Еще Бармалей увидел приготовленные для топки дрова в поленнице у одной из стен, и, наискосок через зал, проход в соседнее помещение. Оттуда раздавалось звяканье ножей, и доносились другие, обычные для работающей кухни, звуки.

Стол, который напротив входа, располагался на возвышении, он и был освещен ярче остальных. Светильников здесь имелось три, плюс на стене над столом висели две лампы – они-то и давали яркий устойчивый свет. Оттуда, из-за главного стола, раздался ласковый ответ на приветствие Бармалея:

– Милости просим к нашему шалашу!

Как-то само собой получилось, что вошедшие выстроились перед дверью следующим образом: за центрового Бармалей, по левую его руку встал леший, а у правой ноги – кот. Баюн при этом периодически чесал, а казалось, что точил, клык о колено парня, отчего тот раз за разом отбрыкивался.

– Вы только гляньте: прям, три богатыря! Вылитые! – подметил кто-то из старых гостей, смешливый.

По корчме, как, бывает иной раз, вихрь в поле ворочает тяжелый неподъемный воздух, пронесся смех.

– Цыц у меня! – с высокого стола раздался окрик хозяйки заведения, и смех тут же угас, не разогнавшись.

Тут вдруг леший вспомнил, что, как-никак, на службе дозорной состоит, и, спохватившись, выступил вперед с докладом:

– Нарушитель лесного спокойствия доставлен, хозяйка! Незаконное проникновение подтверждено и пресечено!

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим... – проявила повышенный интерес хозяйка, чем заставила Бармалея подбочениться, дабы продемонстрировать себя в лучшем виде. И это ему, похоже, удалось. – Так вот ты каков, любитель незаконных проникновений!

– Не знаю, что вы имеете в виду, – ответил гость несколько смущенно. – Даже теряюсь в предположениях.

– Незаконное проникновение имею в виду! – в голосе хозяйки корчмы прозвучали металлические нотки. – На запретную территорию волшебного леса. Ты, мил человек, как есть нелегальный мигрант!

– Почему же это нелегальный? Даже обидно, честное слово! – Бармалей от возмущения несправедливостью обвинений, покраснел. – Я, между прочим, настоящим заклинанием воспользовался для прибытия сюда, так что, все законно. Имею право!

– Ага, вот как, значит, – хозяйка с готовностью приняла его объяснения и даже не стала спорить. – Что ж, это меняет дело. Ты проходи сюда, гостюшка дорогой, – поманила она Бориса голосом и, приглашая, махнула белой рукой. – Поднимайся к нам сюды, знакомиться будем.

– А вы что уши развесили? – вдруг зычно окликнула она внемлющую их разговору публику. И действительно, оглянувшись, Бармалей увидел, что лица присутствующих, у кого они имелись, до единого все направлены на него. Прочие оборотили в его сторону свои образины, которые лицами-то назвать язык не повернётся. Ощущалось, как за спиной сгущалось напряженное, настороженное молчание. – Ну-ка, угостите себя брагой! А еще лучше, спойте-ка нам песню про нашу малую родину!

По залу прошло волнение, шум, и почти сразу в левом от входа углу чистый густой голос басовой тональности затянул:

– Шуме-ел сурово Брянский лес, спуска-ались синие туманы...

Сводный хор леших и кикимор подхватил и грянул:

– И сосны слышали окрест, как шли на битву партизаны...

Что-то не слишком весело у них тут, подумал Бармалей, восходя по двум ступенькам на подиум и оглядывая с той высоты поющий зал. Тем не менее, продолжил он мысль, репертуар, походу, правильный. Поднявшись же, перво-наперво поклонился хозяйке в пояс. Никто его не учил такому этикету, но сказок он в детстве пересмотрел и перечитал немало, кое-что помнил. Потому и решил: раз уж в сказку попал, все должно быть правильно. По сказочному. Дед, Василий Павлович, точно так бы себя вел.

Хозяйка старательное его поведение оценила.

– Какой же ты, молодец, пригожий да обходительный, – сказала ему ласково, да на почетное место по правую от себя руку усадила. Лешему же с Баюном по-простому мановением пальца места их за столом указала.

– Что ж, давай знакомиться, – сказала она приветливо, но тоном, не допускающим возражений, – Кто таков будешь, добрый молодец? И зачем в наш Волшебный лес пожаловал?

– Я вообще-то музыкант, имя ношу Борис, а по прозвищу я Бармалей, – отрекомендовался гость. – В лесу же вашем оказался не случайно. Девицу я одну разыскиваю, Марфуткой зовется. Случаем, ничего про нее не слыхивали? Почему-то он решил имя Снегурки пока не раскрывать. Мало ли что!

– Ну, а кто я, ты, должно быть, знаешь? – сама встречно спросила хозяйка Бармалея, проигнорировав его вопрос о Марфутке. – Нет? Фи! Безобразие! Почему же до сих пор никто меня не представил?!

– Не пришлось как-то, – поспешил оправдаться леший. И тут же исправил оплошность: – Ягодинка Ниевна, хозяюшка наша драгоценная и всесильная. Но чаще мы по-свойски зовем ее мамаша Фи.

– Вы, должно быть, польских кровей? – предположил от внезапной догадки Борис.

– Пожалуй, что и польских, – на миг, задумавшись, согласилась хозяйка корчмы. И добавила определенности: – Рюриковичи мы.

Она улыбнулась Бармалею доброй, открытой улыбкой, после которой тот совершенно уверился, что рядом с этой женщиной расслабляться не стоит, и поспешил внимательно изучить ее внешность.

Мамаша Фи на вид была молодая еще по всем статьям женщина, белолицая, румяная. Голову ее плотно обтягивал завязанный на затылке платок в горошек, так что про качество волос никаких заключений Борис не сделал, однако предположил, что они, должно быть, коротко острижены. Если вообще есть. Тонкий породистый нос с горбинкой и немного хищным вырезом ноздрей, и такой же изящный, а также выдвинутый вперед подбородок говорили о твердом характере и крутом нраве. Но вот глаза ее! Глаза посверкивали в отблесках ласковой улыбки на тонких губах, как, бывает, играет клинок на солнце. Тут у Бармалея немного сердечко холодком тронулось да подморозилось, поскольку был тот клинок острием направлен прямо в него. Тут уж и восприятие ее изменилось. Судя по глазам, мамаше Фи в равной степени могло быть и сорок пять, и четыреста сорок пять лет.

Тонкий стан мамаши Фи обтягивал темно-зеленый жакет с меховой опушкой, но она все равно обнимала себе за плечи похожими на куриные лапки руками с длинными пальцами, будто мерзла. Ее птичий силуэт напомнил Борису виденную когда-то картину, он не помнил чью, и не помнил, где. Там на той картине была изображена подобная женская фигура, в каком-то кафе, за столиком, только у той женщины в пальцах была зажата сигарета в длинном мундштуке. Да, сигареты мамаше Фи не хватало, для завершения образа. И рюмки абсента на столе.

Наклонившись к коту, Бармалей подтолкнул того локтем и шепнул ему на ухо:

– А мамаша-то ваша, о-го-го!

– Что ты! Фигура! – живо откликнулся кот. – Она и богатырка, и похитительница, и дарительница!

– Что ты говоришь! – удивился Бармалей. – Надо же! Кого же она похищает? Чем одаривает?

– Про то лучше тебе не знать! У нее, чтоб ты знал, змеиный хвост под юбкой. Никто его не видал, но все про него знают. Мамаша Фи владетельница волшебных предметов и сама наделена магической силой. А еще сказывают, будто когда-то стерегла она проход в подземный мир и пропускала туда тени усопших. Сказывают, нибыто она сама ими питалась, потому так легка до сих пор, что летать может.

– Но это не точно? – спросил с надеждой сбитый с толку данными котом характеристиками Бармалей. – Скажи, что про все это ты сейчас сам придумал?

– Верняк! – не пощадил его Баюн. И все же в конце оставил надежду: – Хотя, кто знает...

– Яга! – догадался тут Борис. – Ягодинка, это же... Страшно ему стало, не по себе. – Ох, и попал же я! – подумал он.

Хор к этому времени затянул «В лесу прифронтовом». Очень проникновенно, надо сказать, с душой. Слышать такое исполнение было довольно необычно, как и необычной и даже странной казалась приоткрытая без опаски душа лешего. Две кикиморы немедленно вскочили и, сцепившись руками, закружились в вальсе. Когти их зашаркали по струганным доскам пола, как набойки на подошвах. Очень им, видимо, старинный этот вальсок, «Осенний сон», по нраву пришелся.