— Я иногда жую перья для письма, — сказал Вильем, глядя мне в глаза. — Иногда храплю во сне и пускаю слюни. Когда у меня жар, то меня всё раздражает, а ещё хочется, чтобы надо мной кудахтали и кормили с ложечки. А ты можешь обрушить эту крышу нам на головы. Но мне так хорошо с тобой. И ты уже не замужем, Аль. И Роуз я никому не отдам, пока ей не исполнилось восемнадцать, пока она не захочет создать собственную семью.

— Посмотрим через две недели, — сказала я ему в ухо. — Спокойной ночи, Вильем.

Закрыться с Алей и Роуз безвылазно на ближайшие пару лет, пока всё не утихнет, было бы идеально. Но он действительно на эмоциях отправил письма из Экрейста, скорейшим почтовым отправлением, естественно, и понимал, что на конверте будет стоять экрейстовский номер почтового отделения.

А это значит, его очень быстро найдут. Надо действовать наперёд.

В ту первую ночь Вильем остался ночевать в доме Альяны, на софе в гостиной, а проснулся незадолго до рассвета — некоторые монастырские привычки он так и не изжил, хотя уже почти семь лет не слышал звона монастырского колокола. Встал, плеснул на ладони прямо из кувшина в кухонном закутке, умыл лицо… И тихо прошёл в сторону спальни, отчаянно надеясь, что дверь не скрипнет и не заперта на засов. Не заперта — засовов на ней не предполагалось в принципе.

Роуз спала на маленькой детской кровати, на спине, раскинув руки и ноги в стороны морской звездой, в точности, как обычно спал он сам. Неожиданная волна злости поднялась внутри: он должен был узнать раньше! Сейчас ей пять лет, а какой она была год назад? Два, три, четыре года назад? Когда первый раз смогла сотворить иллюзию? Не испугалась ли? Почему не любит улиток? И какого дьявола общаться Аля отправляла её к своей долбанутой сварливой сестрице, внушавшей его — его! — дочери, что у неё не такой нос и что замечательные забавные конопушки — это некрасиво?!

А вслед за злостью пришёл страх, что он может потерять её. Их. Снова.

Альяна тоже спала — а может быть, притворялась, таким ровным и беззвучным было её дыхание. Лежала на боку, трогательно, по-детски подложив ладони под щёку, и Вильем торопливо сделал шаг назад, чувствуя, что сейчас не выдержит и схватит её в охапку. Места двоим в её постели хватит…

Нет уж, хватило с него и вчерашнего возбуждения, не получившего разрядки.

«Хорошо, я буду твоей любовницей», — сказала она, и это было правильно. «Безумно тебя хочу», — сказала она. Разве он не должен был рад, услышав её столь легко полученное признание? Разве не об этом он мечтал все эти шесть лет? Ещё раз уложить в постель свою вновь обретённую самую желанную женщину?

Но её слова на признание не походили. Скорее… на откуп. Альяна откупалась от него своим телом. От его участия, его присутствия, его притязаний на значительное место в их жизни. На дочь.

Расторгнуть помолвку через несколько минут после того, как встретил женщину, с которой переспал несколько раз несколько лет назад… Его жизнь стала трагикомедией.

Тогда, шесть лет назад, он испугался.

Сейчас понял, что, если испугается вторично, смалодушничает, упустит момент, будет жалеть не шесть лет, а все сорок или пятьдесят. Чуть больше, чуть меньше, как жизнь сложится.

Буквально выскочив из спальни Роуз и Альяны, Вильем написал детским восковым мелком на оборотной стороне одного из рисунков, лежащих на полу: «Не сбегай. Я вернусь» — и положил на стол, усыпанный бисером.

Он был знаком с Веронеллой год. С отцом семь лет. С Альяной… сколько наберётся дней, когда они виделись? По пальцам пересчитать. Но только в её доме после смерти матери он впервые не почувствовал себя чужим, посторонним. Даже жаль, что он не сможет показать ей, что выбирает её, потому что выбора никакого и не было. Ничего не было в той, другой жизни, что можно было бы положить на весы, от чего отказаться. Даже магия. Даже наука, магистратура, должность…

Ему повезло с экипажем, доставившим его в столицу уже к десяти утра. Чуть помедлив, решил сразу идти к отцу. Сегодня воскресенье. Время традиционного семейного обеда.

— Ты сошёл с ума.

Отец в ранней юности увлекался энтомологией, и сейчас его легко можно было представить с увеличительным стеклом в руках и презрительной гримасой на лице, словно он обнаружил, что редкий и ценный, как померещилось сперва, экземпляр оказался обыкновенным рыжим прусаком.

— Ты сошёл с ума, — повторил отец и бесшумно положил на тарелку серебряную вилку с фамильным клеймом. Казалось, всё в этом доме было заклеймённым — от вещей до людей. За овальным деревянным столом немыслимых размеров, предназначенном для большой и дружной семьи принца Эльдера, родного брата Его Величества Дайгона, почти полным составом располагалась него, Вильяма, не так давно обретённая высокая родня. Овдовевший раньше времени Эльдер, ныне занимавший пост министра внутренних дел, неожиданно принявший самое активное участие в судьбе младшего незаконнорожденного сына, сидел, естественно, во главе стола. Справа от него оказалась тридцатипятилетняя Дайна, слева — тридцативосьмилетняя Риона. Сестры, виртуозно и синхронно орудуя столовыми приборами, украдкой сочувственно улыбнулись ему одними уголками губ.

— Что значит — ты разрываешь помолвку и отменяешь свадьбу? Так не делается, Вильем. Если ты нашёл себе… — отец снова скривился, впрочем, для постороннего наблюдателя, не знакомого с его мимикой — почти незаметно, — нашёл себе очередную женщину низкой социальной ответственности…

— Её ответственность — это моё дело. Я разрываю помолвку, но не отменяю свадьбу. Всего лишь меняю невесту.

— Ты предполагаешь, что отказать семейству Лиастель — это «всего лишь»? Нет, Вильем. Это скандал, в котором окажусь замешан и я. Имей мужество поступать по-мужски.

— Хочешь сказать, что оставить мою мать с ребёнком на руках было очень по-мужски? — Вильем почувствовал, как закипает в нём злость, холодная слепая ярость. Сестры, даже теперь, будучи сами замужними семейными дамами, как по команде опустили головы ниже. Они-то росли с Его Высочеством с самого рождения и до сих пор боялись его чуть ли не до судорог, включая старшую, сорокалетнюю Элейну, которая сегодня отсутствовала — не иначе как была при смерти, разве может быть менее уважительная причина для пропуска семейного воскресного обеда?

— Я помогал ей финансово, ты ни в чём не нуждался, — равнодушно ответил отец. — И прекрати мусолить эту тему. Я предлагал твоей матери решить вопрос с прерыванием беременности, она отказалась. У меня была законная семья, и я поступил, как требовал долг. Я никому ничего не обещал так, чтобы потом оставить обещание невыполненным, Вильем.

«Если не считать обещания верности законной жене» — Вильем не сказал этого только из сочувствия к сёстрам.

— У меня изменились обстоятельства.

— Ты говоришь о женитьбе на какой-то женщине, о которой никто никогда ничего не слышал. Хватит, Вильем. Такое волнение бывает перед свадьбой. Я сообщу Вергеру Лиастелю, что у тебя очередная блажь, к которой не стоит относится серьёзно.

— Ты свяжешь мне руки? — Вильем вытянул вперёд ладони. — Отец, я люблю эту женщину. У нас дочери…. четыре года!

Меньше всего ему хотелось, чтобы отец связал «эту женщину» с леди Альяной Койно.

Несмотря на установленный этикет, Дайна вскинула голову. Она всегда симпатизировала ему больше других его родственников по отцовской линии и одновременно была самой смелой.

— У тебя есть дочь?!

— Да. И я хочу жениться на её матери. Я не хочу, чтобы она была, как я — никому не данным никому не нужным обещанием. Мы уедем из столицы куда-нибудь подальше…

— То, что это твоя дочь, ещё надо доказать, — кисло процедил отец. — Эта женщина в курсе, что ты не носишь мою фамилию? Если этой женщине нужны деньги…

— Ей не нужны мои деньги. Точнее, твои. И твоя фамилия тоже никому из нас не нужна.

Риона ещё ниже опустила голову, а Дайна воскликнула, игнорируя почти угрожающий взгляд отца, его побелевшие пальцы, сжатые на рукоятке столового серебряного ножа.