«Ты прячешь ее так же, как Азельма прятала тебя», – приходит непрошеная мысль.

«Просто эти действия, – говорю я себе, – помогают мне до времени скрывать свои истинные планы».

– Тенардье отошлет меня куда-то с этим человеком? – с любопытством спрашивает она, ковыряя грязную лужицу на земле носком ботинка, который слишком для нее велик. И говорит она так, будто это не слишком плохая идея – чтобы Каплан забрал ее отсюда. Ей кажется, все что угодно лучше, чем жить здесь с Тенардье и терпеть приступы его пьяного гнева.

Она ничего не знает…

– Этот мужчина – Тигр, – говорю я.

Этти отступает на шаг. Хоть и совсем юная, она все же знает имя барона гильдии Плоти, которое все вокруг произносят шепотом.

Я решительно трясу головой. Не могу позволить себе сейчас думать об этом.

– Он сделает со мной что-то плохое? – Все ее маленькое тело дрожит. – Нина!

Всего несколько лет назад я тоже дрожала от ужаса, стоя на этом месте, узнав правду о том, кто такой Тигр.

За всеми ответами Этти всегда обращается ко мне. Именно я всегда даю ей советы, как не попасть в беду. Мне не нужно было прятать ее. Глупая, нелогичная попытка спасти овцу, которую я сама же собиралась принести в жертву. А я не давала людям увидеть, какая она. Потому что Этти красива той красотой, которая привлекает к себе внимание, даже если спрятана под лохмотьями. Той красотой, которую можно искать годы, ради которой стоит заставить Тенардье взять ее к нам жить и о которой точно будет мечтать Тигр.

– Он убьет меня?

Слова Этти выводят меня из задумчивости. Сейчас мне нужно увести ее отсюда, спрятать так, чтобы ни Тенардье, ни Тигр не могли найти ее. Поймать их на крючок, свести с ума в желании заполучить ее. И только тогда я смогу назвать им свою цену.

Делаю глубокий вдох.

– Да, он убьет тебя, – лгу я. Но он не убьет ее. То, что он сделает с ней, в сто раз хуже. Она будет мечтать о смерти, но смерть все не будет приходить.

Личико Этти сморщивается. Она всхлипывает.

В первую ночь, когда я привела ее к нам на постоялый двор, она осмотрелась вокруг и начала плакать так безутешно, что замолчала только после внушения от Тенардье (ее щека после этого превратилась в один большой лиловый синяк). Когда ушел последний посетитель и рассвет уже заглядывал в комнаты сквозь деревянные ставни, я забралась к себе в кровать и обнаружила ее там: она свернулась комочком и дрожала даже под простынями. Она окоченела от страха и тоски. Я еле держалась на ногах от усталости, мне нужно было не обращать на нее внимания и поскорее уснуть. Но она умоляюще смотрела на меня своими огромными голубыми глазами. Поэтому я легла рядом с ней, обхватила покрепче, чтобы согреть, и стала рассказывать истории.

– Перестань плакать, – говорю я и беру Этти за руку. – Идем.

– Куда? – всхлипывает она.

Я улыбаюсь. Ей не стоит доверять этой улыбке.

– Туда, где он не сможет тебя найти, – отвечаю я, и это ложь только наполовину.

Мы спешим по лабиринту узких улочек, стараясь держаться в тени.

Она запыхалась и еле поспевает за мной, но, по крайней мере, перестала плакать.

Она думает, что я спасу ее. А я приготовила ей судьбу хуже, чем все круги ада.

Иногда приходится платить ужасную цену, чтобы защитить то, что любишь.

После подавления революции город был разделен на две части. Половина Парижа – чопорные, засаженные ровными рядами деревьев улицы, населенные знатью. Вторая половина – ужасные трущобы, где царят преступность и скорбь.

Для меня город – вторая кожа, так же обтягивающая мои кости. Каждую улицу я могу узнать с закрытыми глазами, по камням у меня под ногами. Он разговаривает со мной, показывает, куда идти. Было бы безопаснее выбрать длинный путь и проскользнуть по приглаженным улицам мимо процветающих господ, но у нас нет на это времени. Мы могли бы гораздо быстрее двигаться по крышам, но Этти не умеет по-кошачьи бегать по черепице и уверенно перепрыгивать с крыши на крышу.

Поэтому мы просто бежим по наполненным вонью улицам, лавируя между телегами и Теми-кто-ходит-днем.

Еле уворачиваемся от старушки, которая сидит на перевернутом ящике с табличкой, что всего за несколько су готова починить одежду всякому желающему. Сворачиваем в переулок, молясь, чтобы в нем никого не оказалось. Крадемся вдоль стены до тех пор, пока не сворачиваем в следующий переулок.

У Этти слишком большие ботинки, и она не может бежать быстро. Но я тащу ее за собой и мчусь как можно быстрее. Мы не должны останавливаться. По закону города, всякому, кто слишком долго задерживается на одном месте, должно выпасть какое-то испытание.

Этти тянет меня за руку, просит бежать помедленней.

– Нина, если мы найдем экипаж, я могу отправиться к своей maman[8].

Я качаю головой. Ее maman перестала слать нам письма несколько месяцев назад – мы обе знаем, что это может означать.

Поэтому бежим до тех пор, пока не оказываемся на полуразвалившейся фабрике в районе Гобелен, закрытой банками за долги.

– Где мы? – спрашивает Этти.

Я оставляю ее вопрос без ответа.

Мы невообразимо долго пытаемся влезть в окно. В конце концов, я просто затаскиваю туда Этти, потому что она совсем не умеет взбираться по стенам. Она много чего совсем не умеет…

Этти морщится от неприятного запаха; воздух пропитан парами мышьяка, который использовали здесь для окраски обоев, шляп и одежды для знати.

– Мы долго здесь пробудем?

Я не настроена сейчас отвечать на вопросы Этти.

– Не знаю… День или два.

Она осматривается, и ей совершенно не нравится то, что она видит.

– Ты расскажешь мне сказку?

– Не время для сказок! – огрызаюсь я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно противнее и злее, потому что я совершаю очень злой поступок.

Она вся съеживается от моих слов и широко распахивает глаза.

Я стараюсь успокоиться, но мысли совсем меня не слушаются; они крутятся в голове, кричат на меня, осуждают, пронзают тело сотнями острых ножей, рождая чувство вины. Что за человек способен продать другого?

«Человек, который готов на все, лишь бы вернуть сестру», – мрачно напоминаю я себе.

У меня нет выбора, это мой единственный шанс. Азельма будет спасена. Неужели это того не стоит?

Однако я знаю, что не просто приговариваю Этти стать сестрой гильдии Плоти. Ходят слухи, что этих сестер в ящиках, как живой товар, контрабандой отправляют за океан к сподвижникам Тигра.

Волна ужаса поднимается внутри – кажется, она меня потопит. Все, что он делает, что из себя представляет, – это мерзость, запрещенная Законом. Законом, который призван защищать нас, чтобы мы всегда чувствовали себя в безопасности.

Я не могу помочь сестрам, скрытым в темноте. Не могу спасти женщин в Домах плоти. Но могу освободить одну из них. Могу обеспечить безопасность Азельме.

Ужасной ценой.

Замечаю, как Этти дрожит в углу.

– Прости, – говорю я, извиняясь за свою грубость. А также за то, что должно с ней случиться, и за то, какую роль я в этом играю. Меня так переполняет сожаление, что кажется, оно сейчас вырвется наружу.

Будто почувствовав мое смятение, она слегка улыбается мне прощающей улыбкой; это так похоже на Этти. Она не только красивая, но и добрая.

Этти встает, подходит ко мне и садится на пол рядом.

– Расскажи мне, что произошло с дочерью Изенгрима, когда ее нашел Ренар.

Я сглатываю. Этти обожает сказки. А вообще-то… никакого вреда не будет, если я закончу свой рассказ. Просто сделаю для нее последнее хорошее дело перед самым концом.

И я начинаю.

– Лис Ренар пришел в дом Изенгрима Вепря, – говорю я, – пробрался в темноте в его логово. Он встал перед кроватью, в которой спала дочь Изенгрима, и стал смотреть на ее красивое лицо.

Этти прижимается ко мне, кладет голову мне на плечо – она всегда так делала по ночам, если не могла уснуть. Я тоже так делала всегда, когда Азельма рассказывала мне сказки.