— Например?

— Когда Лиллиана родит, отправь ему младенца.

Он одарил её искренним «ты сошла с ума» взглядом

— И отдать двух заложников?

— Ты сам сказал, что тебе всё равно, если бы ангеликант, который приняла Лиллиана, убил ребёнка, — напомнила она. — Нашей целью всегда было заполучить её. Она у нас, и пока ничто из того, что ты сделал, не убедило Азагота подчиниться. И почему? П отому, что с ним нельзя справиться силой. Спроси Небеса. Они тебе скажут. — Молох слушал, больше не сосредотачиваясь на своих глупых растениях. Воодушевлённая, Флейл продолжила. — Он бизнесмен. И ведёт переговоры, Молох. Он заключает сделки и известен тем, что не нарушает их. — В отличие от Молоха. — Предложи ему ребёнка в качестве первоначального взноса за освобождение Сатаны, — продолжила она, — с полной выплатой Лиллианы после того, как всё будет сделано. Не помешает ли попробовать новый подход?

Он, казалось, действительно обдумывал это, а затем фыркнул.

— Ты слишком много времени проводишь со шлюхой Азагота. Я думаю, тебе нужно вспомнить, кто ты такая.

— Я презираю эту слабую маленькую сучку, — огрызнулась она, хотя, по правде говоря, должна была отдать должное Лиллиане. Флейл бы не выжила, оказавшись запертой в крошечном мире, населённом отпрысками её пары… и при этом остаться в здравом уме. Но хотя рассказы о жестокости Азагота выходили далеко за пределы Шеул-Гра, Флейл знала и несколько менее известных историй. Например, когда её сестра вернулась к нему после первого побега, он отказался прикасаться к ней, пока она не будет готова.

И хотя Флейл сомневалась, что он сделал это из благородства или порядочности, достаточно насмотрелась за время своего пребывания в Шеул-Гра, чтобы поверить, он серьёзно относился к своим обязанностям, и единственное, чего ожидал от других — это чтобы они поступали так же. Элландра действительно встала с постели Азагота в хорошем расположении духа. На самом деле, первые несколько месяцев после этого, когда она растила Мэддокса в утробе, самой счастливой из всех, кого Флейл когда-либо видела. Но когда реальность начала проясняться, и Элландра поняла, что ей придётся отказаться от ребёнка и отдать его в руки худшего, что могло предложить человечество, её охватили депрессия и отчаяние. Флейл была только рада, что сестры не было рядом, и она не видела, что Молох сделал с её сыном.

— А что, если я попрошу тебя убить её, когда придёт время? — спросил Молох.

— Это будет для меня величайшей честью, — заверила она. — Но, мой господин, дело не в Лиллиане. Речь идёт о начале Великого очищения, о Конце света, и для этого нам нужно, чтобы Сатана был свободен. Ребёнок тебе бесполезен. Почему бы не использовать его, чтобы привлечь Азагота на нашу сторону?

— Ты меня убедила, — сказал он, и она с облегчением выдохнула, не подозревая, что все это время задерживала дыхание. — Ты убедила меня, что тебе нужно вспомнить, что ты падший ангел, который однажды прибил сердце человека к стене, когда он был ещё жив. — Медленная, злобная улыбка Молоха заставила её застыть на месте, а облегчение сменилось ужасом. — Раздевайся. Я уже несколько часов не слышал женских криков.

У Лиллианы начались первые схватки сразу после того, как начались игры Молоха. Он называл их играми, но на самом деле это просто суды над теми, кого Молох считал предателями, и игры заканчивались изобретательной и кровавой казнью виновных.

Она была вынуждена часами наблюдать, сидя рядом с Молохом, терпеть его постоянные угрозы отдать её под суд следующей. Каждый раз, когда кто-то умирал, он спрашивал, не хочет ли она присоединиться к ним. Когда она отказывалась, он смеялся. Когда она соглашалась, он говорил «нет». А когда она игнорировала его, он царапал когтями её лицо или бил по голове.

Он был настоящим грёбаным джентльменом.

По крайней мере, её страдания на это зрелище позволили ей замаскировать дискомфорт при родах под отвращение или боль от ударов. Но ничто не могло скрыть ужас от осознания того, что ребёнок скоро родится, а у неё не будет возможности его защитить.

Наконец, когда она тихо застонала от сильных схваток, он подал знак охраннику, чтобы её увели.

— Меня раздражает твоё слабое телосложение, — сказал он. — Но это облегчит работу Флейл.

Работу Флейл? Она не спрашивала, не хотела откладывать уход из этого ужасного места. Конечно, она отправлялась в другое ужасное место, в свою камеру, но даже этот холодный, вонючий бокс был лучше, чем то, где вонь страха, горящей плоти и внутренностей заставляла глотать желчь.

Боль пронзила живот, когда Лиллиана, шаркая, направилась к камере, по обе стороны от неё шли по два дюжих демона, их доспехи царапали каменные стены. Когда они завернули за угол камеры, из-под её бёдер хлынула струйка жидкости и потекла по ноге. Один из демонов рассмеялся.

— Смотри, Оог, она описалась. Ангелы — трусы.

Если бы она не собиралась прямо сейчас уронить ребёнка на пол, то ударила бы этого негодяя по лицу. Как бы то ни было, она вздохнула во время схватки и приказала себе забыть об этом. Было хорошо, если демоны подумали, что она трусиха. Они потеряют бдительность, если не будут видеть в ней угрозы. Оог фыркнул, как кабан, собирающий трюфели, и толкнул её внутрь камеры с такой силой, что она споткнулась и ударилась об пол, изогнувшись так, что основной удар пришёлся не на живот, а на плечо и бедро.

— Придурки! — крикнула она, когда дверь захлопнулась. — Ты ублюдок…

Она замолчала, когда боль скрутила внутренности. Всё тело, от таза до лопаток, кричало от боли, будто её растягивали на дыбах Молоха.

— Нет, пожалуйста, нет, — простонала она, садясь и потирая живот. — Оставайся там. Пожалуйста…

На этот раз крик, вырвавшийся из горла, был слышен.

Вода. Ей нужна вода. Тяжело дыша, она огляделась, но даже ведра, наполненного студенистой коричневой жижей, не было видно. Пот и слёзы смешались и потекли по лицу, пока схватки разрывали пополам, одна за другой.

Лиллиана встала на четвереньки и сосредоточилась на дыхании. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Часы. Или, может быть, десять минут. Она не могла сказать точно.

Дверь скрипнула, но Лиллиана была слишком напугана, чтобы оглянуться. Она была так напугана и испытывала такую сильную боль, что не смогла сдержать вопля отчаяния.

— О, чёрт.

Лиллиана не была уверена, почувствовала ли она облегчение от того, что голос вновь пришедшей принадлежал Флейл, или нет. Лиллиана не видела её с тех пор, как поговорила о том, чтобы забрать отсюда ребёнка, и какая-то часть её души даже не хотела знать о решении Флейл.

«Да» означало, что она, возможно, никогда больше не увидит своего ребёнка.

«Нет» означало, что ей, возможно, придётся наблюдать, как ребёнок умирает.

Ей нужно было услышать «да», иначе она сойдёт с ума.

Она открыла глаза. Падший ангел стояла в дверях с телефоном в одной руке и садовыми ножницами в другой.

— Флейл, — простонала Лиллиана, когда у неё начались новые схватки. — Р ебёнок.

— Сукин сын. — Флейл развернулась и убежала, звук закрывшейся двери эхом разнёсся по камере.

Лиллиана ненавидела эту шлюху, но сейчас ещё больше ненавидела одиночество. Предполагалось, что она родит ребёнка дома, в окружении любимых людей. Предполагалось, что Азагот будет рядом, чтобы подбодрить и обнять своего сына или дочь своими сильными руками. Предполагалось, что Лиллиана произведёт этого ребёнка на свет в безопасном месте.

Ничего из этого не произойдёт.

Дверь снова распахнулась, и в комнату вбежала Флейл с охапкой полотенец и табуретом.

— Вот. — Она положила сложенное полотенце на пол рядом с табуретом. — Встань на колени и обопрись на табурет. Моя сестра сказала, что это самый простой способ. Он сам выскользнет.

Почему-то Лиллиана не думала, что всё будет так просто, но даже если так, это только скорее привело бы ребёнка в этот ужасный мир.

Лиллиана тяжело дышала во время схваток.