Я осмелился послать Вам не драгоценности или золото, которых у Вас и так в достатке… но несовершенный перевод, выполненный с благими намерениями, пример хорошего текста в неумелых руках; смиренно прошу Вас проявить снисхождение к скудости моего ума и иметь терпение простить меня, если найдете в нем недостатки; помните о том, что я отважился на этот шаг по Вашему повелению¹¹.

Второй рукописью, сделанной тем же переписчиком, стало сочинение Екклесиаст, за основу которого был взят текст, подготовленный Лефевром и изданный в 1531 году дю Буа, с комментариями из книги «Екклесиаст царя Соломона» (Ecclesiastes Salomonis) немецкого евангелиста Иоганна Бренца. Искусно иллюминированную рукопись украшали начальные буквы, открывающие каждый раздел: несколько из них небольших размеров и восемь – размером побольше; все они были выполнены Герардом Хоренботом[110]. Изобилующая изображениями геральдических знаков и символов Анны и Генриха, эта книга была выкуплена в 1899 году для библиотеки замка Алник в Нортумберленде, где и находится по сей день. Сохранился даже оригинальный переплет рукописи, выполненный из черного бархата (выцветшего со временем), натянутого на деревянную основу. В оформлении книги использованы девиз Анны «Счастливейшая», а также эмблема сокола и замысловатая застежка, изображающая якорь, свисающий с армиллярной сферы¹².

Еще один пример тонкой работы – рукопись, подаренная королеве Анне и представляющая собой поэму из 490 строк на французском языке под названием «Евангелический пастырь» (Le Pasteur еvangеlique), более поздний сокращенный вариант которой издавался под названием «Проповедь о добром и дурном пастыре» (Le sermon du bon pasteur et du mauvais). В этом варианте поэма под одной обложкой с псалмами была издана в Антверпене в 1541 году Клеманом Маро. Маро – знаменитый поэт и гуманист Франции времен короля Франциска I – был также выдающимся евангелистом, которому Маргарита Ангулемская помогла освободиться из тюрьмы¹³.

На фронтисписе экземпляра, подаренного Анне, изображены ее геральдические знаки в обрамлении венка из дубовых листьев с желудями, а ниже – фигурка сидящего на пне серебряного сокола в короне. В последних пятидесяти строках поэмы имена Анны и Маргариты, а также Генриха и Франциска упоминаются попарно – с помощью столь искусного приема прославлялся «дружественный союз» Англии и Франции. Поэтические строки завершались пророчеством: Христос, как добрый пастырь, пошлет Анне сына по образу и подобию Генриха, который вырастет и возмужает у них на глазах. Личность человека, подарившего Анне эту рукопись, пока не установлена, однако вполне вероятно, что дарителем мог быть Жан де Дентевиль¹⁴.

Уильям Латимер отмечает, что совместные трапезы с Генрихом в покоях Анны почти всегда сопровождались

спорами и дискуссиями по поводу тех или иных фрагментов Священного Писания. Этому примеру следовали лорд-камергер и вице-камергер ее двора: они тоже устраивали обеды и ужины, во время которых за столом велись оживленные обсуждения спорных вопросов из Писания.

Генрих не раз присоединялся к этим дискуссиям. Однажды он вместе с дядей Анны, сэром Джеймсом Болейном, вступил в спор с Хью Латимером и Николасом Шекстоном, после чего эта дискуссия продолжилась в переписке¹⁵.

Уильям Латимер вспоминает, как однажды Анна обнаружила в молитвеннике написанные чьей-то рукой «праздные стихи». Правда, при этом он забыл, что когда-то в начале романа с Генрихом и сама Анна писала подобные стихи в своем часослове. Кажется, будто и Анна позабыла об этом и была полна решимости найти виновного. «Она никак не могла успокоиться, желая выяснить, кому принадлежит книга». Когда же наконец стало ясно, что виновницей была ее кузина Мэри Шелтон, Анна «отчитала ее за то, что та допускает безнравственную чушь на страницах молитвенника – книги, в которой, по ее словам, должно как в зеркале искать отражение своим блуждающим мыслям»¹⁶.

Однако у этой истории есть и другая сторона. При дворе Анны кроме чтения Писания существовал также «досуг» (то есть развлечения и увеселения), и этим занятиям отводилось отдельное время. Финансовая отчетность о личных расходах Анны, а также о расходах на празднества в бытность ее королевой не сохранилась, и нам трудно судить о блеске и роскоши дворцовой жизни того периода. И все же есть достаточно свидетельств о поразительных переменах, которые начали происходить вскоре после того, как Анна стала королевой. Спустя неделю после коронации сэр Эдвард Бейнтон, вице-камергер Анны, в письме к ее брату Джорджу, который в это время находился во Франции с дипломатической миссией и следил за переговорами Франциска и папы в Марселе, словоохотливо поделился своими наблюдениями: «А что касается досуга и увеселений в покоях королевы, то такого никогда еще не было. Если у кого-нибудь из Вас, ныне отсутствующих, есть дамы, которые, по Вашему мнению, благосклонно относятся к Вам и в некоторой степени должны оплакивать разлуку со своими покорными слугами, я ни на йоту не смог бы догадаться об этом по их танцам и тому, как они проводят здесь время»¹⁷.

Слово «слуги» в этом контексте весьма примечательно, поскольку Бейнтон, безусловно, имеет в виду французское слово serviteurs, принятое в куртуазном ухаживании в значении рыцарского служения даме. Таких отношений в свое время призывала остерегаться Маргарита Ангулемская, ибо в роли «покорных слуг» выступали настойчивые мужчины, готовые на все ради близости без обязательств, причем неважно, свободна дама или замужем.

Воспоминания Латимера явно идут вразрез с письмом Бейнтона. Однако именно слова Бейнтона подтверждаются описаниями Ланселота де Карля, который изображает двор Анны во французском стиле, где царят увеселения в духе куртуазной любви:

В придворных развлечениях неизменно присутствовала женщина-шут, веселившая всех своими прибаутками, нередко фривольного характера. Королева специально покупала для нее наряды и головные уборы, в частности, известно о «чепце из зеленого атласа», украшенном «оборкой и декоративными элементами». Имя шутихи неизвестно, однако есть сведения о том, что она знала несколько иностранных языков и совершила паломничество в Иерусалим. Возможно, это была дурочка Джейн, которая потом продолжала служить королеве Екатерине Парр и дочери Генриха, Марии¹⁹.

Поэзия, главным образом лирическая, была той формой искусства, которая служила для написания сценариев куртуазных забав. В кругу друзей стихи не просто декламировались – их пели, а однажды под них даже танцевали²⁰. Эта культура процветала при дворе Анны, о чем свидетельствует уникальный документ – Девонширская рукопись. Эта антология любовных стихов получила такое название, поскольку долгое время хранилась в библиотеке герцога Девонширского в Чатсуорте, откуда в начале XIX века попала к Джорджу Фредерику Нотту. Нотт не вернул рукопись в библиотеку. В январе 1842 года она была продана и с тех пор хранится в коллекции Британской библиотеки²¹. Этот манускрипт карманного формата объемом 114 листов и с десятью частично заполненными форзацами имел хождение в узком кругу людей, которых связывали дружеские и любовные отношения. Туда они записывали свои стихи, там оставляли свои комментарии и подписи, как потом это будет принято делать в альбомах. Вполне возможно, поначалу это был занимательный способ скоротать время, и книга постепенно заполнялась как четверостишиями, так и более длинными стихотворениями, сочиненными или переписанными, отрывками из романов, в которых рассказывалось о влюбленных, разделенных преградами внешнего мира, а также зашифрованными посланиями, краткими записками, монограммами и анаграммами, заметками на полях и отсылками на истории любви и утрат. Многие поэтические отрывки взяты из поэмы «Троил и Крессида» Джеффри Чосера, которая в 1532 вошла в первый сборник его сочинений, изданный Уильямом Тинном²². В 1533 году ярый сторонник Екатерины сэр Томас Элиот опубликовал острую сатиру под названием «Рядовой пасквиль» (Pasquil the Playne), в которой высмеял привычку, вошедшую в то время в моду у придворных – всюду появляться с экземпляром «Троила»²³.