Прекрасная актриса и отменная лгунья.

— Это же именно ты пригласила меня с визитом? Не магистр Койно?

— С чего бы это вдруг? Знаешь, я целый год пыталась до тебя достучаться. Верю, что Мортон перехватывал половину писем, может, даже две трети, но уж точно не все. А ты молчала. И все эти шесть лет тебе было плевать на меня. С глаз долой…

Я повернулась к ней, выбрав свободное густо-фиолетовое платье. Протянула застывшей изваянием старшей.

— Переодевайся. Насколько я смотрю, ты не удивлена… ничему. Ты всё знала, верно?

Саманта взяла платье и без особого стеснения стала раздеваться. Я смотрела на неё, отмечая, как изменилось её худощавое тело после двух родов: кожа на животе оказалась неожиданно дряблой и в растяжках, а довольно плоская грудь наоборот стала больше, бёдра округлились. Внезапно я снова ощутила прилив вымораживающей изнутри боли.

Почему мне это всё недоступно? Почему? Сейчас я понимала, что не против была бы иметь такой некрасивый живот, ахать из-за расходов, детских шалостей и бессонных ночей. Бессонных не потому, что супруг таскает меня по чужим спальням, пользуя, как последнюю подзаборную девку, а из-за пары малышей, пугающихся страшных снов или страдающих коликами…

— Ты всё знала, — беспомощно повторила я. Саманта влезла в платье не без труда и повернулась ко мне спиной: нужно было застегнуть пуговицы.

Мне не хотелось к ней подходить, прикасаться к ней, но я привычно переборола себя и приблизилась.

— Почему, Санти? Из-за денег? Или ты просто ненавидела меня… настолько?

— Всё так плохо?

Я закончила с пуговицами, и она повернулась ко мне, на её усталом лице не было и тени злорадства.

— Всё очень плохо, — сказала я и замолчала, потому что внезапно подумала, что мне нечем подкрепить свои слова. Мортон позаботился о том, чтобы у меня не было никаких доказательств, вчерашний лекарь излечил все следы. — Хотя… как видишь, я жива. Меня уже почти не бьют и редко душат, я послушная и удобная в быту бесправная вещь. За эти шесть лет я не покидала пределов поместья Койно. У меня нет и не будет детей, ибо такова воля Мортона. Возможно, ты даже считаешь, что мне повезло, потому что я лишена всех твоих хлопот, как лишена их табуретка в прихожей. Но ты даже не представляешь, сколько раз я мечтала, чтобы ты хоть раз оказалась на моём месте. Фиктивный брак, Сэм? Я мечтала, чтобы это тебя Мортон трахал до потери пульса. Впрочем, может быть, тебе бы даже понравилось. Ты так расхваливала его мне тогда! Честно: я ненавидела тебя больше, чем его, ведь он-то мне чужой. А ты…

— Перед смертью отец рассказал мне кое-что, Аля.

Саманта совершенно не дрогнула перед моими обвинениями, которые я так долго мечтала бросить ей в лицо. Бросила. Но не получила ни малейшего удовлетворения. Смотрела на сестру, бледную, измученную, вжавшую голову в плечи.

— Да, я соврала тебе насчёт брака, но я не думала… не думала, что всё будет так ужасно. Я надеялась, что ты будешь если не счастлива, то… Магистр Койно сказал мне, что ты ему нравишься. Что он будет заботиться о тебе.

Против воли я глухо засмеялась.

— Всё так. Я сыта, обута и одета, все раны залечены, а что касается «нравлюсь»… — но перебила саму себя. — Что сказал тебе отец? Что меня необходимо выдать замуж в восемнадцать за первого встречного?

— Нет. Что тебя необходимо отправить в закрытый женский монастырь святой Йоиры, единственный, который принимает женщин в недобровольный насильственный постриг. Больных духом, провинившихся, оступившихся… Тебя бы остригли налысо, заперли бы в крошечной полупустой келье, связав руки за спиной в случае сопротивления, и будили бы ежедневно за два часа до рассвета для чтения молитвы, а потом до заката ты трудилась бы с прочими сёстрами, не покладая опухших и обветренных рук. Я была там. И пришла в ужас.

Я смотрела на неё, не в силах даже слова сказать.

— Когда на пороге появился сэр Койно со своим крайне своевременным предложением, я подумала, что это не хуже. Ты казалась мне такой… горячей и живой тогда. Да, я знала, что выбираю тебе новую тюрьму, но клетка была попросторнее. Я надеялась, что замужняя жизнь, пусть без детей и взаперти, будет больше соответствовать твоей натуре. Я надеялась, что сердце сэра Койно смягчится. Ты была такая юная, такая красивая… Он сказал, что желает тебя.

— Родители меня любили. Они бы не стали… — пробормотала я, едва сдерживаясь, чтобы не начать орать: «Я не верю тебе!». Руки сами собой схватили стоящий у кровати на маленьком столике стакан. По стеклу моментально заструились трещины, и прежде, чем он разлетелся бы осколками, я торопливо отставила его. Гнев прошёл, остался только страх.

— Любили, — Саманта покрутила головой. — Куда больше, чем меня. И я любила, хоть ты мне никогда не поверишь. Но что-то с тобой не так, Аля.

— Со мной что-то не так, — эхом отозвалась я.

— Ты помнишь пансион, в котором училась? Меня не отправляли, хотя я мечтала получить всестороннее образование. Однажды я устроила отцу сцену, на что он ответил, что с удовольствием оставил бы дома и тебя, потому что они с матерью очень по тебе скучают, а пребывание там накладно для семьи. Что я вовсе не должна завидовать тебе, потому что пансионное образование не является эталоном. Дело в тебе и твоём даре, Аля. Он опасен. Родители прятали тебя ото всех, держали всегда под присмотром и вдалеке. Они очень боялись, что твой скрытый дар проявится, и тогда… не знаю. Может быть, их бы наказали. Может быть, тебя бы забрали у нас куда-нибудь, где было бы ещё хуже, чем в Йоирской обители. Сэр Койно знал, но он маг, а я нет! Он сказал, что приглядит за тобой, лучше, чем в любом монастыре, что будет… любить тебя. По-своему, как умеет.

— Он не умеет никак, — покачала я головой. — Почему, почему ты не поговорила со мной? Почему не спросила, чего я хочу?!

— А что бы ты выбрала, если выбирать не из чего? И… Тебе нельзя иметь детей, Аля, — тихо сказала сестра. — Они могут унаследовать это. Я не знаю, что именно!

Кончики моих пальцев коснулись щербатого края потрескавшегося стакана. Что ж. Я тоже не знала наверняка, но уже примерно догадывалась.

— А тебе, стало быть, можно? Разве свой дар я получила не от мамы и папы?

Саманта помялась, потеребила прядь пепельно-русых волос и потянула меня за рукав к зеркалу. Я не сопротивлялась и пару мгновений спустя смотрела на наши отражения рядом.

Они говорили лучше любых слов.

— Мать изменяла отцу? — спросила я, неожиданно почувствовав, что эта мысль ничуть не делает Саманту более чужой мне. Даже наоборот.

— Никогда.

— Тогда…

— У отца был близкий друг. Он бежал из страны вместе с женой. Я так поняла, по политическим причинам. У нас не любят свободомыслящих магов. Хотя, возможно, дело было и в даре.

Саманта продолжать не стала, я выдохнула, не зная, хочу ли задавать ей ещё какие-то вопросы.

— Мама с папой любили и растили тебя, как родную. И, да, твой день рождения вовсе не в августе, а в апреле. Двадцать шестого апреля.

Так мне уже двадцать пять?

— Если мы будем поднимать шум… Если о твоих способностях станет известно…

— Я понимаю.

У нас не любят свободомыслящих, а ещё тех, кто ломает стекло одним прикосновением пальцев и обрушивает люстры на головы.

— Я… я любила тебя, — неожиданно произнесла та, которую я привыкла считать сестрой.

— Пора возвращаться в гостиную, — сказала я, и прежде чем Саманта начала было просить прощения и говорить ещё какие-то ненужные и пустые слова о том, что ей жаль и не было другого выхода, добавила. — Хорошо, что ты мне это всё рассказала. Я больше не держу на тебя зла. Жаль, что племянников не увижу. На кого они больше похожи?

— На Тревера, к счастью, — ответила Саманта, и больше мы не сказали друг другу ни одного слова наедине.

Мне досталось от Мортона сполна той же ночью, под пристальным масляно-сальным взглядом Самсура. К сожалению, трюк с люстрой не сработал на этот раз, впрочем, возможно, дело было в том, что мои мысли были заняты не Мортоном и его преданной мерзкой шавкой, а словами Саманты. И я почти не чувствовала боль.