Я перебирал пожелтевшие листочки с немецким печатным шрифтом и газетными фотоснимками. На большинстве фотографий запечатлены бравые выродки с автоматами, часто на фоне убитых советских солдат и повешенных пленных.

— Смотри! — ткнул я пальцем в одного из молодых парней в униформе полицаев, что стоял с винтовкой в толпе подобных фашистских прихвостней на фоне барака. — Это же… Жорич! Год какой здесь⁈ Все совпадает! Правильно редактор сказал, он служил таким вот полицаем, а потом, скорее всего, и в палачи подался.

— Ты уверен? Я не знаю, как выглядит Святоша. Я собирала все архивные газеты того времени с фотоснимками из тех мест. Говоришь, это Жорич?

Она присмотрелась к тому снимку, на который я показывал, и я видел, что на лицо её будто легла тень.

— Ну да… Очень похож, по крайней мере… Нужно экспертизу провести по фотографии. Он или не он. Но я уверен, что он это, падла. Та же ухмылка, тот же прищур… Вот, смотри, — я достал фотку Жорича с доски почета. — Похож?

— Похож, — подтвердила Вера сквозь зубы.

— Ну, эксперты нам точно скажут.

— Качество газетного снимка так себе, — вздохнула Вера. — Ни одна портретная экспертиза не возьмется признать его пригодным объектом для криминалистической идентификации. Мы только на глаз можем глянуть.

— Ну на глаз-то — он, да, — кивал я.

— К делу этот «на глаз» не пришьешь…

— Но все равно ты меня очень обрадовала этой фрицевской газеткой. Получается, что верной дорогой идем, товарищи… Главное теперь — его на мясе взять грамотно, а уж там я его раскручу.

— Если по хищению дело возбудим, то и санкцию на обыск не проблема взять будет.

— Здравствуйте, — улыбался Сафрон редкими желтыми зубами.

— Гражданин, вам чего? — грозно уставилась на него старший инспектор паспортного стола Вершинина Галина Вениаминовна. Женщина одинокая, жёсткая, с короткой стрижкой засаленных волос и без всякой косметики на лице. — Приемные часы вон, на двери висят. Покиньте помещение… Что встал? Я сказала, выйди!

— Вот… — Сафрон вытащил из кармана записку от Святоши и подал ее инспектору.

Галина Вениаминовна было протянула руку к листочку, на рефлексе, думала, что это купюра, но, разглядев линованные клеточки, тут же отдернула:

— Это что?

— А вы прочитайте, дамочка.

— Некогда мне тут ваши записульки начитывать, — пробурчала женщина, уже напрягшись и силясь понять, кто же перед ней, явно не случайный посетитель. — И я вам не дамочка, а старший лейтенант внутренней службы.

— Читай, дура! — рявкнул вдруг Сафрон.

Женщина вздрогнула, ее рука осторожно потянулась к телефону на столе.

Сафрон покачал головой и угрожающе проговорил, цокая языком:

— Не стоит, дамочка… Не по масти кроешь…

Голос его был тверд и холоден, как ледяная глыба, и Вершинина сразу поняла, что с таким шутки плохи. Она давно работала паспортисткой и прекрасно знала психологию поведения здешних посетителей. Их всех можно было легко прижать к ногтю — но такого гражданина еще не было в ее практике. Об него легко зубы сломать, да и не только зубы.

Она развернула записку, нацепив очки, пробежала глазами написанное и проговорила:

— Что же вы сразу не сказали, так вы от…

— Тише, — оборвал ее Сафрон, забирая записку обратно.

— Но мы здесь одни, — повела взглядом по кабинету паспортистка, будто хотела сама еще раз удостовериться в этом.

— И у стен бывают уши, тетя. Где мой паспорт?

— Сейчас, сейчас, одну минуту.

Вершинина встала и порылась в недрах массивного насыпного сейфа. Там были кипы бумаг и бланков, она умело пролистала большую стопку всей это документации и нашла нужный объект. А именно — паспорт гражданина СССР нового образца, с обложкой темно-красного цвета.

— Вот, держите, — протянула документ паспортистка. — С вас, как договаривались.

— А он настоящий? — хмыкнул Грицук, рассматривая свою фотографию в документе. — Гля… Ну и рожа у меня. Хе!

— Обижаете, конечно, настоящий. Я где работаю, по-вашему? И советую вам немедленно уехать из города, чтобы не светить этим бланком. Рассчитайтесь, пожалуйста.

— Ну и что за фамилия у меня теперь? А получше не могла придумать? Что за фамилия? — разорялся необычный посетитель. — С такой западло ходить!

— Это реальный человек, вы теперь под его именем записаны, — оправдывалась инспектор. — Деньги мне, пожалуйста, заплатите… Или я аннулирую паспорт.

— Конечно, конечно, — улыбнулся Грицук и залез в карман, вытягивая из него, что-то длинное, совсем не похожее на конверт с деньгами. — Вот, держите!

Он резко выхватил огромный нож и сходу ударил им тетку прямо в сердце. Та даже охнуть не успела, как клинок вонзился в грудь по самую рукоять. Вершинина застыла, не моргая.

Грицук выдернул нож, а тетка кулем рухнула на пол, заливая старый линолеум кровью. Она выходила из раны толчками, вместе с жизнью паспортистки. Через пару секунд старший инспектор Вершинина уже была мертва.

Сафрон подошел к телу и обтер клинок ножа о блузку женщины. Затем залез в сейф и стал рыться в нем, выбрасывая на пол документы, бланки, карточки. Красные корочки паспортов падали прямо в лужу крови. Грицук, не обращая внимания, топтался по ним и по крови. Ему было абсолютно наплевать, будто это была не кровь, а томатный сок или вода. Он не боялся испачкаться, потому что нашел главное — деньги. Много денег.

Теперь куплю себе нормальное шмотье и обувку, подумал он и оскалился в довольной улыбке. От Святоши денег не дождешься, обещал реальные дела, а на тряпки деньжат зажал. Скряга. Где его реальные дела? И что тут вообще можно вершить, в этой жопе? Спасибо, хоть паспорт справил. И велел паспортистку пришить, как дело выгорит. С удовольствием это исполнено… И вот теперь я не Грицук, да и не Сафрон. Жаль… Хорошее имечко было.

Спрятав нож и рассовав по карманам деньги, Грицук вышел из помещения паспортного стола. Повесил на дверь табличку — «Неприемный день», замкнул на замок ключом, который тоже нашел в сейфе, и, довольно насвистывая, побрел по улице. По пути обтер о траву ботинки от крови, пополоскал их на ходу в луже, свернул в переулок и затерялся в закоулках города.

— Тише, не гони, — сказал я Эдику, — Спалят ведь за собой хвост, чуть отпусти их.

Мы следили за грузовиком-будкой, на котором вез мясо экспедитор Семенов. Эдика я к этому делу припряг, чтобы не светить служебной оперской машиной, которую в городе каждая собака уже знает. А Камынинская шестерка хоть и издалека в глаза бросалась, как модель новая, особенно для Зарыбинска, но зато по ней сразу видно, что гражданская в доску — пижонские колпаки на колесах, проволочные шторки на заднем стекле, бахрома по верхнему краю лобовухи, чехлы на сиденьях яркие, ну и чертик носатый из капельницы на зеркале болтается. В общем, весь набор понтов при тачке.

— Уйдут… — вцепился в баранку Эдик, напряженно всматриваясь в дорожную пыль проселка.

— Не уйдут, тут одна дорога.

— А куда он поехал вообще? В поля?

По стальным бокам шестерки мерзко заскребла сухая трава, явно отдавая болью в сердце Эдика.

— В Угледарск, я думаю.

— Так это! А почему не по асфальту? Какого хрена по буеракам переть-то? — завозмущался тот. — Ох! Бедная моя машинка, прости меня…

— Потому что на трассе, на въезде в город, пост стационарный стоит — ГАИ. Вот он окольными путями и хочет проскочить.

Минут через сорок мы доехали до города. Тут уже пришлось пристроиться к грузовику поближе, чтобы не потерять его в каком-нибудь переулке, если свернет.

— Куда? Куда он едет? — хмурил брови Эдик.

— Красный! — крикнул я. — Тормози!

— Проскочим! — надавил на газ мой помощник.

Сбоку раздался отчаянный визг шин, в нас чуть не въехал «Москвич». Дедок за рулем ни жив, ни мертв, вцепился в руль, будто смерть увидел. Остановил машину, да так и сидел, не шевелясь и не моргая — обернувшись, я успел углядеть это на ходу.