— Да черт его знает, мам. — Мила устало потерла глаза. — Даже если и так, мы же не девятнадцатом веке, когда неугодных выгоняли из деревни факелами или жгли на кострах. Вы мои родители, — Мила начала закипать. — Разве я не могу рассчитать на вашу поддержку? Впервые за столько времени я обращаюсь за помощью. Которая, кстати, избавит вас от черта с рожками на семейных фотках, — Мила устало усмехнулась.

— Побойся бога! — мать прижала руку к губам. Где же твой знаменитый платочек, мамочка?

Отец бросил на нее грозный взгляд.

— Ничего святого не осталось, — бросил он и вытер ладонью пот с макушки.

— Святого? В том аду, куда вы меня засунули, из меня вытравили все «новейшим лечением», — последние слова Мила взяла в воздушные кавычки.

— Мы сделали это для твоего же блага, — голос матери дрожал. О, а вот и платочек мелькнул в пальцах матери и прижался к сухим глазам.

— Мам, поверь, там было все, кроме блага.

— Ты, — палец Омара больно ткнулся в плечо Милы, — после всего, что натворила, смеешь заявляться сюда и рассказывать сказки, как тебе было тяжело? А каково было нам, когда ты махом перечеркнула все наши надежды?

— Но ваша-то жизнь наладилась! — Мила развела руки и нарочито огляделась по сторонам. — У вас ничего не изменилось! Вы просто заживо похоронили меня, оплакали и живете дальше.

— А что по-твоему мы должны были делать? — вскрикнул Омар. — Поднять бокал с друзьями и коллегами и выпить за твой позор?! Что тогда было бы с нами? От нас бы все отвернулись! Мы остались бы ни с чем! Ты этого хочешь для своих родителей?!

— Ты сам знаешь, что это была не моя вина! — голос Милы дрожал. Воздух кабинета трескался от летящих обвинении, оставляя царапины на деревянных панелях.

— Пожалуйста, не кричите! — мать встала между Омаром и Милой. Она приложила руку к груди отца. К Миле она не прикоснулась. — Дария уже пришла. Она может услышать.

Одна бочка бигуди съехала набок. Карие глаза заблестели от слез.

— Ты помнишь, о чем мы договорились, когда ты покинула этот дом? — тихо и грозно спросил Омар у Милы. — Мы договорились, что ты и отгородишь нас от своего позора и твое имя никогда не всплывет наружу.

— Я помню, — процедила Мила. — Просто по глупости подумала, что могу положиться на родителей в тяжелый момент.

Она знала ответ до того, как слово вырвалось из узких губ отца.

— Ты уже большая девочка. Справишься сама.

Мила почувствовала, как из желудка к горлу подступила желчь.

— Сама не понимаю, на что я рассчитывала, — Мила не сводила взгляда с отца.

— Я тоже, — бросил Омар, отвернулся и взял в руки клюшку.

Милы выходила из родительской квартиры со слезами на глазах. Но яростно вытерла их и громко выдохнула. В этот раз встреча прошла намного быстрее. Обычно родителям требовалась долгая раскачка, прежде чем начать осуждающе глядеть на дочь и кидать обвинения.

Мила с запозданием увидела, что все еще сжимает ключи от родительского дома. Ах, как бы хотелось швырнуть их отцу и уйти! Но возвращаться обратно на поле боя — выше ее сил. Ей нужны силы. Чтобы справиться. Преодолеть, перетоптать, выжить.

Как утомительно было возвращаться домой в полупустом автобусе, сонно наблюдая, как город вечерней птицей пролетает за окном. Душный воздух окрасился в сумеречные оттенки. Яркие рекламные щиты, желтоватые огни фонарей.

Мила остекленевшим взглядом выхватывала желто-красные подмигивания светофоров. Так всегда на ее пути.

Либо красный свет — СТОП.

Либо желтый — подожди.

Но на зеленом свете светофор Милы всегда ломался и ей приходилось топтаться у разметки, чувствуя за спиной напирающий поток прошлого, который тронется в путь следом и ни на какой скорости не получается от него оторваться. Когда уже загорится ее зеленый свет?!

Сознание устало и отказывалось принимать удары. Оно смешалось. Билось в голове острыми болевыми вспышками. Появилось желание громко засмеяться, а к глазам подступали слезы, невыплаканные за эти годы. Ее заставили отказаться от нормальной жизни. Стыдились, что на нее будут показывать пальцем, как на уродцев из передвижного цирка.

Бежать, бежать, бежать.

Бежать, пока в легких не останется воздуха, а ноги не собьются в кровь. Бежать, лишь бы сбежать из этого города, в котором Мила задыхалась, словно жила в запечатанной бутылке.

Ключ мягко вошел в скважину. Квартира встретила Милу темнотой и непривычной тишиной. Щелчок задвинутого засова ухнул в пустом коридоре.

Двери комнат были плотно закрыты. Обе семейные пары, совместно с которыми Мила снимала квартиру, съехали.

Мила осталась одна.

Потом, чуть позже она подумает, куда переехать. Как получить чертову визу. Как жить дальше, когда мечта растворяется в горизонте, а реальность обнажает язвительный оскал.

Потом, чуть позже она проверит комод, в котором спрятано самое важное — лекарства.

А сейчас… скинуть быстрее джинсовый сарафан, встать под теплый душ, смыть детским мылом усталость и разочарование. Особенно после разговора с отцом.

Какого черта она туда поперлась? Ведь знала, что отец откажет. Это на виду у всех он любящий и щедрый, а рядом с дочерью — язвительный и жесткий.

Глупо было рассчитывать на его помощь. Мила со злостью понимала, что осталась той же наивной дурочкой, которой была раньше. Вся ее бравада и маски не спасают ее от ошибок. Каждый раз отплясывает один и тот же танец на граблях, хоть бы защитную каску надела.

После душа надела широкую футболку, мягкие трико и тенниски. Собрав влажные волосы в пучок, Мила подошла к комоду, приподняла до упора выдвижной ящик и потянула его на себя. И замерла.

Ящик был пуст.

Сердце пропустило удар, ладони покрылись потом, а от ужаса в глазах потемнело. Мила сделала судорожный вдох и закрыла глаза, превратившись в ребенка, который жмурит глаза и верит, что кошмар исчезнет, когда глаза распахнутся. Мила открыла глаза.

Ящик все еще пуст.

Спокойно, без паники. Она нигде не оставляла пакет. Словно традиция, каждое утро Мила перед выходом проверяла содержимое.

Мила начала судорожно выдвигать ящики комода, шаря руками в жалких пожитках. Она смахнула покрывало с дивана и прощупала матрац. Заглянула под диван и в шкаф. Мила словно озверела. Она швыряла вещи, выворачивала пододеяльник, трясла подушку. Поиски в комнате заняли всего несколько минут. Сумки нигде не было.

Мила резво кинулась на кухню. Мусорное ведро сверкало пустым нутром. Проверила полки. Сморщенное яблоко и банка с засохшим вареньем сиротливо стояли на столе. Пакета нигде не было.

Боже, стоило только ненадолго ослабить хватку, как вся ситуация полетела вниз головой с высокой секвойи. Осталось несколько секунд до сокрушительного удара с землей.

Мила бегом направилась в первую комнату. Пусто. Где же этот чертов пакет?!

Бегом ко второй комнате. И прежде чем распахнуть вторую дверь, Мила пятой точкой почувствовала, что именно там найдет ответ.

Ужасающий и мрачный ответ в виде мужчины, который сидел на стуле в середине темной комнаты.

— Что-то потеряла?

Низкий ледяной голос подобно шаровой молнии ударил Милу в солнечное сплетение острыми вспышками ужаса. Она застыла на пороге.

Дымчатый желтый свет уличного фонаря проникал в комнату сквозь окно и обрисовывал очертания огромной фигуры, развалившейся на стуле. Мила кинула взгляд на пакет, белеющий на полу у его ног.

Господи! Как же часто она шептала это слово в своей жизни, но впервые поняла, как важно знать слова молитвы, когда находишь незнакомца в своем доме и замираешь, не в силах двинуться.

Мила отчетливо помнила, что закрыла входную дверь на засов. Замок можно вскрыть, а как же засов? Он что, обладает даром телекинеза и выдвинул металлическую арматуру одной силой мысли? Осознание того, что он зашел в квартиру до прихода Милы и провел все это время в комнате удушало своей простотой и ясностью. В любой момент он мог зайти в ванну и задушить Милу скрученным полотенцем.