— А-а-а, этот тот милый старикашка, который чуть не въехал в киоск, когда я попросила его достать косячок?

Мила попыталась слабо засмеяться и тут же застонала, когда почувствовала, как ребра впиваются в легкие, не давая дышать. Соня резко склонилась над Милой и серьезно сказала:

— Мила, у тебя очень серьезные травмы. Мы боялись, что… — она не договорила и судорожно вздохнула, а Мила почувствовала, как рука Жаната сильнее сжала ее ладонь. — В общем, теперь ты должна приложить все силы, чтобы выкарабкаться. Я знаю, ты сможешь. Господи, да ты была самой стойкой из всех в сумсуве! Так что отдыхай, спи и ни о чем не переживай. Мы будем рядом.

Мила бросила последний взгляд на двух самых дорогих людей в мире — на любимого мужчину и лучшую подругу, и забылась тревожным сном.

Она не увидела, как Соня метнула на Жаната грозный взгляд и не услышала ядовитого шепота:

— Отпустите вы ее, а то руку сломаете. Она и так вся поломанная, — Соня смахнула слезу и продолжила: — А тут еще вы своей лапищей как схватились!

— Я теперь ее не отпущу, — спокойно ответил Жанат, глядя на искалеченное лицо Милы. Затем отодвинул ошарашенную Соню в сторону, сел в кресле и прижал холодные пальцы Милы к губам.

— Если бы в этой дыре подавали нормальный мартини, мне не пришлось бы давиться этой бурдой из магазина, — капризно выдала Соня и сморщилась, сделав глоток из хрустального бокала на тонкой ножке.

— Ну ты и стерва, — выдохнула Мила, с завистью наблюдая, как подруга отправляет в рот блестящую оливку.

— А что? Неужели даже в самой дорогущей клинике города нет бара? Минус один балл твоему церберу.

— Сидишь, лакаешь мартини, трескаешь оливки, пока я давлюсь этой… — Мила с отвращением зачерпнула ложку скользкой овсянки и со шлепком отправила обратно в чашку, — Бе-е-е! Гадость!

— Жизнь штука несправедливая, подруга моя, — Соня вновь наполнила бокал. — Вот, например, я. Хочу Hennessy X.O., а приходится давиться этой мурой, — эта гневная тирада все же не помешала Соне вновь наполнить бокал и продолжить: — Твой цербер скупил весь магазин и забил холодильник, но врач строго-настрого запретил тебе что-то, кроме больничной еды. Так что терпи, а я за это, пожалуй, выпью.

— Господи, сколько ты уже выжрала? — с укоризной спросила Мила. Но Соню не обманул осуждающий взгляд Милы, и она язвительно отбила:

— Ты все равно пить не умеешь. Так что завидуй молча и давись своей кашкой.

— Стерва, — пробормотала Мила и отодвинула разнос с едой.

— А я твоему церберу нажалуюсь, что ты ничего не ешь. Уж он-то знает, что делать.

— Прекрати его так называть, — скривилась Мила.

— А чего это? За любимого обидно?

— Вовсе он не мой и вовсе он не…

Продолжить Мила не смогла, так как ложь комом встала в горле, что сразу заметила Соня.

— Твой, до последнего клочка шерсти, это твой цербер. А если ты, глупенькая моя, этого не понимаешь, то мне тебя очень жаль.

С этими словами Милы выдохнула и сделала следующий глоток мартини.

— Ух! Как сладко!

Дверь открылась и сердце Милы как всегда сладко защемило, когда она увидела на пороге Жаната. В белоснежной рубашке и серых брюках, он выглядел ослепительно и Мила с ужасом оглядела себя, в широком больничном халате в мелкий цветочек, руки и ноги покрывают уже сходящие ссадины и синяки, а на узких запястьях закреплены тонкие прозрачные стебли капельницы. Что за ужас она из себя представляет! «Уж точно не дотягиваю до того класса девушек, что предпочитает Жанат», печально подумала Мила и неловко спрятала руки с наскоро обрезанными ногтями.

Но даже если Жанат так и думал, то он не подал виду. Бросил быстрый взгляд на Милу, оглядывая ног до головы и после того, как убедился, что с ней все в порядке, он обернулся к Соне. Та полулежала на коротком диване, закинув длинные ноги в лосинах на подлокотник, а полный бокалом мартини чудом держался на ее пышной груди.

— Ты уже опустошила винный прилавок через дорогу, — холодно обратился он к Соне. — В следующий раз Семен не потащит тебя. Останешься тут.

— Ха! С удовольствием побуду возле Милки. А то повадились вы тут ночью оставаться.

Хитрая искра мелькнула в ясно-голубых глазах Сони, и она подмигнула покрасневшей Миле.

Да, Жанат приходил каждый день и уходил поздней ночью, когда Мила забывалась тревожным сном. Во время этих визитов они с Милой тихо разговаривали. Он рассказывал про свое детство, родителей, которых он рано потерял. Показал фотографию бабушки, которая воспитывала его и умерла, когда ему исполнилось пятнадцать лет. Что потом творилось в жизни этого одинокого мужчины, оставалось лишь догадываться. Но глядя на морщины на лбу и суровый профиль, можно было только ужасаться, через какие лишения и препятствия ему пришлось пройти, чтобы добиться нынешнего статуса и положения.

Мила тоже осторожно делилась с ним той частью жизни, которая была у нее до ВИЧ и после. Она всегда делила эти части жизни и не смогла бы сказать, какая из них была наиболее несчастливой — то ли до диагноза, когда ее душил родительский контроль, смешанный с безразличием, то ли после диагноза, когда дни и ночи наполнились попытками смириться с ВИЧ и с попытками вырваться из адовой клиники, куда запрятал ее отец.

Но одно могла сказать Мила точно — последние два месяца, начиная от первой встречи с Жанатом в пустом сумраке комнаты до сегодняшнего дня, когда он сидел возле нее и с вниманием и интересом слушал ее рассказы — вот оно, ее самое счастливое время.

Боже, прошло всего пару месяцев, а она словно прожила несколько жизней и успела втрескаться по уши в самого недосягаемого мужчины на свете.

Мила совершенно не имела представления, что будет делать, когда она лишиться всего этого. А этот момент рано или поздно придет. Мила уже уверенно шла на поправку. Кости срослись, швы и раны затянулись, а синяки приобрели прощальный зеленоватый оттенок. Лицо перестало напоминать физиономию алкаша, который получил по шее в пьяной драке.

Все время реабилитации Жанат был рядом с ней, помогал ей преодолеть боль и лень ободряющими речами, а иногда задевая колкими ядовитыми шутками, чтобы заставить обозленную Милу встать с постели и сделать еще несколько упражнений. Он как обычно умело управлял ее состоянием и только благодаря его настырности и упёртости Мила преодолела переломный момент, и врачи уже заговорили о выписке.

Выписка, фух! Насколько Мила хотела выйти из больницы, настолько же она боялась, что это будет признаком расставания с Жанатом.

Мила рассказала ему про флешку, как только смогла формировать свои мысли в слова. На ее откровение Жанат лишь пожал плечами и равнодушно бросил:

— Хорошо, ее проверят.

В следующий визит Жанат подтвердил, что флешка со всеми данными действительно была спрятана в пресс-папье. В ответ на радостный вскрик Милы лишь пожал ссутулившимися плечами и бросил:

— Это не важно.

— Как? Почему? Вас опередили? — залепетала Мила.

— Нет, документы будут использованы. Процесс уже пошел.

— А что тогда?

Жанат откашлялся и глянул на Милу таким глубоким пронзительным взглядом, что у нее перехватило дыхание, когда надломленный голос Жаната произнес:

— Это не стоит той цены, что пришлось заплатить.

— Что? Вы кому-то заплатили? Кто? Как…

— Я говорю о тебе. О том, через что ты прошла из-за чертовой флешки. Из-за меня, — выдохнул Жанат, и Мила чуть было не вскрикнула, что при необходимости, прошла бы через все еще раз, только бы Жанат вот так сидел у ее кровати и держал ее за руку.

Но слова не были произнесены, и повисло молчание.

— А Хуан? — просипела Мила, и перед глазами встала темная фигура китайца, в чьих руках покачивалась и слабо поблёскивала длинная цепь. Мила вздрогнула, но голос Жаната — бездушный и хладнокровный, вернул ее в настоящее.

— Его нашли. И тебе не стоит больше об этом думать.