— Слушай, а почему ты со мной не спишь? — как бы невзначай спросил Борис однажды за обедом. Мельком так спросил, как люди спрашивают о погоде или об общих знакомых.

Этот вопрос поставил меня в тупик. Как мужчина он, мягко говоря, был не в моём вкусе.

— Потому что не стоит портить сексом такие приятные отношения. — я решила поддержать несерьёзный тон.

— Дружбу сексом не испортишь! — оживился Борис. Но в его голосе звучал скорее азарт спорщика, чем реальный интерес.

— Давай не будем проверять, — попробовала я слить эту тему. Мне и правда не хотелось портить наши добрые, хоть и странноватые отношения.

— Как даме угодно, — не стал настаивать он. — Но моя репутация сердцееда страдает.

Борис на некоторое время замолчал. Принесли еду.

— Но если передумаешь… — вдруг поднял он голову от тарелки. В этот раз тон его не был ироничным.

— Ты узнаешь об этом первым, — так же серьёзно ответила я.

Больше мы к этой теме не возвращались.

Борис не выносил одиночества, поэтому я часто слышала в трубке его голос: «Я заеду за тобой». Он не спрашивал, свободна ли я и хочу ли его видеть. Впрочем, мне очень льстило, что он сам проявлял инициативу.

Порой мы случайно сталкивались в каком-нибудь модном заведении, и Борис непременно подходил с бокалом шампанского, чтобы поздороваться.

Ещё он взял в привычку приглашать меня на серьёзные мероприятия и встречи. Жена Бориса безвылазно сидела в их имении в графстве Суррей. Прийти на встречу с важными людьми в компании какой-нибудь малолетки, у которой собственных мыслей хватало на пару минут, было несолидно. Я же отлично вписывалась в круг его общения. Борису это было удобно, а мне — интересно.

Я никогда не пыталась заговорить с ним о бизнесе, увлечь своим проектом или попросить денег. Рядом с Борисом я открывала для себя другой мир — мир большой политики и огромных капиталов. Я привыкала общаться с представителями этого мира и непрестанно училась.

Говорить с Борисом было просто. Ему очень важно было знать, что к нему относятся как к уникальной, умной и влиятельной личности, а дальше он был готов говорить и говорить сам. Я слушала его с искренним интересом, ведь это был рассказ об истории моей страны со всеми её закулисными интригами и коварными играми, да ещё, что называется, из первых уст.

Шло время. Градус откровенности повышался, и Борис много рассказывал про параноидальный страх, что за ним следят, что на него готовят покушение. Поэтому он нигде не появлялся без охраны. Даже получив британское подданство, он опасался покидать пределы Англии, несмотря на то что очень хотел повидать свою мать, жившую на его вилле на мысе Антиб во Франции. Боялся, но всё же покидал.

Борису нравилось утверждать, что, хотя все его считают математиком с дьявольским умом, сам он живёт эмоциями и интуицией. Он постоянно рассказывал про своих жён, которых к тому времени насчитывалось три — две официальных и нынешняя, с которой он не узаконил отношения. Говорил про своих шестерых детей и внуков. Он их всех безумно любил. Он с удовольствием признавался, какой он слабый человек, какой влюбчивый, и как женщины крутят им.

Борис всегда говорил о себе так, будто он воротила и кукловод, подчёркивал свою активную роль в политике — если не мировой, то на уровне СНГ точно. Ему нравилось представлять себя бизнес-стратегом, мыслящим в планетарных масштабах.

Несмотря на то что я им восхищалась, мне порой было его жаль. Он много пил, и у него начиналась мания величия.

Ещё, несмотря на то что Борис ворочал сотнями миллионов долларов, иногда он напоминал старика со склерозом — у него были большие проблемы с памятью. Он часто забывал людей, которые с ним здоровались, и ещё чаще — истории, которые уже рассказывал. Всякий раз в беседах Борис повторял одно и то же. Спустя полгода регулярных встреч я уже знала наизусть все байки про его жён, любовниц, воды Лагидзе, бразильский футбол, вяленое мясо и собак.

Тогда я впервые задумалась о том, что этот человек — несомненно, великий, но совершенно неприкаянный. Он потерял родину, а на новом месте так и не стал своим.

Окажись Борис в России — он вряд ли смог бы вернуть свой статус и влияние. Даже если бы он каким-то чудом избежал ареста, всё равно рядом с его именем стояло бы слово «бывший». Бывший серый кардинал, бывший самый влиятельный человек… А бывшие, при всём уважении, уходят в историю.

Здесь, в Лондоне, он просто беглый российский олигарх. В России его эпоха закончилась.

Человек-легенда на самом деле — просто очень богатый пенсионер, одержимый призраками прошлого.

Всё чаще меня посещали мысли, что я не хотела бы оказаться человеком без корней. Пока что в Англии мне не удалось достаточно укорениться, а от России я так или иначе отдалялась.

Вернись я сейчас домой — смогу ли там начать жизнь с нуля?

Такие мысли занимали меня всё больше. Это было странно, ведь раньше я беспокоилась только о том, смогу ли стать достаточно «своей» в Англии. Теперь же я поняла, что не хочу терять связь с родной страной. И это была моя родина.

Наверно, это потрясающие ощущения быть вписанной в её историю. Только без сомнительной чести попасть в международный розыск, пожалуй. Это оставим старшим.

Однажды я смогу сказать, что именно Борис разбудил во мне патриотические чувства. Но никто, конечно, в это не поверит.

Лондон, 2004 г.

Роскошный самолёт «Гольфстрим» стоял под жгучим солнцем на полосе небольшого аэропорта. Двое служащих раскатывали перед трапом кроваво-красный ковёр. Прямо на полосу подъехал огромный джип, и из него вышел человек, одетый в ослепительно-белый бишт — длинную национальную накидку для мужчин в странах Персидского залива, — и такую же белую куфию — мужской головной убор, похожий на платок.

За ним грузно шагали два темнокожих помощника, они были практически в таких же белых одеяниях, как их господин. На несколько шагов позади шли слуги, одетые гораздо проще. Они несли вещи господина, включая его портмоне, солнцезащитные очки, шёлковый платочек и документы.

До самого трапа шейх — а мужчина в белом был шейхом, — на ходу подписывал какие-то документы. Уже ступив одной ногой на ступень, протянул бумаги и ручку семенящему следом секретарю. Тот быстро поклонился, пожелал приятного полёта и ретировался обратно в джип. Шейх же, сопровождаемый верными помощниками, поднялся в самолёт и опустился в белоснежное кожаное кресло.

Пилот получил празрешение на взлёт, и самолёт вырулил на полосу разгона. Шейх Заид спокойно смотрел в иллюминатор. Он любил летать.

Шасси с лёгкостью оторвалось от земли, самолёт стал набирать высоту.

Прошло ровно пять минут, и Мобби — главный помощник шейха — отстегнул ремень безопасности, поднялся и ушёл в хвост самолёта. Через полминуты он вернулся и протянул Заиду стопку аккуратно сложенной европейской одежды. После этого подошёл к встроенному бару из красного полированного дерева, достал бутылку пятнадцатилетнего виски и стакан. Раздался звон ледяных кубиков, ударившихся о стекло. Через секунду стакан бронзового виски уже был в руке господина.

Спустя каких-то десять минут ни на ком в самолёте не было ни белых биштов, ни куфий. Заид сидел в классических, сшитых на заказ джинсах и поло цвета марсала. Смаковал виски, которого он был лишен целых три месяца, и читал последние новости.

Его приближённые теперь были в чёрных строгих костюмах, идеально сидящих на их мощных телах. Они равнодушно смотрели в иллюминаторы, периодически поглядывая на господина.

Самолёт летел несколько часов и мягко приземлился в аэропорту Хитроу, в столице Соединённого Королевства. Трап опустился, и с него сошёл совершенно другой человек. У него даже походка изменилась.

Ничто не выдавало в нём уроженца абсолютно ортодоксальной страны строжайших нравов, законов и благочестия. Напротив, любой наблюдатель назвал бы его стильным европейцем с арабскими корнями.