Пересекаю полосу и аккуратно разворачиваюсь, чтобы зависнуть прямо напротив больших окон КДП. Смотрю на балкон, а там уже стоит Медведев и рассматривает меня.

— Странно. Не понимаю жестов командира, — сказал Пётр.

— Он нас приветствует, — объяснил я, но в глубине души понимаю, что Медведев явно в шоке.

Причём не знаю от чего больше — от невыпуска шасси или такого способа проверки.

— 330й, 001му, — запросил меня Геннадий Павлович, который ушёл с балкона внутрь КДП.

— Ответил.

— Давай ещё раз. Может, хоть створки шевельнутся.

— Понял.

И снова по кругу весь цикл. Каждый способ докладываю в эфир, но ответ постоянно один и тот же.

— Ничего даже не шевелится, шасси полностью убраны, — на каждое моё действие отвечает Медведев.

Осталось пробовать выпускать аварийно.

— Леденец, 330й, выполняю аварийный выпуск.

— Разрешил, — командует Геннадий Павлович.

Кран уборки-выпуска вновь установил в положение ВЫПУЩЕНО. Осталось только переместить рычаг аварийного выпуска в нижнее положение.

Момент ответственный. В случае неудачи нужно будет проявлять смекалку. А её лучше приберечь для других случаев.

— Выпускаю.

Проходит пару секунд, когда ещё теплится надежда на благоприятный исход. Даже не заметил, как начал уставать держать вертолёт на висении. Всем экипажем ждём, когда нам скажут приятное слово «выпущено».

— Мда, — задумчиво произнёс Медведев.

Стабильность в нашем случае, явно не признак мастерства. Скорее злой рок.

— 330й, ветер поднялся. Порывы до 15 метров в секунду, — сухо сказал в эфир руководитель полётами.

— Понял. Разрешите на кругу подождать решения, — запросил я и РП дал соответствующую команду.

Похоже, придётся проявлять смекалку.

— Итак, мальчики, дело дрянь. Мы либо раздолбаем вертолёт и сами переломаемся, либо просто раздолбаем вертолёт, — констатировал я факт того, что нужно будет нам садиться без шасси.

Пока у нас шло небольшое обсуждение, на стоянке группировался весь технический состав. Будто сейчас всем полком будут меня ловить. Но мне уже понятно, что среди инженеров идёт обсуждение не как, а куда меня сажать.

— За полосой вроде есть яма. Там ветки сухие с ПХД лежат. Может, на неё? — предложил Петруха, когда мы выполнили очередной вираж над полосой.

— Не выдержат. Мы не все деревья опилили. Даже если бы мы по-честному пилили ветки, их бы не хватило нас удержать. Да и яма узкая. Провалимся, — сказал я, продолжая думать над вариантами.

— Сесть на покрышки? Покидают нам их на бетонку и сядем, — предложил Лёха.

— Много покрышек надо. Даже если со всех машин снять, не хватит.

Бортовой техник в перерывах между обсуждениями продолжает стучать по всем известным ему клапанам в грузовой кабине. Но без толку.

— 330й, 001му, — запросил Медведев.

— Отвечаю.

— Есть идея — посади вертолёт на брюхо. Удерживай на шаге его. К вам подъедут маслозаправщик и АПА. Подопрут вертолёт с двух сторон, чтобы не упал.

Интересная идея, но это слишком большой риск как для водителей, так и для вертолёта в целом. Я уже не говорю про экипаж.

— Нет. Мы сразу начнём валиться набок. Сомнём брюхо и прицельный комплекс. Да и машины порубит. Безопаснее сесть на бетон и спокойно завалиться набок, — ответил я.

— Из всех плохих вариантов надо выбирать наименее плохой. Сколько топлива осталось? — спокойно спросил Медведев.

— На полтора часа.

— Понял. Думаем.

Вместе с экипажем продолжаем прорабатывать все возможные варианты. Тем временем к краю полосы по рулёжке подъехали уже с десяток разных машин. Тут и тягач, и машина наземной поисковой команды, и «таблетка» докторов, и пожарный ЗиЛ.

— Командир, давай я полетаю. Отдохни, — сказал Петя, и я убрал руки и ноги с органов управления.

Пока есть топливо, начинаю понимать, что нужно эвакуировать экипаж. Подойду к полосе, зависну как можно ниже, и они спокойно выпрыгнут.

— Готовимся выйти из вертолёта. Если при посадке Ми-24 завалится набок, то нежелательно, чтобы вы двое здесь были.

— Командир, давай ещё подумаем, а потом будем благородством заниматься, хорошо? — предложил Петруха.

Всегда знал, что советский лётчик просто так не покинет воздушное судно.

Тут появилось решение от наземного состава. С помощью «универсальных» приспособлений решено было принудительно открыть створки и выдернуть стойки шасси.

Начинаем заходить на полосу. К вертолёту уже бегут несколько человек с теми самыми приспособлениями.

— Полтора метра держи. Попробуют подковырнуть створки, — дал в эфир команду Медведев.

Выполняю команду Геннадия Павловича. Бригада техников ныряет под вертолёт и начинает работать. Слышу удары по фюзеляжу. Ми-24 начинает раскачиваться. Как я и думал, универсальным приспособлением оказался обычный лом. Тяжело с таким ветром удерживать вертолёт ровно, но пока получается. Руки тяжелеют, а пот продолжает скатываться на кончик носа. Стараюсь ровнее держать вертолёт. Но и этот способ успеха не принёс.

— Командир, ничего не получается, — доложил бортовой техник.

В эфире вновь появляется Медведев и говорит, что сейчас обдумают ещё пару способов. Но тут уже моя соображалка включила максимальный режим. То ли из-за усталости, то ли из-за стремительно уходящего топлива.

— Лёха, а из ТЭЧи ещё представители промышленности не уехали? — спросил я по внутренней связи.

— Куда они денутся! Им ещё партию Ми-28 нам передавать. Только с Ми-24 закончили.

— Вот-вот, а оборудования у них много?

— Конечно. Там и домкраты есть…

На этом месте Алексей задумался.

— Саныч, это шандец как сложно. Давай лучше на бетонку и завалимся, — сказал лётчик-оператор.

— Не ссы, Петруха! Посадим вертолёт на домкраты. Если свалимся, то невысоко. Результат будет почти такой же, что и просто завалиться набок на бетонке. А вот если удержимся, то будет нам сектор-приз.

Подумали ещё раз и решили, что надо пробовать. Других вариантов пока всё равно не придумано.

— 001й, 330му, — запросил я. — Тащите домкраты.

В кабине по-прежнему только шум работы двигателей, а над головой мелькают вращающиеся лопасти. Выполняю очередной круг над аэродромом, но так никто и не дал внятного и чёткого ответа на моё предложение. Пару раз начальник Центра Медведев с командиром полка сказали в эфир, что думают над иными способами посадки.

На этом все разговоры и закончились. Уже пять минут в наушниках молчание, прерываемое иногда запросами об остатке топлива и давлении в грузовой кабине.

— Саныч, людей прибавилось, — обратил Пётр моё внимание на скопление инженеров на том месте, где я уже зависал сегодня.

— Решают что-то. Вон даже схемы и формуляры притащили, — сказал я, заметив, что инженера привлекли к решению проблемы даже представителей КБ Миля.

Прошло ещё пять минут. Топлива осталось на час работы. Если дадут добро садиться на домкраты, процесс будет небыстрый.

— 001й, 330му, — запросил я.

— Слушаю, 330й, — быстро отозвался Медведев.

— Надо садиться на домкраты. Из всех плохих вариантов это наименее плохой, — повторил я слова Геннадия Павловича.

— Потерпи. Думаем.

Чего думать? Если исходить из требований инструкции экипажу Ми-24, то нужно сажать на брюхо. Но вот только в этой «умной» книжке не написаны возможные последствия.

А они будут такими, что новый вертолёт будет разбит, сломан и, с большой долей вероятности, загорится.

— 330й, ответь 917му, — запросил меня по радиосвязи знакомый голос.

Это был Андрей Вячеславович Евич. Старший лётчик КБ Миля, с которым мы работали в Афганистане, сейчас возвращался на Ми-28УБ с полигона. Видимо, им уже рассказали о моей нештатной ситуации.

— Ответил, 917й.

— Шасси не выходит?

— Точно так, — ответил я.

— Садиться на пузо не хочешь? — уточнил он, но в голосе слышно, как он это говорит с улыбкой.