Кукольник притормозил, со спины выслушивая тираду Арины Родионовны, в ответ же лишь покачал головой да рукой махнул, и дальше пошел, куда направлялся. Под камнедробильное «фрррр-фррр-фрррр» няниных спиц.

Слова няни и ее «фрррр», как ни странно, легли на благодатную и подготовленную почву. Василий Павлович и сам относился к творению рук своих, к Злозвону, с некоторым мистическим не ужасом, конечно, но трепетом, подозревая и прозревая в нем глубины, обычным зрителям не ведомые, и ощущаемые как раз через тот страх, который он своей игрой на сцене им внушал. Особенно это чувство усилилось многократно после того, как Бармалей принес из своего путешествия в волшебный лес ту берендеевскую игрушку, мароту со светящимися глазами. Вот ее-то кукольник всегда хранил в сейфе, прямо в рукавице Деда Мороза. А куклу, чего ее прятать? Она же кукла!

С такими размышлениями, Василий Павлович пришел в мастерскую. Это была большая прямоугольная комната в три окна на первом этаже театра. Ее, по аналогии с легендарной «кадочкой», пытались называть то «шкатулкой», то «ларчиком». Но ни одно из предложенных названий не прижилось, что, наверное, понятно, и мастерская так и осталась – мастерской.

Он оставил инструменты на высоком верстаке, где удобно было работать стоя, и прямиком направился к большому шкафу со стеклянными стенками и стеклянными дверками, в котором жили куклы. Трехдверный шкаф в витрину Василий Павлович, конечно, переделал собственноручно. И это было не так просто сделать, если честно. Зато теперь куклам в нем жилось хорошо. Они и от пыли, которой в любой мастерской всегда хватает, были надежно защищены, и из общей жизни театра не выключались, и интерьер собой украшали. Что важно, имея в виду постоянную их готовность к выступлению репертуарному в соответствии с расписанием, и любому экспромту.

Он остановился возле витрины и через стекло нащупал взглядом Злозвона. Тот был на месте, и, как обычно, ответил на взгляд кукольного мастера дерзким своим с вызовом аргументом. Но что-то, сразу показалось Василию Павловичу, было в его образе необычного, что-то было не так. В беспокойстве, вспыхнувшем внезапно, но, очевидно, подогретом заранее предупреждением няни, он распахнул дверцы шкафа. И точно! Немедленно бросилось в глаза, что у куклы нет шляпы. Знаменитой уже его синей шляпы с высокой тульей и широкими полями, с которых свисали разномастные сосульки, придуманные Снегурочкой. Сосульки и создавали при движении персонажа тот зловещий мистический звон, от которого он получил свое имя.

Это была новая кукла, старую, как вы помните, выкрали из «Кадочки». Карачун ее и выкрал, больше некому, и с тех пор ее никто не видел. Костюм для этой куклы придумала и исполнила Раиса Петровна, собственноручно. И материал подобрала она же. Длинное узкое пальто из синей шерстяной ткани с блестящими металлическими пуговицами, и такая же шляпа. Все сходились на том, что новый образ Злозвона получился более выразительным и соответствующим этому вредному духу. А с берендейской маротой в руках он и вовсе был неотразим.

И вот, шляпа пропала!

«Так, так, так! – бормотал Василий Павлович скороговоркой, чувствуя, как на него накатывает волнами дрожь. О, он помнил свое столкновение с живым Карачуном, и вряд ли когда его забудет. Но возможность новой встречи с ним из мыслей своих начисто исключал. Инстинктивно. Поэтому тревогу свою старался не персонифицировать, хотя, если честно, у него это не очень хорошо получалось. – Аюшки! Шляпы-то нет, – рассуждал он вслух. – Вот, не было печали! Но этого же не может быть!»

Хозяин пребывал в растерянности недолго. Он быстро взял себя в руки и бросился разыскивать пропавший атрибут. Ведь кто-то же мог просто вынести его из мастерской зачем-то, а потом так же просто забыли вернуть шляпу на место. И ведь могли! Потому что Василий Павлович в театре не запирал ни одной двери, и это была его принципиальная позиция.

Ларчик сей просто открывался!

Под замком, в запертом состоянии, содержался только сейф, что понятно. Доверчивость не должна перерастать в наивность, то есть, хороша в меру. Таким образом, кто угодно мог войти в мастерскую, открыть витрину и забрать из нее шляпу Злозвона.

Но почему только шляпу?! – вдруг выстрелила мысль. Почему не самого?

Директору происшествие показалось зловещим знаком. Предзнаменованием.

Он быстро осмотрел мастерскую – пропажи нигде не было. Не обнаружилась в первом шумном поиске. Тогда Василий Павлович оставил мастерскую и методично, комнату за комнатой, обежал все помещения дома, этаж за этажом, включая, разумеется, зрительный зал. Шляпа так и не нашлась.

Он остановился на площадке наверху лестницы, перед входом в зрительный зал, над которым как в прежние времена красовался герб князей Утяшевых, и стал думать. Надо сказать, что радостного настроения от прекрасного известия у него совсем не осталось. Рассеялось, причем быстро, заместившись тревогой и предчувствием неотвратимой беды. Но он старался держать себя в руках и думать, думать! Потому что, если он позволит себе вдаться до паники, все, вообще все может свалиться в тар-тарары.

Думай, говорил он себе, думай! Но слова плохо помогали, ничего в голову не приходило разумного.

Странно, что в театре до сих пор никого нет, подумал он подозрительно. Но потом вспомнил, что в пятницу актеры и прочий персонал собираются здесь лишь после обеда, часам к трем, и готовятся к завтрашним представлениям, бывает, до позднего вечера. Это он, как обычно, пришел раньше всех.

Над центральной лестницей имелось большое окно, и Василий Павлович, прервав свой безрезультатный поиск, остановился прямо перед ним. Он стоял и смотрел туда, вовне, в мир осени, и ему казалось, что мир тот удаляется от него. Отделяется и удаляется. Вдруг резко, прямо на его глазах потемнело, наползла низкая туча, и из нее сыпануло снегом. Снег больше походил на крупу, жесткую и окатанную, она шрапнелью ударила по стеклу.

Василий Павлович вдруг спохватился, что не осмотрел еще внутренний дворик. Он скатился по лестнице и мимо Арины Родионовны, проигнорировав ее возглас и, возможно, вопрос, толкнув дверь, выскочил во двор.

С неба действительно сыпалась крупа. Жесткие снежинки с налета кололи лицо, зарывались в волосы, в бороду. Заметно похолодало, похоже, даже подмораживало. Кукольник втянул голову в плечи.

Дорожки уже оказались засыпаны снегом, а вот трава на газонах торчала щетиной сквозь белую посыпку, и эта зелень сквозь снег была нестерпимо яркой. В центре двора, в месте пересечения дорожек, стоял небольшой фонтан, уже с месяц как неработающий. К нему-то Василий Павлович, толкаемый странным беспокойством, и направился. И, не дойдя до цели несколько шагов, издали обнаружил то, что искал.

Шляпа Злозвона лежала на самом верху, накрывала верхнюю лейку фонтана. Она была присыпана снегом, впрочем, не сильно, сосульки свободно свисали по сторонам и, толкаемые завихрениями воздуха, тревожно позвякивали.

«Ну, вот что это такое? За каким чертом и кому понадобилось это делать»« – спросил себя Василий Павлович. Потянувшись, он забрал шляпу с фонтана и, прижимая ее к себе обеими руками, вернулся в театр. По дороге почувствовал, что – отлегло. Отлегло, но осадочек остался!

– Хозяин! К вам тут пришли! – возвестила Арина Родионовна, едва он вошел.

– Где, кто?! – спросил директор резко, резче, чем следовало. Он огляделся кругом, но в фойе никого постороннего не было. – Где? – повторил он.

– Посетитель прошел в ваш кабинет. Я пыталась его задержать, но он меня проигнорировал.

– Вот как? – удивился Василий Павлович. Арина Родионовна у гостей, вообще у всех, кто ее видел и с ней общался, пользовалась непререкаемым авторитетом. Понятно, известие, что кто-то ее не послушался, наполнило кукольника новой тревогой.

Не выпуская шляпу Злозвона из рук, он по лестнице быстро поднялся на второй этаж и вошел в кабинет.

Это был обычный кабинет, традиционный, устроенный по тому же принципу что и кабинеты директоров театров по всему миру. То есть, в нем были стол и кресло самого директора, и специальная мебель для посетителей, и много афиш сыгранных и не сыгранных представлений по стенам. Так вот, этот гость все переиначил. Он развалился в кресле кукольника и даже положил ноги на его стол.