— Водитель?…

Омара замер и заметил, как изменилась Мила. Взгляд прошелся по уложенным кудрям, молочной рубашке, заправленной за широкий пояс темно зеленых кюлотов. Широкие штанины спускались свободными волнами, открывая лодыжки и ступни в кожаных туфлях на шпильках. Да, Мила с особой тщательностью готовилась к этой встрече.

— Мила, что с тобой сотворил этот человек? Ты хоть знаешь, кто он такой?! Ты имеешь представление, с кем связалась?!

— О да, — выдохнула Мила. — Что он со мной сотворил? Всего лишь дал то, чего я не получила от вас — уважения и любви.

Про любовь Мила, конечно, переборщила. Но не могла отступить перед отцом. Что-то подсказывало Миле, что это их последняя битва, после которой она сможет разорвать незримые душащие путы и выйти из родительского дома свободной и бесстрашной.

— Значит, Болат, — выдохнула Мила ненавистное имя.

Родители молчали, лишь слышались всхлипы матери в замершей атмосфере кабинета.

— А ведь именно ты надоумил меня на тест. Что, хотел подтвердить подозрения?

— Мила, — прохрипел отец и тяжело опустился в кресло.

— А зачем, чего ради ты упрятал меня в ту психушку?! — голос Милы сорвался на крик и из глаз потекли слезы. — Ты хоть имеешь представление, что они творили со мной?!

— Болат хотел рассказать всем. Но я откупился от него. Потом он захотел рассказать тебе. Я не мог этого допустить, — прошептал отец.

— Господи, отец! Имей гордость и совесть и признайся, что просто хотел спрятать меня подальше с глаз! Чтобы никто не узнал!

Мила содрогалась в рыданиях, а отец продолжал сидеть, понуро опустив голову.

Сколько же слов, острых и болезненных, хотела высказать Мила ему в этот момент. Но слезы прошли, дыхание успокоилось, а отец все сидел и не поднимал на нее глаз.

Ей вдруг стало безумно жаль этого уже немолодого мужчину, который устало проводил огромной ладонью по потной макушке и горестно сжал пальцами виски.

У Милы есть ВИЧ, но он перестал быть кошмаром и приговором. Женя был прав. ВИЧ всегда с ней. Это тень. Это кровь. И он навсегда поселился в ее теле. Но Мила справилась с внутренними демонами. Она смогла их приручить.

А сможет ли отец справиться со своими демонами? Мила смотрела на сгорбленную фигуру и вместо желаемой свободы избавления, Мила почувствовала, как незримые путы засветились ярким огнем и связывали ее еще крепче с людьми, которые принесли ее на этот свет. И ничто и никто на земле не сможет разорвать эти родственные линии. Ни ВИЧ, ни предательство отца, ни усталая отрешенность Милы.

— Папа, — выдохнула Мила. — Почему?

— Я не мог. Не хватило…смелости, — прохрипел Омар, не поднимая потухший взгляда с пола.

— Папа, — выдохнула Мила. — Почему ты меня никогда не любил?

Омар вскинул тяжелую голову и посмотрел на Милу. И в глубинах этих карих глаз, точь-в-точь, как у Милы, зажегся тусклый огонек. Раньше этот огонек мелькал в глазах отца, когда он обращался к Миле. Как она этого не замечала? Видимо была ослеплена желанием отдалиться от него как можно дальше вместо того, чтобы смело взглянуть в грозные глаза и попытаться говорить с ним на его языке.

— Ты не права.

Отец не признался ей в любви. Но это тихое возражение острой стрелой воткнулось в сердце Милы и сделало оборот. Мила прикрыла глаза и выдохнула.

— Я лучше пойду.

— Мила…

— Нет, нам всем нужно время.

— Оставь у себя ключи. Может придешь… Если надумаешь.

— Нет. Если я когда-нибудь приду, то обязательно постучусь.

Мила распахнула дверь и бросила напоследок.

— Кстати, я принимаю терапию. Вируса в крови почти нет. Поэтому можете не вытирать за мной дверные ручки.

Мила шла по полутемному коридору. Каблуки стучали по паркету и перед внутренним взором пролетали кадры из детских воспоминаний.

И, пройдя через незримое прошлое, уже повзрослевшая Мила вышла из родительской квартиры и громко хлопнула дверью за собой.

19

Мила уткнулась лбом в холодное стекло и следила, как машина плавно выезжает из родительского двора на главную дорогу, увозя Милу дальше и дальше от ее прошлого. Яркого, часто грустного, иногда веселого, но ее собственного прошлого. Но на какой бы скорости не неслась машина, прошлое никогда не оставит Милу. Оно будет стоять за спиной незримой теню, на каком бы светофоре не остановилась Мила — красный, желтый или зеленый.

Но куда ей ехать? В квартиру Жаната? В иллюзорное будущее, которое остается недосягаемой мечтой? Сердце кричало «Да! Да! К Жанату!», а сухие губы продиктовали Семену совсем другой адрес.

Очередной темный коридор, но вместо шикарного подъезда Мила ступала по прохудившимся доскам деревянного пола, а туфли хлюпали по влажному прогнившему полу.

Мила постучала в прохудившуюся дверь. Куски синей краски отвалились, обнажая деревянное нутро. Одинокая лампочка рассеивала тусклый свет на небольшой участок коридора, оставляя в темноте мрачные углы.

Аида распахнула дверь, не спрашивая кто там, и уставилась на Милу. Так они стояли несколько секунд, усталая женщина в застиранном халате и глазами, полными затаенной боли, и дрожащая Мила, сжимающая в руках тонкий ремешок сумки и смотрящая на Аиду не менее затравленным взглядом.

— Я не знаю, зачем я пришла, — голос Милы дрогнул, и она боялась, что непрошеные горькие слезы польются из глаз.

А когда Аида ответила:

— А я и не спрашиваю, — и протянула руки к Миле, приглашая в свои объятия. Мила упала в эти теплые мягкие руки в разрывающих грудь рыданиях.

Аида, как когда-то сама Мила успокаивала Архата, прижала ее к груди, гладила по кудрявым мягким волосам и несла успокаивающую чепуху. Вскоре Мила оказалась на диване, заботливые руки сняли туфли с уставших ног, а сама Аида устроилась возле Милы на стуле.

— Это они виноваты, — хрипела Мила в подушку. — Мои родители, они виноваты, что у меня ВИЧ.

Рыдания не давали сделать полноценный вдох и грудь Милы заходилась в рваных вдохах.

— Тише, тише, — шептала Аида, одной рукой укрывая Милу шалью, а второй все еще гладя по голове.

— Они… если бы не они…

— Понимаю, моя хорошая, понимаю. Все понимаю.

Казалось, Аида действительно понимала. Она слушала всхлипы Милы и не отходила от нее. От теплых ладоней пахло корицей и тестом. Мать всегда благоухала дорогими духами и косметикой. Этот контраст между всегда любезно-холодной матерью и мягкой лаской совершенно чужой женщины разрывало сердце Милы, и она вновь заходилась в иступленных рыданиях.

Аида тихо передвигалась по комнате, ставила старый чайник, включила плитку и вскоре комната наполнилась аппетитным ароматом борща.

Потом она помогла Миле сесть, подложила под спину подушку и начала кормить слабо сопротивляющуюся Милу.

— Надо кушать, а то смотри на себя, кожа да кости, ужас какой, — тихо приговаривала Аида, ложку за ложкой поднося к сухим искусанным губам Милы, и она послушно поглощала еду. В ее памяти вспыхнуло воспоминание, как Жанат точно так же кормил ее с ложки противной кашей. Сердце заходилось от боли предательства родителей. Но в еще большей тоске взвывало к любимому. Что она делает тут? Почему вместо того, чтобы искать утешения в сильных любимых объятиях, Мила сидит возле молчаливой женщины и поглощает самый вкусный борщ, который когда-либо пробовала?

Мила бросила взгляд на сгорбленную фигуру женщины, рыжие волосы с отросшими седыми корнями и узловатые пальцы. С такой заботой Аида заставила Милу выпить горячий чай, а взгляд такой теплый и такой ласковый, когда она гладила Милу по волосам, что Мила вдруг почувствовала, что значит материнская забота и ласка от совершенно чужой женщины.

Вот так в ее жизни получается, что она сближается с незнакомцами внезапно и сокрушительно и каждом из них черпает что-то новое, что-то для себя, что-то милое сердцу. Получает уроки, которые не смогли ей дать родители.

Мила оглядела чисто убранную комнату и на глаза бросился портрет молодой девушки. Радостная улыбка обнажила щербинку меж зубов, а полная фигура втиснута в джинсовый комбинезон. Край рамки был опоясан черной лентой.