Прежде чем я успел снять новое напряжение, охватившее нас, снаружи раздался громкий хлопок, и Ева издала резкий крик, после чего быстро зажала рот рукой. Она уставилась на меня, ужас сквозил в каждой черточке ее тела.

— Что это было? – она убрала ладонь, чтобы прошептать.

— Ничего. Наверное, они опрокидывают всякое дерьмо с полок, – солгал я.

Это был выстрел. Ошибиться было невозможно. Если они перешли к стрельбе, то все становилось слишком реальным. Я понимал ход их мыслей. Начинаешь глупую затею под кайфом, когда чувствуешь себя пуленепробиваемым, а потом приходишь в себя и понимаешь, что только что застрелил кого-то, и полиция уже в пути. Это приводило к отчаянным действиям, а нет ничего опаснее отчаяния.

— Это было похоже на выстрел, – прошептала Ева, не поверив моей лжи. Неудивительно. Ева была умной девушкой. Мудрой не по годам. Она была не только начитанной, но и сообразительной. Это был необходимый навык для выживания в том районе, где она выросла.

— Без разницы. Здесь мы в безопасности, – я лишь отмахнулся от ее беспокойства. — Сядь, – я подошел ближе к двери, чтобы слышать, что происходит снаружи. Там сполз по стене и сел.

Ева переместилась вдоль стены, поближе ко мне.

— Я не хочу сидеть там одна, – пробормотала она.

Тогда я заметил, что она дрожит. На ней были шорты и шлепанцы. Хотя летом в штате Мэн днем было жарко, но ночью температура довольно резко падала.

Когда я не ответил, она придвинулась еще ближе, так, что наши руки соприкоснулись.

— Ты холодная. Какого черта ты вышла из дома в этом? – поинтересовался я, хватая свою отброшенную кожаную куртку и протягивая ей.

— Я не просила твою куртку. – Ее тон был едким. Всегда такая чувствительная к критике. — В любом случае, мне не холодно.

— Ты дрожишь, – заметил я.

— Мне страшно. – Признание, похоже, вырвалось у нее непроизвольно, судя по тому, как она напряглась сразу после этого. Она вздохнула. — Мне страшно, и я не хочу сидеть там одна. У меня это плохо получается.

— Что, быть одной?

— Да. Я всю жизнь провела в компании другого человека. Я ненавижу одиночество.

Ашер. Я даже представить не мог, каково это – быть близнецом и всегда иметь кого-то под боком.

— Ну, тебе повезло. Быть привычным к одиночеству куда хуже, – пробормотал я, откидывая голову на плитку позади нас. — Я гребаный эксперт в этом.

После моего признания воцарилась тишина. Зачем я это сказал? Она определенно не была той, с кем я хотел бы делиться своей уязвимостью.

— Но ты ведь никогда не бываешь один… Ты всегда с другими Ледяными Богами – в школе, на тренировках, по выходным.

— Когда повзрослеешь, то поймешь о чем я, Золушка. Ты можешь чувствовать себя одиноко где угодно, даже в окружении людей.

Она немного помолчала, а затем кивнула.

— Ты прав, я не понимаю. Поэтому ты принимал те таблетки?

— Мы не будем об этом говорить, – процедил я, гнев мгновенно затопил меня при напоминании о ее предательстве.

— Я просто поинтересовалась. Будь я на твоем месте, не могу представить, чтобы я захотела принять что-то...

— Почему нет? Почему это так трудно понять?

— Потому что у тебя есть все. У тебя прекрасная жизнь... зачем стремиться сбежать от нее таким образом?

Я безрадостно усмехнулся.

— Прекрасная? Ты меня не знаешь, Ева. Ты понятия не имеешь, какой жизнью я живу.

— Может, не в деталях, но я знаю, что ты получаешь полноценное питание три раза в день, и тебе не нужно забивать свою голову тем, откуда оно берется. Я знаю, что у тебя есть крыша над головой, тепло зимой и кондиционер летом, и тебе никогда не придется беспокоиться об их отключении или собственном выселении. Я знаю, что у тебя есть машина, на самом деле, даже несколько, и тебе не нужно трястись в автобусе или идти пешком домой поздно вечером, чувствуя себя в опасности из-за того, что кто-то идет за тобой следом всю дорогу.

— Тебя кто-то преследовал? – спросил я, еще больше гнева затопило мой разум.

Она проигнорировала мои слова.

— Я знаю, что ты никогда не испытывал трудности с получением медицинской помощи из-за отсутствия страховки. Я знаю, что ты был за границей и видел удивительные места… а у меня даже нет паспорта. Мне продолжать?

Ее слова украли все мои возражения. Что ж, если рассматривать с её ракурса, я действительно был богатым, привилегированным уродом. Я итак это знал. Она лишь добавила новый повод для отвращения.

После долгой паузы я сформировал свои мысли в ответ и произнес их, не задумываясь о том, насколько они грубые или личные.

— А ты никогда не поймешь, каково это – не иметь заботливой семьи или хотя бы одного человека в мире, которому небезразлично, жив ты или мертв.

Вероятно, все дело было в ситуации. Эта ночь казалась идеальной для признаний. Не только Ева была напугана. Мне тоже было страшно. Как бы мне ни нравилось балансировать на грани смерти, искушать ее забрать меня, я чувствовал себя иначе, зная, что это мой выбор и он в моих руках. Быть на мушке у стрелка-наркомана – это совсем другое.

— Я уверена, что твой отец любит тебя, – решительно сказала Ева.

— Я бы не стал на это ставить. Может, он и любил меня когда-то, когда была жива моя мать, но с того дня, как она умерла, он возненавидел меня. Теперь я для него просто испорченный лжец, преступник… наркоман.

Ева молчала. Я не мог видеть ее лица и был рад этому. Здесь, в интимной темноте, было удивительно легко открыться ей.

— Мне очень жаль, – сказала она наконец, не утруждая себя тем, чтобы успокоить меня или доказать, что я неправ.

— Ну, только одна из этих вещей – из-за тебя, – вздохнул я.

— Беккет, – начала Ева, повернувшись так, что ее лицо оказалось рядом с моим плечом.

— Не надо. Мне не нужна твоя жалость или утешение. Я знаю, кто я.

Ты сломлен, Бек. Тебя уже не спасти. Ты никому и никогда не будешь нужен. Слова Колетт навсегда врезались мне в сердце.

Снаружи раздался еще один выстрел. Ебаный ад. Они убивали заложников? Стреляли в копов? Я понятия не имел. Ева подпрыгнула, прижимаясь ко мне ближе, и я чисто инстинктивно поднял руку. Она зарылась в мой бок, как испуганный кролик. Я опустил руку, обнимая ее. Ее горячее дыхание коснулось моей шеи, посылая дрожь по всему телу.

— Ты считаешь себя ужасным человеком… в то время как я откладывала деньги на покупку кроссовок, вместо того чтобы больше помогать маме. Прямо перед встречей тобой я разозлилась, когда оплачивала ее лекарства, потому что повышение цен свело на нет все мои сбережения за этот месяц. Так что, все мы не подарки, – пробормотала Ева.

Она чуть не вызвала у меня смех своим сухим тоном.

— Желание купить новые кроссовки не делает тебя ужасной.

Ева пожала плечами.

— Может, не все мы плохие всё время, но иногда каждый из нас бывает плохим. – Она вздохнула. — Я ужасна внутри, там, где никто не видит, – объяснила она, все еще прижимаясь к моей груди.

Ева солгала раньше; она была холодной. Я решил пока не отталкивать ее.

— Например? – спросил я. Честно говоря, меня не очень волновало, какими моральными дилеммами Ева изводит себя – она понятия не имела, что в действительности значит быть ужасной, – но поддержать разговор было лучше, чем сидеть в тишине, ожидая звуков выстрелов.

— Например… я постоянно завидую другим. Чирлидершам, тем, кто живет в красивых домах, детям с двумя родителями, людям, чья работа не заключается в уборке. Насколько это жалко? Я всю жизнь хотела принадлежать этому месту, но почему-то просто не могу представить, что это произойдет. Я всегда буду другой.

— Это умеренно ужасно. Из нас бы вышла хорошая пара. Завистливая девочка и одинокий мальчик. Не переживай, Золушка. Каждый кому-то завидует.

— Только не ты. На твоем месте я бы никогда больше никому не завидовала, – сказала Ева, приподнимаясь так, чтобы посмотреть на меня, пока ее рука покоилась на моем бедре.