— 917й, следуй на базу обратным маршрутом. Я за 305 м.

Отвернул влево, чтобы не попасть осветительными НАРами в Ми-28. Задираю нос. Выполняю небольшую горку и пускаю С-8О.

Загорелись факелы от осветительных снарядов. Но всё это на короткое время.

Над нашим районом нависает небольшая люстра из десятка спускающихся световых снарядов. Прекрасно видна поверхность и то, как на неё заходит вертолёт Рогаткина.

— Вижу площадку. Подхожу к земле… — произнёс Семён.

Выхожу из разворота и наблюдаю, как с земли уже рассекают ночное небо пунктиры ДШК.

Ухожу влево и пускаю очередь из пушки по обозначившим себя духам. Несколько снарядов выпущено и на земле видны несколько вспышек. Но продолжает работать «сварка», как называют иногда ДШК из-за характерного цвета очереди в ночи.

— Забирай! Прикрываю! — услышал я ответ от Евича.

Ух, Андрей Вячеславович! Вижу, как он заходит на цель и пускает очередь из своей пушки 30го калибра. Отворачивает в сторону, но огни так и не выключил. Такое ощущение, что отвлекает духов на себя.

— Кеша, садимся! — скомандовал я, зацепившись взглядом за стоящий на земле вертолёт.

Чем быстрее заберём Семёна, тем меньше вероятности, что попадут по вертолёту Евича.

Ручку управления отклоняю вправо, вертолёт слегка скользит снижая скорость. Внимательно смотрю на место приземления, чтобы не упустить ровную площадку из виду.

Вверх уже летят сигнальные огни от патронов ПСНД. Ярко-малиновое пламя на фоне оранжевого огня вертолёта выделяется хорошо.

— Высота 20, 15, 10, площадку наблюдаю. Препятствий нет, — доложил Кеша, хотя сомневаюсь, что он смотрел вниз.

Есть касание! На фоне яркого огня от горящего вертолёта бегут наши товарищи. Надо, чтоб они это делали быстрее.

По фюзеляжу застучали пули, летящие с холмов. Времени на земле находиться совсем нет, но по нашим парням сейчас могут попасть.

— Кеша, пригнись! — скомандовал я.

Слегка оторвал вертолёт и развернул его боком к направлению стрельбы. Так мы хоть прикроем Семёна и его оператора.

Стреляют уже плотнее. Тут над головой пронёсся Ми-28. Да так низко, что наш вертолёт слегка покачнулся.

Евич отработал по противнику и ушёл в левую сторону, продолжая кружиться над нами. Так и не выключает огни!

— На месте! — крикнул мне в ухо Семён, запрыгнувший с товарищем в грузовую кабину.

— 302й, взлетаем, — произнёс я в эфир и начал отрывать вертолёт от земли.

Ми-24 Рогаткина продолжал догорать на земле. Евич пристроился к нам справа, и мы продолжили полёт в сторону базы.

— Целы? — уточнил я по внутренней связи.

— Да. У товарища царапины. На посадке стрелять начали и блистер пробили, — ответил по внутренней связи Семён.

У меня назревал вопрос о случившемся, но пока я решил повременить.

— 917й, борт порядок? — спросил я.

— Порядок! Но кое-что и в нас прилетело. Специалисты разберутся, — ответил Евич.

Главное — все живы. Правда, сомневаюсь, что двое моих товарищей отошли от шока. Кеша, который непробиваемый и чересчур «стойкий» и то молчит.

— Кеша, чего притих?

— Ночью. В горах. Среди духов! Неа, к такому меня училище не готовило, — ответил мне Петров. — Ещё и нашего коллегу не сберегли. Нахватал пробоин.

— Починят. Самолёт или вертолёт становятся боевыми только после первых попаданий по нему. Так что, проверку новому «вертикальному» устроили знатную.

Не совсем это хорошо, но таковы испытания в боевой обстановке. Всё может приключиться.

— Командир, разговор есть, — тихо сказал Семён по внутренней связи.

— На базе?

— Да можно и тут.

Рогаткин рассказал, что произошло. Оказывается, ему в двигатель попали ещё в процессе разворота на обратный курс. Вот только он не доложил.

— Думали, что дотянем. Левый двигатель всё барахлил и барахлил. Температура скакала. А потом и загорелся, — добавил Семён.

— И чего ты переживаешь?

— За вертолёт могут предъявить. Сам же знаешь, что сейчас начнётся со стороны Баева, — сказал Рогаткин.

— Главное, что я твоей семье не буду смотреть в глаза на похоронах. Машину жаль, но советская промышленность построит нам ещё. Может уже и новые вертолёты скоро будут, — посмотрел я в сторону Ми-28.

До Баграма оставались считаные километры. Руководитель полётами только и успевал передавать запросы Евичу от инженеров-испытателей.

— Пустой! Вот так и передайте, что почти пустой иду. Даже из «тридцатки» поработал, — отвечал на вопросы про работу вооружения Андрей Вячеславович.

Несколько секунд спустя очередной запрос от руководителя полётами.

— 917й, земля интересуется… будьте на приёме! — что-то не понял РП, но такие вопросы начали Евича злить.

— Окаб, 917му. Передайте коллегам, что ждать осталось недолго. Сами всё посмотрят, — сердито произнёс Андрей Вячеславович.

Настолько инженерам не терпелось узнать подробности Ми-28, что задолбали Евича ещё в полёте. Но это только показывает, что люди, создающие для нас — простых военных технику, болеют за своё дело всей душой.

Вышли на посадочный курс. Полоса отличная видна уже как несколько километров.

— 917й, прошу посадку к ангару, — запросился Евич отвернуть в сторону и сесть рядом с капониром.

Разумное решение, чтобы меньше светить вертолёт на полосе.

— 917й, разрешил. Видимость площадки подскажете, — ответил руководитель полётами.

— Понял вас. 302й, спасибо за работу. До встречи! — радостно произнёс Евич.

— Вам спасибо! Выручили. До встречи!

Несколько минут спустя, наш экипаж произвёл посадку и начал заруливать. Не успели мы подрулить к месту стоянки, как нашему взору предстала целая делегация.

— Три человека рядом с УАЗом, — произнёс Кеша, когда мы остановились на стоянке.

Как только мы выключились и вышли на улицу, Семён снова затеребил меня. Ему надо было выстроить, как он выразился, «схему защиты».

— Ничего не бойся и почаще мойся, — успокоил я его.

— В смысле? От меня воняет? — переспросил Рогаткин, обнюхивая себя.

— Это шутка. Всё хорошо. Ты же не сам разбил вертолёт, а тебе «помогли». Не дрейфь, Сёма! — похлопал я его по плечу.

Чтобы это сделать, пришлось сильно потянуться рукой.

Было ощущение, что встречающая нас троица — Баев и ещё кто-то. Но это оказался Карапетян и двое инженеров. Странно, что он не поехал встречать Ми-28, а рванул сначала к нам.

— Гурген Рубенович, нас ждёте? — спросил я, пожимая руку будущему заслуженному лётчику-испытателю.

— Конечно. Спасибо вам, мужики! Слышал, что пришлось нелегко. Как вам вообще работа «изделия 280»?

— Эффективно отработал по цели. По крайней мере, взорвалось сильно, — ответил я.

Карапетян кивнул, а потом посмотрел на наш Ми-24. Мы вместе с ним подошли к вертолёту, и он начал его поглаживать.

— Отличная машина. Запас прочности большой. Вообще, задумывали его как «летающую БМП». Подходит такое прозвище ему? — повернулся ко мне Карапетян.

— Мы привыкли называть их «шмели». Кто-то называет «полосатыми» или «крокодилами», — произнёс я.

Гурген Рубенович несколько раз погладил фюзеляж и отошёл.

— Один из моих товарищей — заместитель генерального конструктора КБ Миль, рассказал мне удивительную историю. Мол, ему кто-то в Баграме подсказал идею с новыми двигателями. Не знаете, кто бы это мог быть? — улыбнувшись, спросил Карапетян.

Вспоминаю! Подобный разговор у меня был. Обсуждали с одним из инженеров мы как раз двигатель ТВ3–117МТ, который стоит на Ми-8. Выходит, со мной говорил непростой инженер.

— Вы можете не отвечать, — улыбнулся Карапетян. — Но может есть какие мысли по поводу улучшения нового вертолёта?

Поразмыслив, я решил выдать информацию о тепловизионных системах. Вдруг раньше появятся!

— А что вы скажете насчёт тепловизионной тематики? — спросил я.

— Тепловизионной? Думаете, это лучше, чем телевизионная система?

Надо хоть слегка показать себя не самым умным. Могут чего и заподозрить.