Подъезжаю ближе и замечаю, что Рон ждёт снаружи.

Рон — папин мускул. То, что папа называет его своим помощником, абсолютно ничего не значит, потому что любому ясно, что Рон — не руководитель.

Приталенный чёрный костюм Рона напрягается на его гигантском теле и ничуть не уменьшает грани жестокости, заложенные в его выражении лица. У этого парня вместо мозгов — яйца, но, полагаю, так его легче контролировать.

Я не вижу рядом папиной правой руки — Люсьена. Он более худой и попустительский. В нем меньше мускулов и больше поддержки злого злодея.

Между Люсьеном и Роном я предпочитаю последнего.

От Люсьена у меня всегда мурашки по коже.

Сжав пальцы, подъезжаю к подъездной дорожке.

Как только я это делаю, отец опускает окно.

Для всего мира Джарод Кросс — божество. Люди толпами выстраиваются в очередь, чтобы попасть на его концерты. Они татуируют его имя и тексты песен на своих телах, делая его постоянной частью своей жизни, вживляя в свою кожу.

Они поклоняются ему.

Если бы они только знали…

Или, может быть, это не имело бы значения, если бы они знали.

Нет, не думаю, что имело бы.

Преданные поклонники никогда не говорят, что их бог несовершенен.

Я смотрю на него в сумерках, холодный и замкнутый.

Лохматые волосы. Длинная шея. На пальцах слишком много серебряных колец. Он выглядит так, будто позирует для журнала Elle, а не приходит навестить своих сыновей.

Изначально папа хотел переехать к нам. Мы едва остановили его, призвав на помощь маму. Теперь он живёт на холмах, за городом, но как будто на Марсе.

— Что тебе нужно? — Рычу я.

Отец поворачивает голову и смотрит на меня холодным взглядом.

— Залезай.

Подумываю проигнорировать указание. Последнее, что мне нужно после прошедшего дня, — это остаться с отцом наедине. Я измучен и неспокоен. Я с нетерпением ждал возможности завалиться в постель и поиграть в несколько видеоигр, прежде чем отправиться в сон.

Но Рон ломает костяшки пальцев.

От звука щелкающих костей у меня в животе поднимается гнев.

Какого чёрта?

Это то, к чему мы пришли, папа?

Раздражение нарастает внутри меня, но я не позволяю ему проявиться. Это моя суперсила.

Я не хмурюсь и не ворчу, как Датч.

Я не прячу свои мысли, как Финн.

Я…смеюсь.

— Твои кости немного напряжены, Рон. Тебе стоит подумать о йоге. — Я ухмыляюсь. — Это поможет тебе расслабиться.

В ответ на мою реплику — гробовое молчание.

Рону не до смеха.

— О чем это ты, пап? — Я наклоняю голову в сторону. Моя улыбка кислая, как уксус. — Подожди…Это что, тур извинений? Я слышал, ты ещё не попросил прощения за то, что бросил Датча в тюрьму.

— Я не собираюсь просить дважды. — Рычит отец.

Низкое жужжание начинается в основании моего черепа и опускается к пальцам ног. Я спрыгиваю с мотоцикла, пинаю подставку и прислоняю её к боку.

Ветер стихает, пока я иду к машине.

Облака сгущают звёздное небо, заглушая луну.

Даже ночь знает, что лучше спрятаться от отца, чем встретиться с ним лицом к лицу.

Открываю дверь и бросаюсь на заднее сиденье. Кожа скользкая. Мои колени едва не врезаются в спинку кресла, когда я сползаю по сиденью.

Ухватившись за подголовник, приподнимаюсь.

— Есть более приятные способы сказать, что ты скучаешь по мне.

Он насмехается.

Отношения отца с нами столь же разнообразны, как и мы сами.

Датч — золотой мальчик. В прямом и переносном смысле. Мой близнец быстро соображает и всегда находит решение. Он резкий и решительный. Именно поэтому он — лидер нашей группы и тот, к кому мы обращаемся при принятии важных решений.

Чтобы контролировать его, отцу пришлось пройти через безумные препятствия. Подставить Датча, чтобы он выглядел как наркодилер. Манипулировать Кейди. Отправить Датча в тюрьму. Он потратил огромное количество усилий, потому что видит в Датче брата, который с наибольшей вероятностью сможет выкрутиться из лазеек.

Финна, с другой стороны, труднее уловить, поэтому отец, кажется, больше всего нервничает рядом с ним. Странно, как он замолкает, когда Финн входит в комнату.

Финн может быть ребёнком, которого отец усыновил, когда ему нужен был пиар, но, по иронии судьбы, мне кажется, что они с Финном больше всего похожи. Оба тихие. Расчетливы. Хитрые. Вы никогда не видите их конечной цели, пока не становится слишком поздно.

Со мной…

Все по-другому.

Отец не боится меня так, как боится Датча.

Он не уважает меня так, как уважает Финна.

Для отца я — шутка.

Меня легко подмять под себя.

Пока он строил сложные планы по усмирению моего близнеца и даже не потрудился надеть кандалы на Финна, он сделал для меня только одно.

Одну огромную вещь.

И это чёртовски сработало.

— Ты хочешь поговорить только со мной? — Спрашиваю я с сарказмом. — Я могу захватить Датча, если тебе нужно подбросить ему наркотики и снова вызвать полицию. Или это меня ты хочешь ложно обвинить на этот раз? Что это будет, папа? Кокаин? Таблетки? Или что-то более креативное?

Отец даже не моргает. Фонарный столб окрашивает его лицо в серебристый цвет, делая похожим на робота.

Это ему идёт.

Бесчувственность. Фригидная объективность. Запрограммированость на захват мира.

— Мне нужны новости. — Спокойно говорит отец.

Мои плечи напрягаются.

— О чем?

— О девочке Купер. — Его голос мягкий, но железный. — Она беременна?

Выдыхаю воздух через губы. Я должен быть удивлён, но я не удивлён.

— Ты думаешь, я просто так скажу тебе об этом?

Отец медленно поворачивается. Я встречаюсь с его глазами. Они выглядят обсидиановыми, холодными, как ночное небо, лишенное звёзд. То, как он наблюдает за мной, не похоже на отца. И никогда не было. Он весь из себя холодный бизнесмен, всякая семейная преданность смыта его жаждой власти.

После долгого, расчетливого взгляда отец холодно выдыхает.

— Она не такая.

— Я этого не говорил.

— Ты слишком беспокоишься. Если бы она была беременна, ты был бы самодоволен. — Отец достает мобильный телефон, читает сообщение и вздыхает. — Убирайся. У меня есть дела.

Гул в венах заставляет меня чувствовать себя так, будто я сижу на вершине холма со взрывчаткой. Одна маленькая спичка — и все взорвётся.

Отец видит, что я не двигаюсь, и оглядывается с нетерпеливым взглядом. В детстве я бы оплакивал эту извращённую, манипулятивную динамику отношений между отцом и сыном.

Много раз я плакал в одиночестве, задаваясь вопросом, почему мне кажется, что отец меня не любит. Я никогда не рассказывал об этом ни Финну, ни Датчу. Ни на кого из них отцовское бездушие не повлияло так же, как на меня.

Сейчас, в восемнадцать лет, я не чувствую печали.

Чувствую только острую ярость.

— Я почти хочу спросить, не стыдно ли тебе за себя. Но это было бы пустой тратой дыхания. Потому что это не так, правда, папа? Ты не чувствуешь стыда. Ты ничего не чувствуешь, потому что внутри ты мёртв.

Один уголок его губ изгибается.

Я стискиваю зубы.

— Даже не думай больше приходить за Датчем. Я сделаю так, что ты никогда не тронешь моих братьев. Я позабочусь о том, чтобы ты никогда не победил.

Больше сказать нечего.

Я поворачиваюсь и берусь за ручку двери.

Голос отца вползает за мной, как чёрная слизь.

— Как?

Моя челюсть сжимается, и ручка защелкивается на месте.

— Что ты сделаешь со мной, Зейн? Нет, лучше спросить, что ты можешь со мной сделать?

Смотрю ему в лицо, все моё тело горит.

— Попилить мою машину? Переспать с моей женой? — Он почесывает подбородок. — Потому что эта палка в твоих штанах, похоже, твое единственное оружие.

На краткий миг я задумываюсь о том, чтобы схватить одну из своих барабанных палочек и ударить ею по его лицу.

Папа наклоняется вперед, глаза сверкают чёрным.

— Вот почему ты никогда не будешь представлять для меня угрозу, Зейн. Вот почему ты никогда ничего не добьешься.