Для герцога такие ухаживания и женитьба на Марии были сопряжены со смертельным риском, поскольку Генрих как-то взял с него клятву, что он никогда не осмелится пойти на такое. Томас Уолси, как всегда хорошо обо всем осведомленный, почувствовал, что иметь эту пару в качестве союзников – отличная возможность укрепить свою власть, и, написав за Марию покаянное письмо, настоял на том, чтобы она переписала его своей рукой и отправила брату. При этом он предупредил Саффолка, что Генриху будет мало простых слов: король захочет «получить клятвенное заверение в Вашей искренности» и «убедиться, что ни за что на свете (даже будучи раздираемым дикими лошадьми) Вы не нарушите своей клятвы». «Будь прокляты слепая привязанность и тайная страсть, которые привели к этому»,– заявил Уолси, ибо Саффолк, по его мысли, был «в величайшей опасности, которая могла грозить простому смертному»¹³.

Следуя наставлениям Уолси, герцог уладил дела, согласившись отдать Генриху всю посуду и драгоценности из приданого Марии, которые только удастся отвоевать у Франциска, а также большую сумму наличными и половину денежного содержания в 55 000 турских ливров, положенного Марии как вдовствующей королеве Франции. В конце концов деньги сделали свое дело, и Саффолк заслужил помилование¹⁴.

Специальным посланником, который должен был отправиться во Францию, чтобы сообщить Франциску о том, что Саффолк прощен, Генрих назначил Томаса Болейна. Незадолго до этого, в празднествах по случаю Рождества 1514 года при дворе Генриха, отец и мать Анны исполняли главные роли в рождественской пантомиме¹⁵. «Несколько затянувшийся» визит Болейна в Париж описан французским мемуаристом Робером де Ламарком, сеньором де Флеранжем[40], однако долгое время этому эпизоду не придавали особого значения¹⁶. Дипломатическая миссия Болейна не принесла больших успехов, за некоторым исключением: Мария и Саффолк покинули Париж в середине апреля и вернулись домой. Однако Болейн преуспел в другом: ему удалось пристроить Анну фрейлиной при дворе королевы Клод¹⁷. Если бы Анна уже находилась во Франции, приехав туда из Дувра или из Мехелена в сопровождении людей отца, это бы означало, что она просто перешла от служивших Марии фрейлин в свиту королевы Клод. Но если это не так и если представить, что Анна приехала в Хивер слишком поздно и не успела отправиться во Францию в свите Марии, то вполне вероятно, что отец, собираясь с дипломатической миссией во Францию, взял ее с собой, твердо уверенный в том, что она уже больше не вернется к Маргарите, а у него есть шанс воспользоваться своим положением и убедить Франциска взять дочь к себе¹⁸. Как бы то ни было, Анна была доставлена в Париж и заняла место при французском дворе.

Должно быть, Париж произвел на Анну глубокое впечатление. В 1510-х годах там было более многолюдно, чем в Лондоне: население французской столицы составляло около 200 000 человек, в то время как в Лондоне проживало не более 80 000. Разумеется, Париж был значительно больше Мехелена или Брюсселя. На острове Сите посреди реки Сены располагалась самая старая часть города. В восточной части острова возвышался собор Парижской Богоматери, а в западной находился дворец Консьержери, старый королевский замок, в котором в то время заседал парижский парламент и суд. Здание Сорбонны со знаменитым факультетом богословия, а также многочисленные типографии и книжные лавки, окруженные средневековой стеной, находились на левом берегу. Путешественников из Англии особенно впечатляло то, что Париж был «застроен с большим вкусом и расположен удобнее», чем Лондон. Улицы тоже были узкими, но запахи нечистот и сточных вод раздражали не так сильно¹⁹.

Когда Анна поступила на службу к королеве Клод (они были одного возраста), та уже была беременна первым ребенком. Про королеву говорили, что она довольно мила и добра, приятна в обхождении, умеет красиво говорить, но при этом отмечали, что она не блещет красотой, склонна к полноте и ниже среднего роста. Так же как и ее горячо любимая и рано ушедшая мать, Анна Бретонская, Клод пользовалась популярностью у простого народа. Говорят, именно в ее честь была названа слива сорта ренклод (фр. reine claudes). Молодая королева ревностно отстаивала свою индивидуальность, и Анна запомнила, что знаки и эмблемы с начальной буквой ее имени – латинской С – были повсюду: на стенных панелях, потолках и каменной кладке в ее апартаментах, на золотой и серебряной посуде, на кофрах и сундуках, ими были украшены ее книги и рукописи. Эти знаки вскоре стали такими же узнаваемыми, как гранат и монограмма К Екатерины Арагонской. Символами королевы Клод были пронзенный стрелой лебедь, горностай, а также веревочный пояс монахов францисканцев с тремя узлами (фр. cordelières) и армиллярная сфера – астрономический прибор, широко применявшийся в астрологии и служивший символом того, что предметы видимого мира есть отражение мира невидимого.

В отличие от отношений Генриха и Екатерины, в которых в тот период еще царила любовь, союз Франциска и Клод был основан скорее на уважении и партнерстве и иногда омрачался взаимным недоверием. Клод была единственной наследницей семейных владений, которые включали Блуа, Бретань и часть герцогства Миланского. Франциск женился на Клод не по любви, а руководствуясь династическими интересами²⁰. Отношение Клод к мужу лучше всего иллюстрируют две вещи: она охотно мирилась с его любовными похождениями, но упорно отказывалась дать ему ключ от великолепной библиотеки в ее любимом дворце в Блуа, бдительно охраняя от посягательств мужа уникальную коллекцию книг и гобеленов, принадлежавшую ее матери²¹.

Когда Франциск стал королем, его мать Луиза Савойская, которая была старше Клод на 23 года, вошла в состав Тайного совета и являлась его членом до самой смерти. На время своего отсутствия Франциск предпочитал оставлять в качестве регента именно Луизу, а не Клод. Он доверял матери безоговорочно, а она вела независимую дипломатическую политику и держала двор в своей власти, причем во дворце она всегда занимала покои рядом с покоями сына. Пользуясь своим положением, она действовала как проницательный и жесткий политик; пуская в ход острый ум, а иногда, если этого требовала ситуация, и ядовитый язык, она могла направить политику сына в нужное ей русло, нередко наперекор тем советам, которые он получал от советников-мужчин.

Не меньшим влиянием при дворе пользовалась сестра Франциска, Маргарита Ангулемская[41]. Высокая и стройная, она очаровывала всех своей живостью и остроумием. Как и ее мать, она была проницательным и разносторонним политиком, хотя не таким жестким, как Луиза. Она обладала трезвым умом и острым взглядом, способным ухватить то, что происходило в придворных кругах, и проанализировать обстановку, дабы дать отпор хитрым махинациям амбициозных и алчных придворных-мужчин. Тогда, в свои двадцать с небольшим, она уже несколько лет была замужем за Карлом IV, герцогом Алансонским, за которого вышла в семнадцать лет. Герцог не отличался большим умом и редко покидал свою вотчину, за исключением военных кампаний – он не докучал Маргарите, и она могла преспокойно забыть о нем. Она живо интересовалась литературой, богословием и искусствами и сама была наделена литературным даром, который в будущем принесет ей признание за острое ироничное и порой даже едкое чувство юмора²².

Луиза и Маргарита – две исторические фигуры, которые решительным образом опровергают мнение о том, что женщинам в патриархальном обществе не было места во власти. Королева Клод, безусловно, уступает им как политик, однако и ей нельзя отказать в умении отстаивать свои убеждения²³. Восприимчивая и впечатлительная, Анна оказалась в мире, где женщины обладали властью и пользовались этим, каждая по-своему. Увиденное стало для Анны настоящим откровением: она получила уникальную возможность наблюдать за тем, как женщины могут прокладывать себе путь, умело лавируя в потоке дворцовых и внешнеполитических интриг. Этот опыт помог ей полностью изменить мировоззрение и собственную жизнь. Она не могла не сравнивать то, что видела во Франции, с порядками, существовавшими в Англии, где не было принято, чтобы женщины занимались политикой, где Генриху никогда не пришло бы в голову просить совета у своей сестры Марии и где Екатерина все больше предпочитала проводить время в уединении со своими фрейлинами в молитвах и чтении духовной литературы, заниматься вышивкой или развлекаться пением, танцами и музыкой менестрелей, играть в шахматы и иногда в карты, а в дождливую погоду проводить время во дворце за игрой в шары или кегли из слоновой кости²⁴.