- Им не обязательно было знать. К тому времени, как они проснулись, все было улажено. Они перенесли папу, миссис Гринуэй и доктор обмыли его, и доктор сказал, что при падении у него было разбито лицо, поэтому им пришлось держать гроб закрытым.

Одинокая слезинка упала ему на руку. Она подняла на него взгляд. Ее глаза были зелеными и влажными, ресницы слиплись в маленькие пушинки.

- Он знал, Джошуа, - сказала она. - Он боялся, что умрет до того, как я смогу выйти замуж и он сможет обезопасить всех, а я смеялась над ним и говорила, что у него нет причин умирать. Но все это время он планировал это сделать, и именно поэтому он хотел, чтобы мы поженились. Он даже передал свою собственность тебе, чтобы корона не смогла ее конфисковать. Мы убили его, ты и я. Если бы мы не поженились, он бы никогда этого не сделал, и его демоны исчезли бы. И теперь он похоронен на церковном кладбище, что является святотатством, и мы совершили это преступление, и я стараюсь поступать правильно, но никогда не смогу искупить свою вину. Иногда я так злюсь на него.

Ее логика была неправильной, совершенно неверной, но эмоции способны заставить самую плохую логику казаться правильной.

- Лорд Чарльз сказал мне то же самое, когда просил меня жениться на тебе, - сказал он ей. - Он сказал, что смерть Чарли оставила вас всех без защиты. Я подумал, что он напрасно беспокоится.

По ее щекам текли слезы. Он взял платок из кармана и вытер их, стараясь быть нежным, но чувствуя себя грубым и неуклюжим. Она позволила ему. Потому что она заботилась обо всех, а о ней никто не заботился. Он притянул ее к себе, и она прильнула к его груди. Он гладил ее по волосам и жалел, что не может унять ее боль.

- Это было его решение, - сказал он. - Ему, должно быть, было больно, а ты подарила ему покой.

Она ничего не сказала. Он прижал ее к себе и вдохнул ее аромат, несмотря на стеснение в груди и жжение в горле. Кассандра вынесла все это, а он насмехался над ней. И лорд Чарльз: Он бы сделал все для лорда Чарльза, если бы только знал. Но лорд Чарльз всегда был таким веселым и доброжелательным, даже когда скорбел о Чарли. Прикрывая свою боль приятной, вежливой улыбкой.

Существовала женщина, которая, возможно, знала всю историю, но он никогда не сможет рассказать Кассандре о ней. Кассандра все еще верила, что ее отец был верен своей жене. Он не хотел лишать ее и этой иллюзии.

Бедняжка. Его так раздражала ее уверенность в своей правоте, ее самообладание. Ему было легче думать о ней как о хорошей, скучной девушке с вежливыми улыбками и мелкими заботами. Он почти жалел, что узнал это о ней: что она была гораздо большим.

ОНИ ДОЛГО СИДЕЛИ РЯДОМ, Кассандра уютно и тепло прижималась к нему, пока он не понял, что она засыпает.

- Давай. - Он высвободился из-под нее, и она запротестовала, сонная и пьяная. - Давай уложим тебя в постель.

- Мне здесь нравится, - сказала она. - Здесь тепло и ты удобный.

- Твоя постель тоже будет теплой и удобной.

Он погасил огонь и пошел за ней. Она была молода, доверчива и тоже немного сломлена. Она так старалась сохранить свою семью. Милая дурочка. Это было невозможно. Он лучше, чем кто-либо другой, знал, что семьи распадаются и ничего нельзя поделать.

- Ты соглашаешься со мной, - сказала она. - Именно так я поступаю с Люси, когда она пьяна. Я соглашаюсь со всем, что она говорит.

- Это очень мудро. Тебе следует соглашаться со мной при каждом удобном случае.

Он поднял ее на руки. Она обвила руками его шею, положила голову ему на плечо и пощекотала его волосами. Ее грудь прижалась к его груди, а округлое бедро - к животу. Он уже несколько месяцев не был так близок ни к одной женщине. Он не обращал внимания на свое глупое тело; она была расстроена, пьяна и была его женой.

- Никогда не следует спорить с пьяным человеком, - сказала она, когда он выносил ее из кабинета и поднимал по лестнице. - Это то, чему я научилась.

- Я согласен.

- Нужно быть сговорчивым. Ты не сговорчивый. Ты неприятный человек.

- Нет, это не так. Я очаровательный.

Она рассмеялась, прижавшись грудью к его груди. Она не была легкой, но и не тяжелой. Ему нравилось чувствовать ее в своих объятиях. То, как ее тело двигалось от смеха, и смех передался ему. Он нес ее на руках, как и должен был делать с самого начала.

- Ты сварливый.

- Я очаровательный.

- Ты невоспитанный.

- Я восхитительный.

Она снова рассмеялась. Тихий, ласковый смех. Было приятно видеть, как она смеется, но он беспокоился о боли, которую она скрывала. Боль, которая выплеснулась из нее сегодня. Сначала это сбило его с толку, но теперь он все понял. Как, должно быть, ей было одиноко в ее семье, когда она единственная знала правду и мило улыбалась, несмотря на это.

А он… Эгоист - это слишком слабое описание для него.

В ее комнате он опустил ее на кровать. В свете единственной свечи ее глаза казались большими и темными, каштановые волосы разметались по подушке. Он потрогал большой бант на ее ночном жакете.

- Ты спишь в нем?

- Он теплый и удобный. Как и ты.

Он невольно рассмеялся и помог ей забраться под одеяло. Ей не нужна была помощь, но он все равно помог. И ему не обязательно было ложиться рядом с ней поверх одеяла. Ему также не нужно было запутываться пальцами в шелковистых локонах, выбивающихся из-под ее повязки. Но он и это сделал.

- Что тебе еще нужно? - спросил он. - Принести тебе ночной чепец?

- Ты считаешь, что мой ночной чепец глупый.

- Я думаю, он восхитительный.

Он наклонился к ней, провел костяшками пальцев по ее щеке, нежной, как лепестки, и пытался заставить себя встать. Это становилось пыткой. Ему нужно было отстраниться. Он не мог пошевелиться.

- Ты даже ни разу не целовал меня, - сказала она.

Немедленно встань с кровати, прикрикнул он на себя. Убирайся сейчас же. Но на этот раз он был слишком медлителен.

Она подняла голову и прижалась губами к его губам.

Ее чистая, нежная сладость пронзила его насквозь, обжигая грудь и опьяняя голову силой тысячи сортов бренди. Его рука скользнула ей на шею, зарылась в густые, мягкие волосы, обхватила ее голову, чтобы он мог получить больше. Их губы соприкоснулись, исследуя, раскрываясь, и когда он попробовал ее на вкус своим языком, она издала тихий горловой звук, который отдался у него в паху. Она выгнулась навстречу ему, и он снова попробовал ее на вкус. Глубже. Больше. И она - такая щедрая и теплая - приняла его. На вкус она была как бренди, и как женщина, и как надежда, и как цветы, и он не мог понять, как у нее может быть цветочный вкус и почему это может быть хорошо, но это было именно так. Он мог бы раствориться в ней, в ее щедром тепле, отдаться глухому стуку своего сердца и настойчивости своего члена, раствориться в ней и заставить ее раствориться в нем, и вся их сердечная боль тоже растаяла бы.

Он оторвался от ее губ и мягко толкнул ее обратно на подушки. Она улыбнулась ему, и ему потребовались все силы, чтобы сохранить дистанцию.

- Ну вот, - сказал он. - Теперь мы поцеловались.

- Это было чудесно.

- Ты пьяна. Тебе все кажется прекрасным.

- Даже твоя щетина прекрасна.

Ее ладонь погладила его по щеке, и он подавил желание снова прижаться к ней. Он опустил ее руку. При свете свечей он не мог определить, какого цвета у нее сейчас глаза, но это не имело значения, потому что цвет ее глаз менялся всякий раз, и это была лишь одна из тех восхитительных черт, которые он в ней обнаружил.

Ему было нужно, чтобы она заснула, чтобы он мог избежать этого безумия.

- Закрой глаза, - сказал он. Она закрыла. Он отвел волосы с ее лица, погладил лоб, щеку. Ему хотелось погладить каждую клеточку ее тела. - Теперь вдохни, - сказал он. - И выдохни. Вдох и выдох.

Она послушалась и заснула.

Слава Богу. Теперь он мог сбежать.

Но не сейчас. Это было бы неправильно. Она была расстроена, и он был уверен, что неправильно оставлять кого-то, кто расстроен. И это был первый раз, когда она была пьяна, и она могла испугаться, если проснется одна с головокружением. Поэтому ему следует остаться еще немного. Пока он не убедится, что она успокоилась. Пока он не перестанет ощущать прикосновение ее губ. Пока у него не пройдет желание плакать.