При всей моей любви к роскошной части города с её культурой, дворцами и парками, жили мы совсем в другом месте.

В квартире Алекса были ободранные ярко-розовые стены. Он спал на матрасе, на который неоднократно что-то разливали и где не было даже простыни. Это было не просто аскетично.

Даже человек, приехавший из России времён перестройки, с трудом мог представить себе такую бедность и полное отсутствие уюта.

Район, где находилась квартира, был подстать её убранству. Люди курили крэк прямо на улицах и в открытую продавали наркотики. В Лондоне вообще все что-то употребляли. Чаще всего травку. Дымили даже почтальоны, разносящие письма и ежедневную прессу.

За пределами столицы вся Британия курила марихуану: и пятнадцатилетний школьник, и тридцатилетний банковский клерк, и семидесятилетний пекарь. Как в России пили водку, так в Англии курили травку. Хотя и заливали за воротник англичане изрядно — по количеству выпитых литров спирта на душу населения они намного опережали русских.

Но когда ты молод и счастлив, никакая статистика и грязная изнанка любой культуры не могут помешать наслаждаться жизнью. Наоборот, со стороны это выглядит как свобода. Особенно, когда не задумываешься о последствиях.

Когда ты видишь, что пятидесятилетняя женщина со своим мужем курят косяк в доме при своих детях, ты думаешь: «Вау, мои родители никогда бы себе такого не позволили». В юности это кажется манифестом раскованности, вшитым в культурный код целой страны.

Но через каких-то лет двадцать, твоё мнение меняется. Ты понимаешь, что курение — извращённый способ расслабиться, который избрали глубоко несчастные люди. Из-за бездонной затяжной депрессии, у них пустота внутри. Никто из них не знает, чем её заполнить. И так поголовно.

Но… Мне было двадцать. Эта «свобода» восхищала. И не важно, что через несколько десятилетий она могла обернуться деградацией и вырождением нации.

Мы с Алексом не спали всю ночь — гуляли, танцевали и пили, потратили два фунта на автобус и теперь шли, смакуя каждый миг и провожая исчезающие в рассветном небе звёзды. Мы были влюблены, счастливы и наслаждались друг другом во всех проявлениях.

— Ты снова это делаешь…

— Делаю что? — я хихикнула.

— Смотришь на меня вот так, — ответил Алекс.

— Как?

— Ну, не знаю, будто не слушаешь меня, но понимаешь. Я не знаю, как это объяснить.

— Просто продолжай говорить… Что угодно!

— Это значит, что ты слушаешь?

— Да!

— Или не слушаешь?

— Ага. — я кивнула и засмеялась.

Для меня английская речь Алекса была песней, любимой композицией, которую я могла слушать бесконечно. Он был олицетворением всего, что я так любила. В нём воплотились мои представления об идеальном мужчине: прекрасном, открытом, свободном. Он до кончиков ногтей был пропитан британским духом. Страна, которой я искренне восхищалась, сжалась для меня до одного этого человека. Иногда мне и правда казалось, что Алекс — это вся Англия.

— Не важно, что ты говоришь, просто продолжай! — повторила я и поцеловала его в шею, которая тут же покрылась гусиной кожей. — Мурашки!

— Как?

— Му-раш-ки, — по слогам произнесла я.

— Морашкий, — попытался сказать Алекс, и мы снова засмеялись.

Что ни говори, в этом бедном районе была своя романтика и необычайно самобытная атмосфера. И ещё было много индусов.

Дверь одного из домов приоткрылась, и сквозь щель просунулась голова в ярко-фиолетовом тюрбане. Сначала индус на своём наречии разговаривал с кем-то, кто был скрыт от наших глаз дверью, а затем резко закричал:

— Банджи!

Его звонкий голос гремел на всю округу. Видимо, он звал заигравшегося где-то ребёнка.

— Банджи-и-и! Банджи!

Индус выкрикивал это имя снова и снова и очень суетился. От его криков воздух тихого, всё ещё спящего города будто подёрнулся рябью, а мы разразились диким смехом. Смеялись и смеялись, не могли остановиться, пока животы не свело от колик, а из глаз не потекли слёзы. То ли это было невероятно комично, то ли мы были настолько влюблены, что весь мир приносил только радость, но я ощутила острый прилив счастья. Неожиданно для Алекса и для себя самой я воскликнула:

— Алекс, ты мой Банджи!

— Чего? — засмеялся он.

— Ну смотри, как мило: Банджи, Банджики… Вот! Ты мой Банджики!

— Банджики?

— Банджики!

— А ты тогда… — Алекс задумался. — Ты тогда моя Анджики!

Алекс крепко обнял меня, но этого нам обоим было мало. Он подхватил и поднял меня над землёй, словно куколку, и закружил по всей улице под нескончаемые крики индуса.

С того момента у нас появилась общая тайна. История, известная и понятная только нам. Мы приняли новые имена, как это делают посвящённые, когда обращаются в веру. Это было похоже на церемонию. Ритуал, который объединил нас ещё сильнее.

А придуманные имена, как подписи, засвидетельствовали секрет, который знали лишь мы. Нам открылись глубины безусловной любви, что доступна лишь избранным, а всему остальному миру чужда и непонятна.

Анджики и Банджики были не просто шуточными именами, случайно придуманными после бессонной ночи. Они делали нас частями одного целого, оказавшимися в разных концах земли. Но вопреки всем обстоятельствам мы встретились, чтобы быть счастливыми вместе вне зависимости от количества денег, наличия статуса и прочих формальностей. Каждый раз, называя друг друга так, мы возвращались в тот миг — один из самых счастливых в нашей жизни.

Варанаси, 2005 г.

Из-за этого человека я провела в дороге лишние полтора часа. Он грубил мне, хамил, угрожал. Напугал меня и чуть не высадил непонятно где.

Да он ещё сам мне должен!

В тот момент я верила, что восстанавливаю справедливость и наказываю человека, который это заслужил.

Под несмолкающие крики водителя лодка, ожидающая меня от отеля, отплыла от пристани. Через пару минут я уже не слышала ничего, моё путешествие началось по-настоящему.

Варанаси, 2005 г.

Мы плыли через Ганг — священную для индусов реку. Служащий отеля, отвечающий за переправу, рассказывал, что Долина Ганга — самый густонаселённый регион Земли. Глядя с воды на берег, в это было легко поверить. Здесь проживали более полумиллиарда человек.

Индуисты считают, что Ганг — это небесная река, сошедшая на Землю. Миллионы верующих совершали паломничество к Гангу, и одним из самых значимым городов для этого был именно Варанаси. Со всей Индии сюда стекались люди, чтобы умереть. Родственники спешили привезти сюда только что умерших матерей и отцов. Индусы верили, что этот город очистит их души от грехов, избавит от колеса сансары и дарует мокшу[11].

Берег приближался. Размытые тени превращались в исторические здания невероятной красоты. Они сплошной стеной стояли вдоль берега, возвышаясь над рекой.

Я увидела гхаты — огромные лестницы, ведущие от берегов Ганга к городским улицам и будто перерастающие в высокие стены храмов и дворцов.

Под этими лестницами кипела жизнь. В реке, весь берег которой был завален разным мусором, купались люди: окунались с головой и чистили зубы. Они стояли по грудь в воде в окружении плавающих обёрток, пластиковых бутылок, тряпок, размякших кусочков еды и ритуальных цветов. Всего в сотне метров от купающихся плавал труп собаки.

Искупаться в Ганге — мечта всех индуистов, они верят, что священные воды смывают грехи. И всем этим людям было абсолютно не важно, что сюда ежедневно сбрасывали сотни кубометров неочищенных сточных вод: промышленные стоки, человеческие отходы, химикаты с заводов, коровий навоз, частично кремированные трупы и прах, туши животных и строительные отходы. Все, за кем я наблюдала, пока лодка плыла вдоль берега, ныряли с головой и набирали воду в рот без всякой опаски.

Общественная зона кончилась, началась частная, которая в основном принадлежала респектабельным отелям. Лодка везла меня к одному из них. Отель располагался в историческом здании и выглядел как настоящий королевский дворец. Архитектура поражала воображение.