«Безумие, безумие, безумие», шептала Мила, когда Жанат раз за разом брал ее в предутреннем свете тонких лучей. Они окрасили бронзовое блестящее тело Жаната золотинкой, и Мила с упоением слизывала эти лучи с любимого сильного тела. Руки Жаната усадили ее на своей стоящий член. Они опять сплелись в убыстряющейся скачке. Тело Милы подобно безвольной кукле подпрыгивало на бедрах Жаната, а огромные ладони сжимали и мяли ее груди именно так, как давно мечтали. Мила кончала и кончала, позволяя жидкости стекать по длинному стволу члена Жаната. Его сильные руки обхватили ее за тонкую талию, приподняли и уже он сам вдалбливался в Милу резко и быстро. Еще, еще, еще и он кончил вслед за Милой, обессилено рухнувшей на его широкую потную грудь.

«Люблю, люблю, люблю», шептала Мила позже, когда утомленные глаза наблюдали за спящим Жанатом, а пальцы любовно обводили резкие черты любимого лица. Она осязала и запоминала каждую морщинку, впадину, небольшую горбинку на носу, четкие линии жесткого рта, которые во сне стали мягкими и нежными. Мила с удушающим страхом думала о том, что будет потом. Потом, когда страсть и похоть схлынут и обнажатся истинные чувства. Что будет с ней, когда однажды взгляд Жаната вновь станет бездушным, а голос равнодушным? А это обязательно случится, ведь не могла же она рассчитывать, что Жанат обезумел от любви к ней только после одной ночи любви. Страстной, горячей, полной порочных ласк, но единственной.

Мила пыталась себя уговорить не быть глупой и готовиться к худшему, но сердце ее билось только пока билось под ее дрожащей ладонью сердце Жаната.

Мила отправила в рот очередную ложку с холодным сладким йогуртом и поерзала на высоком стуле. Соня уловила этот невольный жест. Она со стуком положила ложку на стол и воскликнула:

— Только, пожалуйста, не говори мне, что тебе напоминает этот йогурт, а то меня вырвет прямо на ваш персидский ковер!

— Соня, ты невозможна, — с нежностью ответила Мила.

— В твоих оленьих глазках сейчас столько любви, что даже ругать тебя не охота, — вздохнула Соня, перегнулась через барную стойку и чмокнула Милу в кончик носа. — Что собираешься делать? Ждать своего цербера у окошка?

— Я хочу съездить к родителям.

Соня протянула руку и сжала пальцы Милы.

— Ты уверена?

— Да.

— Хочешь я поеду с тобой?

Мила помотала головой.

— У цербера отпросилась?

— Я не собираюсь его спрашивать…

— Ой не начинай! Слышали мы с соседями, как ты умеешь умолять.

Мила прижала ладони к щекам и хмыкнула:

— Семен меня отвезет.

— Точно не хочешь, чтобы я поехала с тобой?

— Нет, все в порядке.

— Ну смотри. А то я могу поехать. И если охреневатость твоих предков резко поползет вверх, я вмиг могу их спустить на землю. Прости меня боже, я ведь говорю о твоих родителях, — Соня покачала головой и глянула на Милу.

— Соня, ты знаешь все о них. И обо мне. Так что ты, как никто другой, можешь говорить мне все, что думаешь.

Соня улыбнулась и вскочила со стула:

— Тогда мне пора готовиться.

— А ты куда намылилась? — удивилась Мила.

— Одна знакомая со штатов попросила ее заменить. Она переводчик, а сегодня у супер-пупер важная встреча. Но у нее заболела дочь, и я ее подменю.

— Встреча? Вечером?

— Неформальная встреча формальных людей. Так что мне нужен супер-строгий, но при этом супер-сексуальный костюм, который только есть в твоем гардеробе.

Час спустя Мила стояла у порога родительской квартиры и смотрела на блестящую дверную ручку. Дрожащие пальцы всунули ключ в дверь, и та мягко распахнулась.

Темнота коридора и аромат домашних булочек словно накрыли ее потрепанным домашним одеялом.

Все так знакомо и близко, что глаза Милы защипало от слез. Не снимая туфель, Мила на цыпочках прошла по извилистому темному коридору.

Она хотела сделать сюрприз родителям. По дороге они с Семеном заехали в магазин и Мила представила, как накрашенные мамины глаза вспыхнут, когда она возьмет в руки мягкую пашмину из козьей шерсти. И может даже отец одобрительно крякнет, повертев в руках виски 21-летней выдержки. Еще кучу полезностей на кухню маме и в кабинет отца. Все эти подарки Мила купила на свои деньги, которые в нетронутом виде нашлись в глубине ее сумки. Той самой сумки, с которой три года Мила шастала по городу, стараясь выкупить свое здоровье за счет чужого.

Мила уловила тихое бормотание, и уже было взялась за ручку двери, как услышала:

— Я не думал, что Болат на такое способен.

«Болат!» бухнуло по голове. Сволочь и грязный поганец, заразивший Милу вирусом и исчезнувший из ее жизни. Мила обвинила Соньку за то, что та научила ее самым худшим порокам, и прижалась ухом к двери.

— Но ведь… — голос матери звучал глухо. Наверно, опять плакала, уткнув припудренный носик в кружевной платок.

— Когда он появился на пороге, меня чуть удар не хватил. Как похож на отца. Ты ведь помнишь Аскара?

— Да, — в ужасе прошептала мать. — Это ведь тот, которого ты…

Грубый голос отца перебил жену.

— Аня, ты живешь в воздушном замке и не представляешь, насколько жесток мир за его пределами. Мне пришлось сделать то, что я сделал. И сделал бы также еще раз, не сомневайся.

— Но у тебя за спиной…погубленная жизнь. Аскар ведь стал инвалидом, — прошептала мать. — И за это теперь расплачивается Мила.

Очередной мамин всхлип. Мила поморщилась. Неужели за все эти годы поток слез не иссяк, ведь мама имела привычку хвататься за платочек по каждому пустяку.

— Нам всем приходится расплачиваться. Думаешь, каково мне знать, что сын того, кого я когда-то покалечил, намеренно заразил мою дочь этой грязной болезнью?! — выплюнул Омар.

Мила пораженно уставилась в красную древесину двери, словно пытаясь прожечь дыру и увидеть родителей воочию. Сердце зашлось в глухом стуке. Значит, Болат — сын того, кого отец превратил в инвалида, и спустя несколько лет Болат сделал точный и меткий удар по Омару, пытаясь вернуть долг.

«Господи, удержи меня на ногах и не дай грохнуться прямо на этом паркете!»

А ведь отец знал… Все эти годы знал, что из-за его чудовищного поступка теперь расплачивается Мила. И хоть бы раз в глазах мелькнуло осознание вины, хоть бы раз он попытался хотя бы выслушать Милу, а не отводить от нее бешеный взгляд, словно каждый чих дочери может заразить его смертельной заразой!

— Будем молиться, чтобы она никогда не узнала.

Мила явно представила, как мать сложила узкие руки на груди и зашептала молитвы на ломаном арабском. Богохульники!

— Я не уверен. Я ведь говорил тебе, что навел справки. И сказал тебе, с кем она связалась…

— Ужасный, ужасный человек! Просто чудовище!

И это говорит мать, которая ни разу не поцеловала дочь с младенчества. Которая ни разу не сменила ей подгузник, оставляя все на няню. Которая каждый раз хваталась за свой чертов платок после прикосновения к дочери!

— Да, этот Алиев — настоящий зверь. Не могу представить, что он нашел в нашей глупой Милке.

— Он нашел в глупой Милке то, что не разглядели родители.

Голос Милы равнодушными красками окрасил душный воздух в кабинете. Родители подскочили на месте и смотрели на нее вытаращенными глазами.

— Мила, доченька.

Мать с неизменным платочком в руках все же осталась сидеть в кожаном кресле и не двинулась с места. «Никчемная актриса, никчемная мать», пронеслось в пульсирующем от злости мозгу Милы.

— Что… Как… — начал было Омар и встал кресла. Как всегда, при виде огромной глыбы Мила замерла. Но потом вспомнила, как смогла (хоть и ненадолго) приручить такого зверя, как Жанат, и вскинула подбородок.

— Здравствуй, отец.

— Что… Какого черта у тебя все еще наши ключи?!

— Я как раз проезжала мимо вас и решила их вернуть, — Мила вытащила из сумочки ключи и бросила их на пол. Со звоном связка прокатилась по гладкому паркету и остановились у ног отца. — Водитель хотел сам занести, но я решила поздороваться с вами. Родители, как никак, — язвительно бросила Мила.