У няни, кстати, имелся свой спектакль, где ей была отведена одна из главных ролей. Но когда ей предложили работу кассира по совместительству, она не отказалась. Потому что зритель, он везде одинаковый, что в зале, и что в фойе. И что, кстати, в буфете. Просто надо уметь внимание людей и, соответственно, их любовь вызывать и привлекать. Няня и в образе кассирши справлялась с этой задачей великолепно. Недаром же во время антрактов, и когда представление заканчивалось, или еще не началось, рядом с ней постоянно толпился народ.

Арина Родионовна вдруг включилась в жизнь и дребезжащим старческим голосом, пришамкивая, принялась начитывать текст, прямо в потолок, куда было устремлено ее деревянное, шелково отсвечивающее восковой мастикой, лицо.

– Проходите, господа, проходите! – излагала кассирша с душой, с чувством, с расстановкой. – Э-э-э! Денег как хочется! В мешочек, господа, их кладите! Щедрою рукой. На развитие таланта!

Няня была одета во все вязанное: такого же цвета, что и находящийся в работе шарф, кофту, бежевую юбку и толстые рейтузы, синие с полосками. На ногах теплые войлочные тапочки. Ногами же она придерживала мешок с надписью «Касса», куда следовало погружать пожертвования и вознаграждение за просмотренный спектакль. Именно так учил Василий Павлович: оплата после спектакля, когда растроганные и очарованные представлением зрители более щедры.

«В принципе, все правильно, – подумал директор театра. – Кроме того, что его лично Арина Родионовна должна встречать совсем другими словами и выражениями. Начальство, как известно, нужно знать в лицо!»

Вообще, он давно стал замечать, что куклы, причем, все поголовно, со временем начинали своевольничать и раз за разом отходили от написанных для них текстов. То слова местами переставят, то шуточку выдадут незапланированную. А кое-кто даже стал позволять себе как бы невзначай, между делом, оппонировать и подшучивать над ним самим. Такие дела. Одному Богу известно, чем они тут занимаются по ночам, о чем говорят, оставаясь одни, сами с собой.

Опершись рукой на бревенчатую стену, Василий Павлович наклонился и заглянул кукле в лицо. Та дернула головой, блеснув при этом очками в тонкой оправе. Глаза-бусины заходили из стороны в сторону.

– А, хозяин, это вы! – наконец узнала она Василия Павловича. – А меня тут, видите ли, скрючило. Я предполагаю, это прострел. Не могли бы вы помочь мне каким-то образом? Мне надо поправиться, чтобы засвидетельствовать вам, что полагается.

– Уф – отлегло у Василия Павловича. – Слава Богу, с тобой все в порядке. А я уж волноваться начал. Думал, с головой что-то случилось. Ты у нас старенькая, мало ли!

– Что значит, в порядке?! – воскликнула с негодованием няня. – Совсем не в порядке! Я пошевелиться не могу!

– Видимо, тросик порвался, или со шкива слетел, – успокоил ее Василий Павлович. – Подожди немного, я поправлю.

– Да уж поправьте, будьте любезны! Только не затягивайте с ремонтом, хозяин! Я женщина пожилая, мне в такой позе нельзя долго оставаться. Вредно для организма.

Василий Павлович сходил в кабинет, где оставил на вешалке возле теплого радиатора намокшую куртку, потом спустился в мастерскую и, взяв там инструменты, вернулся в фойе. По дороге он ворчал себе под нос. «Ишь, организм у нее. Не механизм, а, понимаешь, организм! Хм, хм!»

– Прошу пардона, – сказал он няне. – Но мне придется тебя слегка оголить.

– Что, опять? – всполошилась Арина Родионовна. – Опять это бесстыдство? А иначе никак нельзя?

– Иначе никак!

– Ой, как же так! Я женщина пожилая, пожившая даже, не юная моделька. Мне оголяться и демонстрировать себя в стиле ню не комильфо!

– Я только спину. На спине у тебя крышечка, которую нужно снять, чтобы добраться до механизма. Сама знаешь.

– Ох, ну что с вас взять, хозяин! Делайте, что считаете нужным! Только побыстрей, голубчик, прошу вас, а то здесь прохладно, не натоплено. Не хватало еще, чтобы меня радикулит разбил. Или люмбаго. Как, по вашему, с этим люмбаго я смогу выполнять свои обязанности?

– Постараюсь все сделать быстро, – пообещал Василий Павлович. – Не в первый раз!

– Ах, да в любой раз это так неприятно...

– И, кстати, почему ты говоришь, что у нас не топлено? По-моему, вполне тепло, хорошо.

– Может и так, только меня всю знобит. Вот, видите, видите? Б-рррр!

– Это нервное. Ну, потерпи, потерпи. И не ворчи, сама знаешь, что это недолго, опыт у тебя есть. Тем более, зрителей сегодня не будет, никто мешать не станет. Я что-то вообще никого не вижу. Где, кстати, кто? Доложи, будь любезна, обстановку, пока мы тут с тобой занимаемся ремонтом. Руки работают, а голова не занята, получается. Чего ей простаивать, верно? Пусть усваивает информацию. А у тебя и руки отдыхают, к слову.

– Это, может, ваша голова, хозяин, простаивает. Моя же постоянно, напряженно, не зная устали трудится.

– Вот как? И над чем же она у тебя трудится? Позволь уж спросить?

– Ну, например, я могу репетировать роль!

– О, это правильно!

– Да! Некоторые, не понимая, откуда текст, думают, что я с ума сошла, но это не так.

Глаза у нее вдруг еще больше остекленели, взгляд уставился в одну точку, где-то над головой у Василия Павловича, и на былинный манер, голосом сказочницы, или бабы-байщицы, она принялась декламировать, как сама называла, текст:

– Кучерявый-то этот, писать рано научился. Все строчит, строчит, глядишь, он и книжку готовую приносит. Говорит, это такое домашнее задание было, на каникулы.

– Погоди-ка! А это откуда? – удивился сказочник. – Я что-то таких слов в твоей роли не припомню.

– Это роль из нового спектакля.

– Из нового спектакля? Разве уже есть, новый?

– Будет! Уже готовится. Лично я не собираюсь останавливаться на достигнутом.

– Похвально, конечно, но я для тебя таких слов не придумывал...

– Ах, да что там! – Не дослушав хозяина, няня снова вошла в образ будущей роли: – Как-то спрашивает: а что, няня, правду говорят, что чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей? Я говорю – правда. Он так и записал. А потом взял и в Москву укатил. Ой, я так плакала!

И она попыталась показать, как она плакала на самом деле, но ничего не получилось.

– Хозяин, вы не могли бы поторопиться с ремонтом? А то я слишком статична для роли! Я не могу пошевелиться! – сказала она недовольно и требовательно.

– Я стараюсь! – поспешил оправдаться Василий Павлович. – Но тут у тебя слишком маленькие колесики и слишком тоненькие тросики, а пальцы мои, наоборот, слишком толстые и неуклюжие, и я никак не могу попасть ими, куда нужно!

– Ах, это вечное несовпадение имеющегося с желаемым!

– Это ты, вообще, о чем? – спросил кукольных дел мастер.

– Это я так, вообще! – заявила старушка несколько расплывчато, с интригой в голосе.

– А я, было, подумал, что ты философствуешь.

– Философия, это материя сытых бездельников, – заявила ему в ответ Арина Родионовна. – Мы же люди рабочие, нам философствовать некогда. Нам, если угодно, простых слов и простых правил для жизни вполне хватает.

Василий Павлович в удивлении даже бросил ремонт и, отстранившись и поправив очки на носу, с изумлением воззрился на творение рук своих.

– Так, – сказал он. – И что же это за слова, что за правила, можно узнать?

– Да, пожалуйста! Первейшее из них: каждый должен заниматься своими делом. Например, вы, хозяин, придумывать сказки и ремонтировать нас, кукол. Раиса Петровна шить костюмы. Мы все играть в спектаклях. И так далее.

– Из чего я заключаю, что кто-то пытается заниматься не своим делом? Правильно я понимаю?

– Нет, но... Да.

– И кто же это занялся не своим делом? Ну-ка, делись мнением!

– Это скорей наблюдение... Понимаете, хозяин... А не могли бы вы каким-то образом ускорить процесс ремонта? Мне так неудобно, с потолком, кажется, приходится разговаривать. Я вашего лица не вижу, и чувство такое, будто солнце с неба прибрали.