— Это официальный протест. Значит, так и было…

— Подтверждаю, — сдержанно ответил я.

Командующий 40 армией прервался на телефонный звонок. Пока он разговаривал, а точнее просто кивал, я посмотрел на Енотаева и командира 727го полка. Они как-то уж слишком были спокойны. Я же пока не был полностью уверен, что меня пронесло.

— И что? Вот и занимайтесь этим. Это ваша работа. Да! Я вам могу его телефон продиктовать, чтобы вы не перетруждались… алло! — выговорился командующий и повесил трубку.

Он ещё раз просмотрел список потерь и отложил бумагу в сторону.

— Знаете, товарищ пока ещё лейтенант, мне сложно вас судить, но я это сделать обязан. Кто командир лейтенанта Клюковкина?

— Я, товарищ командующий. Подполковник Енотаев, командир 363й отдельной вертолётной эскадрильи, — вытянулся в струнку Енотаев.

— Очень хорошо. Кто отдал приказ на прикрытие группы спецназа?

— Я, товарищ генерал-полковник, — ответил Ефим Петрович.

— Вы отдали приказ, чтобы не залетали на территорию Пакистана?

Комэска давал такой приказ. Похоже, всё идёт, как должно.

— Нет, — ответил Енотаев.

По кабинету прокатилась волна удивления. Больше всех был удивлён Целевой.

— Значит ли это, что лейтенант выполнял ваш приказ и наносил удары по пакистанским войскам?

— Так точно, — спокойно ответил Енотаев.

— Товарищ командующий… — начал я говорить, но меня тут же остановили.

— Лейтенант, выйдите из кабинета, — встал из-за стола генерал-лейтенант Целевой.

— Рэм Иванович, в чём дело? — возмутился командующий 40 армией.

Я чего-то совсем не понимаю. Что тут происходит?

Целевой поправил седые волосы, взял стакан воды стоявший перед ним и выпил.

— Я думаю, надо этот балаган заканчивать. Вот мой письменный доклад, — протянул Целевой бумагу генерал-полковнику.

Тот начал читать, а Целевой снова взглянул на меня.

— Лейтенант Клюковкин, вы свободны. По распорядку дня, — повторил генерал-лейтенант.

— Товарищ генерал…

— Клюковкин, вы слышали что сказал генерал Целевой? Вы свободны, — положил перед собой бумагу командующий. — И оправданы. К вам претензий нет.

Спорить с командующим 40й армии я не собирался. Но никакого облегчения на душе у меня не было.

А ещё эта фраза про то, что я оправдан, меня только больше зацепила. Как будто тут был суд и я предстал перед советским правосудием. Но, как это ни печально, оно — это самое правосудие, оказывается сейчас слепым.

— Лейтенант Клюковкин, вы свободны! Возвращайтесь в расположение вашей группы и продолжайте исполнять обязанности командира звена, — сказал командующий армией и указал мне на дверь.

— Есть! Разрешите идти? — спросил я, вытянувшись в струнку.

Командующий застыл на своём месте, поглядывая в сторону генерала Целевого. Пока что моё предположение в том, что весь удар на себя решил принять заместитель командующего. А ведь Рэм Иванович в эфире запрещал работать в воздушном пространстве Пакистана!

И Енотаев зачем-то решил на себя принять вину. Ну, отправили бы меня в Союз в худшем случае. Зато Ефим Петрович дослужил бы до пенсии спокойно. А теперь неизвестно, как будут командиры распределять степень вины между собой.

— Ничего больше не хотите сказать? — задал мне вопрос командующий армией.

— Я уже всё в бою сказал, товарищ генерал-полковник.

— Так то в бою! — указал пальцем в потолок командующий и встал со своего места.

Он медленно шёл в мою сторону под тихое жужжание холодильника. Видимо, снова этот элемент местного интерьера требует жёсткой руки.

— Достал меня этот электропогреб, — воскликнул командующий и со всего маху приложился ладонью по двери холодильника.

Продукт Минского завода качнулся назад от мощного хлопка. Заместитель командующего ВВС армии чуть не упал со стула от неожиданности. У генерал-полковника удар оказался весьма тяжёлым.

— Точно больше ничего не скажете, лейтенант Клюковкин? — спросил у меня командующий.

— Никак нет, товарищ генерал-полковник.

Ещё бы! После такого размашистого «леща» по холодильнику что-то говорить я бы точно не стал.

— Понятно, — буркнул командующий и подошёл ко мне вплотную.

Генерал-полковник тяжело дышал и внимательно смотрел мне в глаза. Как-то странно! Только недавно отправлял меня из кабинета, а теперь не даёт уйти.

— За ваши действия полагается вас либо представить к званию Героя Советского Союза, либо отстранить от должности и отправить служить в какую-нибудь приморскую часть. Например, Берингово море вполне подойдёт.

— Товарищ командующий, он в Соколовке служит. Его уже ничем не напугаешь, — вступил в разговор Ефим Петрович.

Командующий кивнул и… протянул мне руку. Не сразу я осознал, что нужно пожать её, но секундного замешательства никто не заметил.

— Но всё что могу — это выразить своё уважение вашему характеру и профессионализму. На таких как вы, можно и страну оставить.

— Служу Советскому Союзу, — спокойно ответил я.

На этом моё пребывание в кабинете подошло к концу. Выйдя за дверь, я не сразу собрал в кучу все мысли. Пару минут решил постоять у открытого окна в коридоре, из которого был виден небольшой сад рядом со штабом.

С ветки на ветку перепрыгивает «местный житель» — мартышка, держа в лапе что-то оранжевое. Возможно, где-то утащила апельсин. А может и сорвала с какого-то дерева.

— Оазис, — шепнул я, описывая увиденное за окном.

Смотря на природу Джелалабада, трудно представить, что в нескольких десятках километров отсюда вчера шло настоящее сражение. И там не было ни деревьев, ни апельсинов. Да и мартышка там не могла появиться однозначно.

Там, среди расщелин, песка и камней, полегло несколько сотен бойцов. И это только кого смогли посчитать. Думаю, что смрад, запах пороха и гари будет стоять ещё не один день.

А сколько ещё предстоит вытерпеть на этой войне. Может, всё не так печально закончится. Другим будет отношение к «шурави» в обществе. Но главное — хочется, чтобы больших потерь наша страна избежала в этих горах и песках.

— Есть! — услышал я громкий голос Енотаева, вышедшего из кабинета и закрывшего дверь.

Выглядел он весьма довольным. Значит, оправдали.

— Товарищ командир, всё в порядке? — спросил я.

— Конечно, — подошёл ко мне Ефим Петрович и достал сигарету. — Отстранён от должности и возвращаюсь в Союз.

Вот так в порядке! Нашли на ком отыграться.

— Командир, разрешите я пойду всё-таки что-нибудь скажу…

— Отставить, Клюковкин. Всё нормально. Кого-то нужно было отстранить. Выбрали меня. Домой раньше поеду.

— То есть, просто прекращают вашу командировку? — уточнил я.

— Да, — подкурил сигарету Енотаев.

В своей прошлой жизни Я уже сталкивался с подобными мерами воздействия во время командировок в одну из ближневосточных стран. Домой можно было уехать за любую ерунду.

Прошло несколько минут. В пепельнице прибавилось окурков, оставленных после выкуренных сигарет Енотаевым. Вновь открылась дверь, и в коридор вышел Борис Матвеевич.

— Оправдали? — хором спросили Енотаев и я.

— Усё нормально. Отстранён от должности и возвращаюсь в Союз. Причём пока только в распоряжение командующего округом. Там определят куда мне ехать служить.

Прекрасно! Минус два отличных и опытных командира. Чем только думает командование?

— В Москве сказали, что большие потери. Мол, надо было лучше командовать, — сказал Тростин.

— Ну, им там виднее, — покачал головой Енотаев.

— Хорошо что вы не ушли. Хотел сказать вам большое спасибо мужики. И «джелалабадскому» полку тоже. Вытащили кого смогли. Прикрывали как могли. Теперь… осталась самая трудная работа для командира.

Тростин тяжело вздохнул, протерев лысину платком. Действительно труднее всего командиру в тот момент, когда приходится смотреть в глаза родным погибших подчинённых.

Но тут снова открылась дверь кабинета командира 77й бригады. В коридор вышел генерал-лейтенант Целевой. Его рубашка была расстёгнута, а фуражку он держал в руке.