Не поднимая глаз, я вернула телефон владельцу.
Алекс посмотрел на экран, потом на меня. Улыбнулся и медленно притянул к себе. Крепко обнял. Зарылся лицом в мою шею и тихо-тихо, почти неслышно, словно секрет, через несколько мгновений прошептал:
— Я тоже тебя люблю, Ания. — В английском языке нет буквы Я, поэтому моё имя они произносили кто как мог.
Мы стояли в пронизывающей тишине. Слившись воедино, ощущали друг друга, как самих себя… Не было Ани, не было Алекса в отдельности. Окутанные облаком любви, сквозь которое не могло проникнуть ничего из внешнего мира, мы замерли. Время остановилось. Сколько мы простояли, обнявшись? Не знаю.
Алекс поцеловал меня. Это было похоже на падение, после которого наступала невесомость. Дух захватывало, а потом резко отпускало, захватывало и отпускало снова.
Каждое его прикосновение к моим губам я ощущала, как первое. Такое лёгкое, еле ощутимое, при этом магнетически волшебное.
Первый секс случился тем же утром, когда мы вернулись из студии домой.
Чувства зашкаливали. Мы были полностью поглощены друг другом. Каждый вздох, каждый поцелуй словно напоминал о добровольном выборе стать друг для друга единицей среди тысячи нулей, заполнить пустоту в наших душах. Мы были счастливы, что смогли найти друг друга в бескрайнем океане одиночества. Мы смотрели друг другу в глаза — это невозможно было передать: нежность, страсть и экстаз, которые ощущались всем телом и душой. Это был не секс. Это была любовь.
Наша связь стала ещё крепче. Будто между мной и Алексом возникла собственная гравитация, и она была сильнее, чем на всех известных учёным планетах.
После, присев на краешек кровати с самокруткой, Алекс лишь произнёс:
— Вау!
Это были наши общие эмоции. Просто: вау!
Наверное, именно благодаря таким дням человек может быть счастлив. И даже если бы я всю оставшуюся жизнь провела в тюрьме, в больнице, в рабстве, — воспоминания об этих трёх днях всё равно делали бы меня счастливой.
Лондон, 2003 г.
— Здравствуйте, это Анна Чапман! Я бы хотела снова получать информацию о подходящих вакансиях, если это возможно.
В кадровом агентстве удивились, но пообещали сообщить, если что-то появится. Я снова была безработной.
Зарплаты в «Джетсейлс» хватало на безбедную жизнь.
Сможет ли новая работа также её обеспечивать? И будет ли вообще у меня эта работа, учитывая то, как меня уволили…
Вскоре я узнала, что не зря опасалась — подписывая документы, причиной увольнения Матс указал «отсутствие профессионализма». С таким клеймом можно было ждать достойной вакансии годами. А за квартиру нужно было платить совсем скоро — из денег, найденных в сейфе, я оплатила несколько месяцев, и этот период подходил к концу.
Едва я положила трубку, как позвонил Курт — подбодрил насчёт поиска новой работы и позвал в пятницу в ресторан.
Мы попрощались, но сотовый вновь затрезвонил. Я не ожидала увидеть имя «Алекс» и на автомате сбросила вызов. Потом, осознав, испытала облегчение — он, по крайней мере, жив.
Спустя пять секунд телефон зазвонил вновь. Я сделала глубокий вдох и ответила.
— Да, привет.
— Анджики?
Его голос всколыхнул что-то, чего я не чувствовала давно. Я закрыла глаза.
— Да, это я.
— Анджики, прошу тебя, помоги мне! Прошу тебя…
Алекс был крайне встревожен, возможно, даже напуган.
— Что случилось?
На меня вдруг накатило необъяснимое волнение. Что-то пульсировало внутри при каждом слове Алекса. Я непроизвольно стиснула зубы, поджала колени, обхватила их руками и зажмурилась.
— Помоги мне! Пожалуйста! Помоги! Только ты можешь…
Звонок оборвался.
Я тут же перезвонила, но абонент уже был недоступен. Снова и снова я набирала номер Алекса. Безрезультатно.
Что-то случилось! Иначе он бы не позвонил.
Конечно, я пыталась убедить себя, что это уже не моя проблема. Но внутренний голос без умолку твердил, что я оставила Алекса в трудной ситуации. А ведь он так нуждался во мне. От этих мыслей виски сдавила боль.
Предательница! Бросила любимого! Самого родного человека!
Тревога сжирала меня изнутри. Неизвестность и чувство вины не давали успокоиться. В конце концов я решила доехать до Гибсон-Гарденс и убедиться, что Алекс просто пьян, и это очередной приступ белой горячки.
Как раз заберу вещи.
Я быстро поймала такси. Всю дорогу меня мучало нехорошее предчувствие. Что-то внутри твердило: ехать не стоит. Я старалась не слушать этот настойчивый голос.
Кроме меня, у Алекса никого нет. Если с ним что-то стряслось, только я могу помочь ему.
Я уже спасала его раньше — каждый вечер… Даже когда он не просил. А однажды буквально вытащила с того света.
Это случилось больше полугода назад. Алекса накрыл очередной приступ белой горячки. Пока скорая, которую я вызвала, сумев не поддаться панике, мчалась к нашему дому по лондонским улицам, Алекс умер прямо у меня на руках. Я помнила это, как будто всё было вчера. Его тело содрогалось от конвульсий. Я прижимала его к себе, шептала, что всё будет хорошо, что вот-вот всё пройдёт, но в какой-то — самый страшный — момент он просто обмяк в моих руках.
В фильмах мёртвого человека часто сравнивают со спящим. Однако тогда я точно понимала, что Алекс не уснул. Он умер. Его сердце не билось, не качало кровь. Его лёгкие не набирали воздух.
Когда врачи скорой помощи вбежали в квартиру, я просто сидела с широко раскрытыми, безумными глазами и держала на коленях тело своего мужа.
Пока врачи что-то делали с телом, я была как будто без чувств, в полном отрешении и шоке. Застыла на кровати и даже не смотрела в их сторону. В тот раз Алекса успели спасти.
Сейчас я надеялась сделать это снова.
Я помогу ему в последний раз, и моя совесть будет чиста.
Такси подъехало к пункту назначения. Грудь сдавило, словно кто-то туго затянул невидимый корсет. Казалось, только вчера я ушла отсюда навсегда. Из этого дома и от Алекса.
По спине пробежал холодок, когда я вспомнила то страшное утро. Я снова ощутила ледяное прикосновение сверла к виску.
Всё это в прошлом.
Я вышла из машины, машинально поправила волосы, вошла в подъезд и стала подниматься на четвёртый этаж. В горле стоял ком, ладони вспотели и соскользнули, когда я ухватилась за перила. Четыре месяца я не виделась с мужем. Это была самая долгая разлука за почти три года наших отношений.
Я думала, при виде Алекса сердце просто разорвётся. Но оно разорвалось от того, что я нашла, войдя в квартиру.
Дверь была открыта нараспашку. Теперь в моём бывшем доме жили бомжи и наркоманы. Я видела такие притоны по телевизору. «Полицейские обнаружили место сбора наркозависимых и бездомных людей, где наш корреспондент провёл своё журналистское расследование. Осторожно, следующие кадры не для слабонервных!»
Это не могла быть та же квартира, в которой я просыпалась каждое утро несколько месяцев назад. Повсюду были разбросаны шприцы, свёрнутые картонки, окурки, смятые пачки сигарет, бутылки и осколки, жестяные банки, грязные тряпки. В дверном проёме ванной комнаты валялся человек в луже собственной мочи. Двери, которую не так давно сверлил Алекс, и вовсе не было. В ванной было так грязно, что, заглянув туда, я тут же с отвращением отпрянула.
На моём любимом диване тоже лежало тело, в таком виде, что невозможно было определить его пол. А на обивке дивана… Я не хотела знать, от чего эти пятна.
Смрад стоял страшный. Воняло потом, перегаром и испражнениями. Пришлось зажать нос, чтобы не сработал рвотный рефлекс.
Моих вещей нигде не было. Ни носка, ни резинки или туши для ресниц. Ничего не осталось. Как и половины мебели, и вообще всего того, что делает обычную квартиру домом. Пропали и пальмы из «Икеи», и маска африканского идола, даже вилки с ножами и мои русские книги.
Ни-че-го не осталось от нашей жизни.
В горле был уже не ком, а настоящий булыжник, когда я прошла в спальню и увидела Алекса. Он лежал на грязной кровати, без постельного белья, прямо на матрасе. Ни подушек, ни одеял, ни простыни. Рядом комод, а на комоде грязное блюдце с ложкой — вероятно, единственной в квартире — и использованный шприц без колпачка. Я перевела взгляд на руки Алекса. На одной из них до сих пор был затянут его старый ремень.