободному карточному столу. Дубовицкому явно до смерти хотелось присутствовать при разговоре, но дворянское воспитание не позволило, за нами не пошёл. Рядом немедленно образовался лакей с подносом, на котором стояли графин и бокалы. Измайлов милостиво кивнул.

Лакей поставил бокалы на стол, наполнил. Собрался убегать, но я забрал с подноса графин. Объяснил:

— Чего ты бегать будешь туда-сюда? Этак в глазах зарябит. А налить я и сам могу.

Измайлов посмотрел на графин с уважением. Поднял бокал.

— Будем знакомы, Владимир Всеволодович!

— Ваше здоровье.

Мы выпили. Измайлов вопросительно посмотрел на меня.

— Вопрос у меня несколько неожиданный. Скажите, пожалуйста, как в вашем доме оказались подстаканники с гербом рода Давыдовых? Насколько понимаю, они принадлежали моему покойному дядюшке.

Измайлов уставился на меня с недоумением. Рассеянно проследил за тем, как я наполняю бокалы заново. Озадаченно проговорил:

— Не припомню, чтобы вы бывали у нас в доме…

— Правильно. Как вы можете помнить то, чего не было.

— А откуда же вы узнали, что они там?

— Цыганка нагадала. Сказала, что судьба моя связана с родовой реликвией, которую дядюшка упустил. Ваше здоровье! — я поднял бокал. Алёшу решил к этой теме не приплетать. Отношения с папашей у него и так не очень.

Измайлов тюкнул бокалом о мой и выпил. Пробормотал:

— Вот оно что. — Цыганка, как я и предполагал, вопросов не вызвала. Сомнений тоже. — Я, признаться, сам был изрядно удивлён. С покойным графом Давыдовым знаком не сказать, чтобы близко. Раскланивались, не более, да и было это давно. С тех пор, как старый граф удалился в своё имение, я его встречать-то не встречал. И вдруг получаю письмо. Дескать, чувствую себя неважно, полагаю, что дни мои сочтены. Не откажите принять в дар, на память о нашем добром знакомстве. И ящичек с печатью Давыдова, а в нём — подстаканники. Ну, я, конечно, принял — кто же откажет человеку, находящемуся на смертном одре? После интересовался здоровьем старика, собирался свечку поставить за упокой.

Я грустно покивал и налил ещё.

— Царство ему небесное.

Выпили, не чокаясь.

— Но свечку я тогда не поставил, — сказал Измайлов. Язык у него начал заплетаться.

— Почему? В продаже не было? Или церковь закрыли на учёт?

— Давыдов не умер.