Ломкий голос официанта отвлек Милу от философских размышлении. Вот еще один представитель нашего времени — высокий подросток с юношескими прыщами, усталый голос и помятый вид которого говорили о том, как он устал от таких дамочек, как Мила, который просиживают с единственной чашкой кофе два часа подряд, когда у него вон еще сколько столиков.

— Счет, пожалуйста.

Мила внутренне готовила себя. К завтрашней встрече, которая не принесет радости ни одной из сторон. Встреча с тем, кто ее породил, но сейчас готов сварить в котле, протыкая ее бренное тело острым трезубцем. Но, возможно, жажда избавиться от Милы перевесит ненависть, и отец все же поможет ей.

Ох уж эти встречи, которые всегда заканчивались одинаково плохо! Мила пыталась рассказать о своих делах, поделиться новостями, но в семье Омаровых царил негласный закон, по которому ни в коем случае нельзя обнажать гнусные тайны и говорить о них вслух. Все позорные скелеты должны быть спрятаны за бронированной дверью на скрипучих петлях. Если закон нарушался, отец начинал орать, звякать посудой, краснеть. По растушёванным румянам матери текли прозрачные слез, а в тонких пальцах появлялся неизменный платочек.

Но что поделать, у Милы было очень мало времени. В полумраке пустой кофейни, делая последний глоток горького холодного кофе, Мила решила, что стоит поговорить с отцом. Всегда лучше рискнуть и не гадать, какой ответ она могла бы получить.

Этому тоже ее научил горький урок.

Пальцы коснулись глади прохладной металлической ручки. Мила вдохнула запах освежителя и пыли. В голове щелкнул проектор и нужный кадр заиграл тусклыми красками.

Душный июньский день. Суетливый переезд. Грузчики поднимают коричневое пианино, приданое матери, на третий этаж. Маленькая девочка устало плетется за ними. Потрёпанный рюкзачок оттягивает плечи. Колючая шерсть коричневого медведя натирает подмышку. «Разь, два, три. Мося, еще семь ступенек осталось», подбадривает Мила старого друга.

На лестничной площадке грузчик в грязном комбинезоне смахивает пот со лба.

— Хозяйка, куда пиано ставить?

Отец выходит на хриплый окрик. Его макушка достаёт до верха дверного проема, широкие плечи спортсмена втиснуты в двубортный пиджак. Пальцы теребят жесткий воротник рубашки.

— Да в любую, — отец взмахом руки указывает на распахнутые двери четырех квартир. — Все нашенские хаты.

Грузчики, присвистывая, заходят в одну из дверей. Отец поворачивается к девочке, и та привычно прячет лицо в колючую шею медведя.

— Милка! — строгий голос заставляет съежиться. — Че стенку подпираешь?! Глянь-ка, такая дылда, а все в игрушки играешь.

Мила не отрывает взгляда от щербинок на ступенях и думает о том, что в это воскресенье у нее день рождения! Будет торт со свечкам!. Их должно быть шесть! Мила уже умеет считать и обязательно проверит. И загадает желание, чтобы у нее появился братик, которого она будет любить сильнее, чем папа с мамой.

— Отлепись уже от этого медведя и иди помогай матери, хоть какая-то польза, — отец заходит в квартиру и бормочет последние слова уже под нос.

Да, ее желание исполнилось, и ровно через год на свет появился братик. Вот только Мила ошибалась. Никто не любил младшего ребенка так сильно, как отец. Долгожданный сын, продолжатель рода.

Быть с детства самым большим разочарование для отца, родившись девочкой, и нести этот крест Миле приходилось уже двадцать восемь лет. С детства остались воспоминания постоянного страха перед отцом, который считал, что Мила всегда все делала не так — неправильно и недостаточно старательно. Единственное объяснение отец находил в том, что Мила — девочка. Это априори означало, что Мила слабее мальчика, глупее и менее эффективна. Мила не сможет дать продолжение роду, засеять семя для сильных потомков. Так еще и после того, что натворила вообще стала изгоем в общем стаде…

Отголоски отцовских нападок переплетались с постепенным отчуждением матери, которая жалела, что не оправдала ожидании мужа. Все детство Милы мать была занята отцом, его заботами и попытками забеременеть снова и снова. И, о, чудо! после нескольких выкидышей ей удалось доносить под сердцем здорового мальчика. Назвали его Амиром (Амир — имя арабского происхождения. В переводе означает «повелитель», «принц», «князь», «вождь», «начальник», «господин».).

Историю с именем Милы всегда вспоминали, как забавный семейный казус. Как рассказывала мать многочисленным гостям, когда отец узнал, что у него родилась дочь, он лишь заглянул в детскую кроватку, скорчил рожицу (в этот момент мать передразнивала отца и корчила лицо, словно лизнула лимон) и пробормотал «милá». Не мудрствуя лукаво, в свидетельстве так и записали — Мила.

Как же Мила ненавидела эти пыточные встречи! В очередной раз все будут напряженно сидеть за общим столом, тыкая вилкой в сухое мясо. Отец заведет речь о том, с кем познакомился, кто какую дал взятку. А мать перескажет скучную историю о том, какая подружка купила шубу, машину, брюллики. Все эти темы будут ворочаться в огромной гостиной, подобно зернам в мельнице, обтесываться с каждой стороны. А когда Мила откроет свой рот и начнет говорить, отец зыркнет на нее тяжелым взглядом, а мать начнет причитать и причитать. А Мила будет терпеть затянутый ужин с бессмысленными разговорами, нацепив на лицо покерфейс.

Она могла бы навсегда забыть дорогу в родной дом, но приходилось терпеть «семейные» встречи, которыми отец маскировал истину — желание держать Милу под контролем.

Чтоб не сорвалась, чтобы не натворила глупостей.

Мила открыла массивную дверь ключом. Темнота коридора и аромат домашних булочек словно накрыли ее потрепанным домашним одеялом.

— Это я, — крикнула Мила. Ее голос прокатился по деревянному пакету из красного дерева, докатился до кухни, и она услышала голос матери:

— Блудный сын вернулся.

Мила посмотрелась в зеркало в тяжелой бронзовой оправе. Пару волнистых темных прядей выбилось из пучка. Поправляя прическу, Мила отметила залегшие под глазами темные круги.

— Привет, мам, — Мила зашла на кухню и прижалась к мягкой щеке матери, пахнущей пудрой. — Как дела?

— Неужели тебя интересуют наши дела? — бросила женщина. Она не подняла взгляда и продолжила нарезать помидоры тонкими кружочками.

— Всегда интересовали, — Мила приподняла бровь.

— Оно и видно, — мать вскинула голову. Карие глаза прошлись по фигуре Милы. — Как работа?

— Как обычно.

Мать посмотрела Миле в глаза.

— Все, как раньше? — пальцы беспокойно теребили передник.

— Да, мам, все как раньше. Таких, как я, уже не закидывают камнями.

— Потому что еще не знают.

Внутренний инстинкт заставил Милу ощетиниться и ядовитый ответ чуть не сорвался с языка. Но она вспомнила, где находится, и выдохнула.

— Аня! — громкий бас отца был слышен даже из другой комнаты. — Принеси мне воды.

Мать налила воду в граненый стакан, добавила дольку лимона и всунула стакан в руку Милы.

— Иди, с отцом поздоровайся.

— К чему приготовления? — Мила окинула взглядом стол, заставленный тарелками с салатами. — Мне и яичница сгодится.

— Это не для тебя.

Конечно.

— Непривычно видеть тебя на кухне.

— Сейчас Салем с семьей придут, я Дарию в магазин отправила. Ее корявым рукам нельзя доверить Буффало.

Эти самые корявые руки готовили Миле самые вкусные компоты, и ей стало обидно на старую горничную. Но Мила никогда не имела право голоса в родном доме, а сейчас и подавно.

— Аня! — голос отца звенел от нетерпения.

— Мила, не стой столбом! Она идет, Омар!

В начале девяностых отец начинал карьеру политического бандита, как про себя называла его Мила. Все, что принадлежало государству, то есть нефть, газ, золото, алмазы стало принадлежать кучке олигархов. В хаосе неразберихи тот, кто уловил суть момента, сразу разбогател, без всякого труда и вложении. Было общее — стало его. Для этого не потребовалось заниматься бизнесом так, как это делали настоящие, «не фейковые» миллиардеры, которым приходилось зарабатывать свои миллионы. Тем, кто был ближе всех к кормушке, требовалось всего лишь наложить лапу и прорычать: «Мое!». Отец умел это делать на уровне профессионала.