— Я вот, например, люблю читать Гюго.

Приговорил это с чувством гурмана. Разошелся, почувствовал себя вдруг литературоведом и знатоком французской культуры, даже хотел сказать, что его роман «Три мушкетера» заслуживает особого внимания, но вовремя вспомнил, что про мушкетеров писал не Гюго, а другой великий французский писатель — Джек Лондон, ну или кто-то типа него, точно уже не помню. И поэтому промолчал.

А теперь был выход Алёны.

— Я согласна с Сашей, — кивала она. — Всю прелесть зарубежной литературы я открыла для себя уже будучи студенткой. Вот послушайте, пожалуйста, позвольте вам зачитать отрывок. Кто угадает, откуда эти строки? Это мое любимое произведение, — и Алена стала декламировать, как заправский чтец.

Вдохновенно и проникновенно, что даже я заслушался, и мне вдруг захотелось почитать эту книжульку, целых несколько секунд хотелось, пока моя девушка читала.

Вы вновь со мной, туманные виденья,

Мне в юности мелькнувшие давно…

Вас удержу ль во власти вдохновенья?

Былым ли снам явиться вновь дано?

Из сумрака, из тьмы полузабвенья

Восстали вы… О, будь, что суждено!

— Великолепно, — захлопал в ладоши главред. — За это надо срочно выпить!

Он стал разливать дамам шампанское, я выдернул пробку из пузатой бутылки и плеснул ему и себе коньячок, который официант даже не удосужился откупорить. Краем глаза наблюдал за реакцией Зины. Та с завистью посмотрела на Алену и еле слышно пробормотала мне на ухо:

— «Фауста» цитирует, хорошая у тебя девушка, Саша.

— А ты узнала Гете? — я сделал вид, что очень удивился.

— Так это был Гете? — нахмурился главред. — Не знал, не читал. И, признаться, не горю желанием знакомиться с такого рода литературой. Извините, Алена.

— Почему не желаете? — изображая любопытство, спросила моя девушка.

— Ну, знаете ли, все эти немецкие философы мне кажутся немного того… На их философии и появился, и вырос нацизм. Нет, после всего, что я пережил, я не приемлю немецкую культуру в любом ее виде, пусть даже в самом безобидном и литературном. Увольте…

— Да никто и не спорит. Никто не заставляет вас читать подобные книги, Захар Елизарович, — вмешался я. — Вы советский журналист, вы пишете для народа, для зарыбинцев, а Гете оставим другим слоям.

— Вот, вот… — радостно кивал Артищев. — Я воевал, вот этими руками огонь тушил, когда дом, где квартировался наш взвод, разбомбили, — он показал обожженные кисти. — Чуть рук не лишился. Но мы победили. Большой ценой и великой кровью, и теперь никто в жизни не заставит меня читать немецкие трагедии… Ну или что там он еще писал? Не знаю…

— А где Тулуш? — спросила Алена, и присутствующие тоже завертели головами.

За столом Салчака не было. А как давно, никто и не понял.

— Смотрите! — ткнула пальцем в сторону сцены Зина. — Он там, он на сцене!

Я глянул в указанном направлении и ахнул. Тулуш стоял посреди сцены, светился полумесяцем улыбки, добрые глазки-щелочки излучали братскую любовь ко всем присутствующим в зале. В руке он держал наполовину выпитый фужер с красным вином. Откуда он его взял, никто не понял. Но такое вино пили за соседним столиком дамы в шалях, которые пришли в ресторан с бородатыми мужиками, похожими на геологов или нефтяников. Ну или просто на сибиряков, я их не отличаю. Видимо, Тулуш заприметил землячков и под шумок свалил к ним на минуту общения. Те по-братски угостили его вином, хорошо хоть, не водкой, ведь мужики за тем столом употребляли именно беленькую.

Тулуш чуть покачивался и громко икнул в микрофон. Блин! Все же и водку он, скорее всего, тоже попробовал.

— Дорогие друзья! — торжественно объявил вокалист ВИА в микрофон, он же по совместительству и ведущий, и конферансье. — А сейчас для своей невесты песню исполнит наш дорогой гость из далекой Сибири. Это песня о том, как может беззаветно и трепетно любить мужское сердце, и как прекрасен закат в лучах пылающей любви.

— Я не поняла? — нахмурилась Зина. — Какой это невесте он собрался петь? У него что, невеста есть? А вы меня с ним хотели свести?

— Невесту зовут Зинаида, — будто услышав ее вопрос, на весь зал продекларировал ведущий. — И сегодня она здесь. В этом зале. Я попрошу ее встать, поприветствуем, друзья, аплодисментами прекрасную даму сердца нашего дорогого гостя. Зина, ну где же вы? Встаньте! Не стесняйтесь!

Народ хлопал, Зина краснела, а Алена шипела на меня:

— Саша, убери его, пожалуйста, со сцены…

— Поздно, — покачал я головой. — Будь что будет…

Зина нехотя встала, народ еще сильнее захлопал, а потом ведущий махнул рукой, обозначая жестом, чтобы наступила тишина. Я замер, да и весь зал замер в ожидании номера. Это точно будет номер, я даже не сомневался.

Тулуш ловко взял микрофон из рук ведущего и достал какой-то маленький предмет из кармана пиджака.

— Что это у него в руке? — с замиранием сердца прошептала Алена.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Надеюсь, ничего такого. Предмет маленький, что там может быть? Амулет?

— Это не амулет, — авторитетно возразил Артищев, вглядываясь в сторону сцены. — Это этнический музыкальный инструмент. Варган, кажется, его называют…

Якутские пассатижи! Тулуш будет петь и на варгане играть⁈

— Друзя-а! — Тулуш улыбался и светился, как таежный костерок. — Я по-русски плоха, я спою на своем.

— Давай! — крикнул из-за соденего столика нефтяник-геолог, тот, что был в свитере с оленями. — Пой уже!

— Пой! Пой! — подхватил зал, и Тулуш запел, а я приготовился словить, что называется, испанский стыд, но… не получилось.

Потому что нисколько не стыдно было за пение Салчака. Не ожидал я от подчиненного такой мелодичности голоса, такого глубокого тембра и перекатов. Песня лилась, как древний Енисей несет свои волны, вбирая силу ручьев и ледников Сибирских гор. А потом выходит на равнину уже могучей сибирской рекой — так и голос Тулуша взвился вверх, а потом скатился, будто с горы, и разлился по залу, словно по равнине, наполнив воздух чем-то невероятным, неведомым.

Посетители ресторана замерли с раскрытыми ртами. Я же постарался рот закрыть, но в какой-то момент поймал себя на том, что челюсть моя снова отвисла, да больше о ней и не думал.

Я не силен в настоящей музыке, знаю только Баха, и то потому, что его фамилию запомнить легко, звучит, как выстрел. Но вот эти этнические напевы почему-то всколыхнули всё мое древнее естество, я будто почувствовал в себе глас диких предков. Словно ощутил свою сопричастность с чем-то монументальным, родовым, великим… С тем, что прошло сквозь века, эпохи.

На подсознании эта музыка и пение пробуждали спящие гены предков. Ну Тулуш! Ну дает! Ему бы в филармонию, а не оперативником работать — даже на миг посетила меня дурная мысль. Но я ее мигом отогнал. Это мой лучший сотрудник, а теперь еще и лучший этнопевец Угледарской области. И он работает у меня в угро…

Тулуш закончил пение. Слов никто не понял, но сила песни была не в буковках и рифме, она считывалась подкоркой, и многих присутствующих в зале вот так пробрало. Это было заметно по тому, какая наступила тишина, и Тулуш скромно пробормотал:

— Спасибо.

Зал вдруг взорвался аплодисментами.

— Во дает! — громче всех кричал подвыпивший бородач с оленями.

Он хлопал ручищами-граблями так, что олени на его свитере задвигались.

— Ну Чингачгук, блин, ну угодил!

Тем временем Тулуш прижал к зубам варган и стал играть. Зал снова замер.

Это было нечто, ведь мы услышали звуки, похожие на цокот копыт, на звон падающих капель воды. Тулуш умело управлялся с инструментом, меняя положение языка, контролируя дыхание, напрягая и расслабляя гортань, таким способом он изменял тембровую окраску звука. И мы еще услышали шум степного ветра, шелест травы, пение птиц, топот и ржание лошадей, грохот горной реки. Это было великолепно. Особенно удалось ржание дикого скакуна. Я даже удивился, как можно изобразить такой звук на незатейливом музыкальном инструменте. Но потом понял, что к звукам варгана Тулуш добавлял свои собственные, горлом. И получалось очень театрально и достоверно. А затем он снова запел, но уже не своим голосом, как до того, а будто в нем проснулся дух тайги. Так вот как выглядит горловое пение…