— Ты меня тоже, — улыбнулся Эдик. — Только все равно не говори никому, что я на мели. Из-за этой дачи все дела профукал. Товар не закупил вовремя, бегунки слились, щас новых набирать. Эх…

— Иди ко мне, в милицию.

— Ну уж нет! У вас зарплаты маленькие, а Эдик Камынин привык жить на широкую ногу. Вот как раньше, аристократы были…

— Тебе пельмени со сметаной или с майонезом, аристократ? — спросил я, доставая тугой кошелек, из которого торчали узнаваемые краешки чириков и четвертаков.

— А можно я еще и в стакане возьму? — облизнулся Эдик, поглядывая на полку, где граненая посуда была наполовину заполнены сметаной.

— Конечно.

— И винишка стакан прихвачу, вон на подносе стоят.

— Да там кислятина, как ты ее пьешь?

— На даче сухой закон был, я щас хоть брагу, хоть сивуху проглочу, — усмехнулся тот.

— Ну бери, конечно.

Эдик захватил два стакана с вином. В Зарыбинске было принято в пельменной выставлять сухое красное в стаканы на разносе. Поговаривали, что это болгарская «Медвежья кровь», но я не проверял.

Эдик уплетал пельмени, я пока размешивал перчик в бульоне.

— Ну, чего у тебя случилось? — пробубнил он с набитым ртом.

— Дело важное, но обещай держать язык за зубами.

— Могила! — кивнул фарцовщик. — Ты же меня знаешь! Меня когда в прошлом году БХСС-ники взяли, я ни одного бегунка не выдал.

— Тут другое, — я поднял взгляд от пельменей и показательно отложил ложку. — Тебя убить могут, если сболтнешь лишнего.

— Убить? Меня? Ох, рваные туфли! Не пугай, Саныч, — чуть не подавился пельменем Эдик.

— Если все сделаешь правильно и как я скажу, то тебе ничего не грозит, — тут же парировал я.

Мол, не просто так пугалки раздаю, а сейчас всё объясню детально.

— Мне уже ссыкливо… Может, я просто покушаю и пойду?

— Нет уж… Тебе деньги нужны? Нужны… Вот пока ты не у дел, будешь осведомителем моим, а за это денежку платят, так-то. Если ты не знал…

— Денежку? — оживился фарцовщик. — А сколько?

— На жизнь хватит, — хмыкнул я.

Конечно, Эдик мой кореш, и делать из него настоящего оплачиваемого осведомителя, которого шифруешь и проводишь по ведомостям, я не собирался. Это я преподнес ему так, чтобы помочь материально. Вижу, что на мели. Подкину из своих запасов деньжат, пусть думает, что государственные. Ну и помощь мне его действительно нужна. Не за красивые глаза приплачивать собираюсь.

— Так, а что делать надо? Меня же не поймут, если узнают, что я ментам стучу…

— Будешь работать скрытно… Никто не узнает. Мне нужна от тебя информация вот на этого человека, — я положил фотокарточку Сафрона Грицука на стол, ее дала мне Вера. — Анкетные данные с обратной стороны написаны.

— Ну и рожа! Это кто? Убери фотку, Саныч, мне уже даже от нее не по себе.

— Не ссы, Эдик… Вот тебе на расходы, кстати — из государственной казны, — я положил перед ним двадцать пять рублей одной купюрой. — А работа твоя вот в чем будет заключаться. Ты в городе многих знаешь, блатоту, шаромыжников. Поспрашивай вот за этого типа, деньгу разменяешь, кого надо — подмаслишь пятерой или чириком, остальные себе возьмешь.

— Ну-у… можно, попробовать, ага, — Эдик несмело потянулся за деньгой, перехватил мой взгляд, полный одобрения, и радостно сунул купюру в карман.

Я знал, что Эдик парень пробивной, никого он подмасливать не будет, сам все разрулит, а деньги себе возьмет. Ну и пусть, на это я и рассчитывал.

— Короче… Это беглый зэк, есть информация, что он в Зарыбинске осел.

— Ха! У нас? Да ну, не верю. А что ему делать тут? Городок у нас красный, по понятиям никто не живет, пахана в Зарыбинске не имеется и отродясь не было. Он, может, попутал чего?

— Попутал — не попутал, это оставь мне, — хмыкнул я. — Разберусь. Вряд ли, конечно, его кодла мелкая знает, но если есть выход на более серьезных людей, поспрашивай. Скупщики, барыги, прочий нечистый на руку элемент мог его заприметить. Сам понимаешь, что обратиться он к ним запросто может. А деньги у него имеются. Он здесь у родственника заховался.

— А родственник кто?

— Информации нет, известно только, что служил во время войны у фрицев.

— Ого! Предатель, — уже с серьёзным видом присвистнул Эдик.

Конечно, в этом вопросе двух мнений быть не может — понятно, что взгляд фарцовщика сразу потяжелел.

— Он самый… Вряд ли ты за него что-то сможешь узнать, ведь он много лет уже прячется, твоя задача — вот этого, Сафрона пробить по своим каналам и связям. Ферштейн?

— Ес-с, оффкоз, — кивнул Эдик и, задумавшись, пробормотал: — Слушай… А я тут вспомнил вдруг, пару-тройку лет назад один тип коронки золотые Мехельсону сдавал. Я со скупщиком, старым евреем, можно сказать, местами на короткой ноге, он мне и рассказал. Что золото зубное странное было. Старое…

— Он что, возраст золота установил? Как?

— Да не то чтобы, но сейчас другие коронки делают, все больше с напылением, ну или примеси всякие. А тут прям сплошняком рыжье было.

— И что? Хранил человек зубы, хранил — и решил сдать.

— В том-то и дело, что зубов гораздо больше, чем тридцать два. От разных людей, получается…

Эдика передёрнуло, когда он представил, как они могли попасть к продавцу.

— О как… а вот это уже интересно. И где мне этого Мехельсона найти?

— Так помер Яков Андреевич, еще в том году от диабета преставился. Говорил я ему шоколад не кушать, а он что шарик круглый — и всё одно сладкое трескал. Сам он в Угледарске жил, а тип, который коронки привез, приезжал к нему туда из нашего Зарыбинска.

— Жаль, что умер… И что еще рассказывал про этого с коронками?

— Да не помню. Я тогда не особо и слушал…

— А ты напряги память, Эдик… Ты теперь агент. Или уволю на хрен.

— Вспомнил! Он говорил, что на машине мясокомбинатовской тот приезжал. Грузовик… Бортовой или будка, не помню…

— Уже кое-что… Молоток, Эдик.

И снова всплывает пресловутый мясокомбинат. Серая роба, про которую рассказывал Артищев, теперь вот и грузовик вел ниточку туда же. А коронки эти фашист мог и с людей снять пленных — или с трупов еще во время войны. Те, кто переметнулся к нацистам, зачастую не гнушались и зубным рыжьем. Шакалы, что с них взять… Нужно срочно посетить предприятие, а для начала расспросить еще одного моего друга. Предварительно справки навести, ведь он как раз там и работает.

Еще в холле общаги я услышал крики, которые катились по коридорам, как волны бурного моря. Почему-то вопли доносились из нашей комнаты. Я поспешил туда.

— Я ноги ему переломаю-на! — кричал Нурик, ударив кулаком себя в безволосую грудь. — Еще раз увижу, как к тебе цветочки носит, прибью обоих-на! Ты меня, Вася, знаешь!

— Прибьет он, как же⁈ — уперев руки в бока и наступая на Нурика через порог, громыхала Василина Егоровна. — Прибивалка еще не выросла!

— У кого не выросла? У меня не выросла? — выкатил в ответ грудь сосед, но его телеса не чета бидонам коменданта.

Та толкнула его огромной грудью, без рук, и Нурик отлетел на кровать.

— А у Семенова выросла, да? — ядовито хмыкал Нурик. — Ты проверяла, да?

— Дурак ты, Ахметов, — фыркнула коменда и, развернувшись, вышла из комнаты.

Хлопнула дверью и напоролась на меня.

— О, Морозов! Дружок твой совсем ку-ку…. Иди хоть ты ему мозги вправь.

— Что у вас опять? — улыбнулся я одним уголком рта. — Милые бранятся, что стены трясутся.

— Да приревновал меня к Семенову. Новый жилец здесь, из двадцатой комнаты. Он мне цветы дарит, бывает, конфеты принесет. А я что, дура — отказываться? У меня зарплата не резиновая, чтобы от шоколада дарёного нос воротить.

— Ты же с Нуриком… в отношениях, так сказать. Неправильно это, от других мужиков презенты пользовать, — ввернул я своё ценное мнение.

Но Василина только махнула рукой.

— Вот позовет замуж, тогда и не буду. Да ты не подумай, я же на шалава какая… Это я так, больше в воспитательных целях. Ахметов-то на каждую юбку заглядывается, кобелина степная! Думает, я не вижу, горячий казахский парень! Вот я его и подзуживаю, чтобы не расповаживать. Пускай знает, что ягодку и другой сорвать может, пока не окольцована-то… Тут еще и Семенов этот подвернулся удачно. Но Нурлану ничего не говори, ладно? Ну, что я Семенова специально использую, чтобы его позлить.