Давлю истерический смешок, норовящий перейти в хохот.

— Нашёл, когда спрашивать. Боги, а я считала тебя искушённым порочным ангелом… Не верила, что ты такой, каким кажешься.

Он злится и смущается моих слов, а я ёрзаю на нём, и, наконец, не выдерживаю: сдвигаю полоску белья.

— Только в меня не кончай, — шепчу ему на ухо. — Постарайся сдержаться. Боги, какой ты сладкий. С тобой невероятно хорошо.

— Вы… — я приподнимаюсь, и опускаюсь на него, ловя губами тихий выдох.

— Хорошо?

— Нет слов…

У меня слов даже больше, чем нужно, но я тоже замолкаю, стискивая его всем своим телом. Двигаюсь мягко, чувствуя, какие влажные изнутри мои бёдра.

— Магистр Койно…

— Он нас убьёт, не сомневайся, — говорю я, улыбаясь во весь рот. Мне не больно от проникновения, первый раз за все эти годы мне совсем не больно с первой секунды, и в то же время ощущение заполненности, которое я могу прочувствовать, не отвлекаясь на чей-то взгляд, головокружительно приятно. Я чуть наклоняюсь к нему, и от изменения угла меня пронзает острым удовольствием. Вильем, словно очнувшись, обхватывает ладонями мои бёдра.

— Всё ещё нет слов? — шепчу я ему в рот, чувствуя, как всё сильнее пульсирует его член внутри меня, и что-то отчаянное желает довести всё до конца. Меня стягивает оргазмом, как вязаную куклу, из которой вытащили нитку, я соскальзываю с него в последний момент.

— Какой ты несдержанный… Но такой вкусный.

Я оправляю юбку, а Вильем чуть подрагивающими руками заправляет член в брюки, и я вижу следы на песочного цвета ткани. Впрочем, мало ли где он мог испачкаться…

Словно приходя в себя, Вильем вдруг поднимается и порывисто вжимает меня в себя.

— Мне это не приснилось?

— Не знаю. Но лучше думай, что приснилось, — и, не выдержав, обнимаю за шею. — Ты соврал, про то, что ни с кем…?

— А вы?

Вместо ответа я снова целую его, влажно и жарко, приподнимаясь на цыпочки, пока его руки поглаживают меня.

— Мортон убьёт нас обоих, — говорю я, утыкаясь ему в шею. — Все в доме на него шпионят. Этого больше не должно повториться. Я… когда сама этого хочешь, это просто восхитительно.

Я отрываюсь от него, для верности чуть-чуть толкнувшись ладонями в грудь.

И почти выбегаю из библиотеки.

Я проснулась от звяканья и шороха открываемой двери, и первая мелькнувшая мысль была — это Вильем. Пришёл ко мне, несмотря ни на что. Но в следующий момент я осознала, что Вильем, конечно же, никогда не поступил бы так опрометчиво и безрассудно. Мне показалось, что он чувствовал себя виноватым и искренне сожалел о произошедшем, о том, что поставил под угрозу своё пребывание здесь и практику у магистра Койно, которого, несомненно, уважал и считал человеком хорошим. Скучающая молодая женщина изменила мужу, соблазнила его ученика, пользуясь отсутствием супруга — какая пошлая банальность!

Вильем чувствовал какое-то к физическое влечение ко мне, но ветреная жена магистра ему, надо полагать, нравилась не больше, чем он сам мне поначалу. А теперь? Что я чувствовала теперь?

Мне не хотелось об этом думать.

Я открыла глаза и встретилась взглядом со стоящим в дверях Мортоном.

«Знает?»

Как бы ни было хорошо мне с Вильемом, это было… мимолётно и больше не повторится. А вот жить в Койнохолле, постоянно опасаясь разоблачения и немедленной жестокой кары, придётся долгие, долгие годы.

Стоило ли оно того?

Мортон стоял в дорожном костюме, в чёрной фетровой шляпе, с зонтиком-тростью в руке. Кинулся ко мне, только-только вернувшись? Судя по серому небу, едва заметному в просветах занавесок, было ещё очень рано.

Мы молча смотрели друг на друга, и в этом не было ничего особенного — на протяжении шести лет мы почти и не разговаривали. Я ничего не знала о собственном муже, кроме нескольких довольно безумных постельных пристрастий, и даже то, с каким уважением и почти восхищением говорил о нём Вильем, несло в себе куда больше информации, чем я получала о супруге за год.

Должна была я сделать первый шаг к Мортону, попытаться наладить с ним контакт или не должна? Возможно… Не будь той самой первой ночи, того самого первого года, когда кроме боли, обиды и страха у меня ничего с ним не ассоциировалось. Первого года — и последующих пяти лет.

Вильем чувствовал себя виноватым, я — нет. Но страх наказания всё же присутствовал.

— Раздевайся, — бросил мне муж, я встала босыми ногами на мягкий прикроватный коврик и спустила ночную рубашку, а Мортон подошёл ко мне, разглядывая меня, точно музейную статую, не делая и попытки прикоснуться. Он мог не стараться — мягкий, обходительно-робкий Вильем не оставил на мне ни единого следа, ни царапинки. После грубого Мортона, который всегда делал мне больно, непривычно нежные и осторожные прикосновения Вильема чувствовались, как продолжение моих собственных.

Я стояла, вытянувшись, глядя поверх фетровой чёрной шляпы супруга в потолок, и вспоминала всё то, что бегло прочитала в садоводческой книге, отрывочные сведения с трудом складывались в цельные мысли, зато лицо приобрело нужное отрешённое выражение.

С приходом весны розы следует освободить от зимнего укрытия. Сначала рекомендуется сделать продухи по торцам укрытий, постепенно пропуская свежий воздух, подсушивая землю от сырости…

— Ты с ним спала?

После зимовки в розарии проводится уборка: убираются прошлогодние листья и прочий растительный мусор, выпалываются многолетние сорняки. До распускания листьев, розарий стоит обработать препаратами, содержащими купрум…

— Отвечай, стерва.

Моё горло сдавливается невидимой удавкой, и мне кажется, что всё так просто: стоит разозлить Мортона посильнее, чтобы наконец-то закончить с этим всем.

— Да! — выдыхаю я, скобля ногтями по горлу — с инстинктом выживания очень трудно бороться. — С ним… я… было так хорошо… лучше… с ним, не так, как с тобой… ненавижу!

Он отпускает меня, точнее — удушье прекращается, и я обессиленно падаю на кровать, стараясь вдыхать не слишком громко и хотя бы не заходиться кашлем.

— Дура. Надо тебя наказать.

Внезапно в комнату заглядывает молоденькая служаночка, та самая, что как-то так весело щебетала с Самсуром. Новенькая, возможно, её привлёк шум… Она ещё не знала, что, работая в Койнохолле, нужно быть слепой и глухой. Я едва успеваю завернуться в одеяло, глаза девушки слегка округляются, и неожиданно она делает шаг вперёд, а дверь за ней захлопывается сама собой. Девчонка недоумённо, растерянно, несколько заторможенно переводит взгляд на Мортона, я тоже, с ужасом понимая, предвидя, что сейчас произойдёт и какое наказание он мне придумал. Нетрудно представить, как она будет кричать, когда муж повалит её на кровать, убедившись, что я смотрю — даже если для этого понадобится мне веки приколоть иголками. Как бы то ни было, но девочка выглядит такой юной, невинной и перепуганной, что я зову:

— Мортон…

Первый раз, кажется, я обращаюсь к нему по имени не на людях. Голос звучит хрипло, отнюдь не от желания или страсти, а из-за недавнего удушья.

— Мортон, я так скучала…

Девушка переводит взгляд на меня. Наверное, ей лет восемнадцать или около того, совсем как я, когда попала в проклятую яму Койнохолла. У неё светлые волосы и по-детски круглые щёки, голубые глаза чуть навыкате… А мне уже и терять-то нечего.

— Мортон! — добавляю в голос нетерпеливо-капризных ноток. — Выгони её и иди ко мне! Я скучала, так ждала тебя!

Он колеблется, а я судорожно думаю, потому что неверно сказанное слово способно склонить чашу весов не в пользу этого голубоглазого ребёнка.

— Мортон, если ты положил глаз на эту простушку, я тебя убью.

Нет, не то, не то, неубедительно, слабо!

— У меня проснулась магия, — говорю я, облизывая губы. Мортон поворачивается к служанке и равнодушно говорит:

— Пошла вон.

Девушка быстро, спиной вперёд, выходит, точнее, выкатывается колобком из комнаты, вряд ли понимая, какой участи только что избежала.