— Точку пуска рассчитаем. Начало боевого пути будет здесь, — указал он на одну из высот в районе соседнего кишлака.

— Андрей Вячеславович, он хочет, чтобы мы ему рассказали про целеуказание, — прервал Евича Карапетян.

Коллега Гургена Рубеновича повернулся ко мне с полным непониманием вопроса.

— Мы и так всё хорошо увидим. Не знаю, уполномочен ли я рассказывать о нашем оборудовании, — улыбнулся Евич.

— Ему можно. Подписку давали, Клюковкин? — посмотрел на меня Максим Евгеньевич.

Что-то такое я подписывал в первый день работы на прикрытии Ми-28. Так, что сейчас мне расскажут что-то очень секретное.

— На борту установлен первый вариант низкоуровневой телевизионной прицельной системы НТПС «Плутон».

Неплохо для 1980 года! Я всегда думал, что первые экземпляры данной системы появились в 1984 году в виде громоздкого контейнера для Су-25Т. Уже потом КБ Камова установила на изделие В-80 такую же НТПС «Меркурий».

— И наша промышленность уже создаёт такие штуки? — удивился я.

— И не такие создаёт. Дальность обнаружения и захвата цели через «Плутон» несколько меньше 10 км. Видеоинформация с ночного канала этой прицельной системы узким полем зрения отображается на монохромном дисплее в кабине штурмана-оператора и лётчика, — объяснил мне Карапетян.

Проще говоря, предлагают нанести удар, используя изображение с «телевизора». Но про 10 километров дальности — перебор. Да и нет пока ракеты на вертолёт с такой дальностью. И даже взявшись пускать «Штурм», я бы дал не больше 3х километров на дальность пуска в идеальных условиях. Хотя…

— А ночь будет лунная? — спросил я.

— Соображаешь, Сан Саныч, — сказал Карапетян. — Лунная. Погода простая, так что на экране сможем очень хорошо разглядеть цель.

— На полигоне мы танк распознавали с 3х километров. Здесь нам обещали обозначение цели. Да и само здание несколько больше танка.

В будущем, повсеместно использовали иную систему прицеливания, основанную на тепловизионной тематике. Возможно, в 1980 м году ещё сложно создать прототип. Подождём следующего витка модернизации Ми-28.

Обсудив план раннего вылета, я направился в строевой отдел. В коридоре мимо меня прошёл старший лейтенант Галдин, с которым у меня случилась перепалка несколько минут назад. В руках у парня был исписанный листок, с которым он спешил куда-то.

Вообще, мерзкий взгляд у этого старлея. Морда так и просит кирпича.

— Не переживаешь, Клюковкин? Извиниться не хочешь, пока есть время?

— Совсем нет. И времени тоже.

— Но я это поправлю. Лицо моё запомнил, надеюсь?

— А чего мне его запоминать⁈ Если интеллектом лицо не обезображено, то помочь может только косметика, — подёргал я за щёку слащавого старлея.

— Вот и посмотрим, у кого и что обезображено. Я про тебя всё знаю! Есть у меня выход туда, где тебе особист не поможет.

Пугать меня вздумал? Ой и глупый!

— Знаешь, парень, я в своей жизни боюсь двух вещей — случайного триппера и раннего слабоумия. Так вот, со вторым я тебе точно могу помочь, если ещё раз увижу твоё слащавое лицо рядом со мной. А дальше фронта не пошлют! — похлопал я Галдина по плечу.

Парень притих. Их его рук выпал листок. Из любопытства я взял прочитать написанный им рапорт. Ну ещё бы! Это была кляуза на меня.

Тут и про неподобающее поведение офицера, и про неуважение к стране, и про оскорбления. Хорошо хоть в гибели группы Дятлова ещё не обвинил.

— Ты про слабоумие добавь. А то мало как-то, — отдал я ему листок, и Галдин быстро зашагал по коридору.

Куда он собрался с ним, не понимаю.

Времени на написание представлений на награждение погибшего экипажа я затратил немного. Быстро прошёлся по кабинетам и всё подписал. В это время как раз и Глеб Георгиевич пришёл в штаб.

— Сашка, молодец! Я бы сам так быстро не успел придумать. Теперь пойду их отправлю в Кабул.

— Удачи вам, Глеб Георгиевич, — ответил я и пошёл на выход.

— Клюковкин, постой! — остановил меня начальник штаба эскадрильи.

— Стою, товарищ майор.

Бобров подошёл ко мне как можно ближе и зашептал.

— Тебя пока не было, дама пороги палатки оббивала. Ты там разберись. Мне кажется, она в тебя влюбилась. Везёт же некоторым, — подмигнул мне Глеб Георгиевич и убежал по делам.

Похоже, постоянно меня будет преследовать слава Клюковикина по прозвищу «Счастливый конец». Надо бы уже воспользоваться ей. Исключительно в рамках поддержания мужского здоровья.

Вернувшись в палатку, я предупредил Кешу и экипаж Семёна Рогаткина, что через несколько часов подъём и выезд на аэродром. Маршрут обсудили перед сном и легли отдыхать.

Вот только не очень мне хорошо спалось. Храпы и звуки выделения повышенного газообразования были привычным делом. Но меня не покидало чувство, что кто-то ходит рядом с палаткой. Ещё и стойкий запах табака тянет с улицы.

Не выдержав терзаний, из любопытства я встал и вышел на свежий воздух. Нарушителем спокойствия оказался Кузьма Иванович.

Он мирно сидел в нашей беседке, смотря вдаль отрешённым взглядом.

— Клюковкин, чего тебе? — спросил он у меня, выкидывая окурок в урну.

— Не спится.

— А чего пришёл? — поинтересовался Баев.

Действительно! Живу здесь и пришёл.

— Вообще-то, это наша палатка. Тут большая часть лётчиков эскадрильи спит. И вы сейчас в нашей беседке, — объяснил я.

Кузьма Иванович осмотрелся. В свете фонаря рядом со скамейкой я рассмотрел его потерянный взгляд.

— Перед сном решил воздухом подышать, — отмахнулся Кузьма Иванович и встал со скамейки.

Ради интереса я посмотрел на часы. Время было уже 2 часа ночи, а подъём обычно в 4. Так что недолго осталось спать командиру эскадрильи.

— Если вы не против, я пойду. Мне уже собираться надо.

— Я тебя ещё не отпускал, лейтенант, — возмутился Баев.

— А я ещё и не ухожу. Если вы против, могу постоять. Но у меня вылет назначен в определённое время…

— Успеешь. Со мной постоишь, — рявкнул Кузьма Иванович и подошёл ближе.

Запах спиртного от Баева ощущался знатный. Я уже и не рад, что решил удовлетворить своё любопытство. Утренний спор с командиром эскадрильи — не лучшее начало дня.

— Ну раз мы стоим, ответите мне на вопрос? — спросил я.

— Давай.

— Вам самому не надоело напрягать всех? Вы реально верите, что тетрадки помогут в бою?

— А ну! Хочу послушать, что мне скажет целый лейтенант. Что реально поможет во время боя?

— Слаженность действий экипажа и группы, техника пилотирования и быстрая работа в кабине вертолёта, знание местности и тактики действий противника. И знаете, как это всё называется? Верно — практика, которая без теории слепа, но не мертва. Учить теорию необходимо, но некогда. Личному составу нужно отдохнуть или готовиться к вылету.

— Ты лучше меня знаешь, как нужно к полётам готовиться? Я делаю так, как положено. Есть постулаты, которые написаны кровью. Ни тебе, ни мне их нарушать нельзя!

Посмотрел я на Баева, и расхотелось мне с ним разговаривать. Теория нужна, но не в том качестве и количестве, в каком требует этот человек.

— Знаете, вот именно сегодня вы одно из правил, написанное кровью, и нарушили. Вы не рискнули сказать правду начальству. Итог трагичный, а вы — исполнительный офицер. Всё по закону!

Больше находиться с Кузьмой Ивановичем я уже не мог и не хотел. Да и он меня не останавливал.

Через полчаса мы уже запустились и вырулили группой на полосу. Огни на аэродроме выключены полностью, чтобы нас никак нельзя было обнаружить.

Вокруг темно, но рядом с капониром Ми-28, словно светлячки, кружатся с фонарями техники. Аэронавигационные огни наш коллега пока не включает.

— Саныч, а у меня вопрос. Если придётся, мы новый вертолёт собой будем прикрывать? — по внутренней связи спросил у меня Петров.

— 917й, режим 12, — доложил Евич, который был лётчиком на борту Ми-28.

По переговорной таблице это означало готовность к взлёту.

— 302й, принял, — ответил я и проверил время на часах.