Я лежал на чём-то очень мягком, но достаточно упругом, словно на настоящей пуховой перине. Те, кто хоть раз на такой спал, никогда не забудет, как словно на облаке лежишь. Довелось мне в детстве у дальней родни в деревне на такой поспать…

Пощёчина, не сильная, но хлёсткая, заставила меня вздрогнуть, вырывая из приятных воспоминаний. Следом за ней прилетела вторая. А потом меня схватили за грудки и попытались тормошить. Примерно с тем же успехом, как если бы я попытался сдвинуть валун, лежащий рядом с пещерой. Валун… Миклуш!

Распахнул глаза. Ушастая⁈ Блондинистая соседка, вовсе не стесняясь своей наготы, сжимала в своих кулачках борта моей куртки. Увидев, что я открыл глаза, она с видимым облегчением выдохнула и затараторила на своём птичьем языке. Вот только я опять ничего не понял. Но и не особо стремился сейчас. Мой взгляд скользнул по правильным почти идеальным чертам её лица и устремился ниже, где почти сразу же уткнулся на небольшие, но довольно красивые холмики груди с большими розово-вишнёвыми, боевито торчащими сосками. Ушастая, проследив мой взгляд, замолчала и, вспыхнув, словно маков цвет, влепила мне очередную пощёчину…

Боль была такая, что голова буквально раскалывалась, как перезрелый арбуз при каждом вздохе. Больше никогда не буду злить соседку! Вроде и субтильная, в чём душа держится, а как кувалдой врезала… Кувалдой… Стоп! Как кувалдой — это мне врезала какая-то тварь!

Бум, бум — глухие звуки ударов чего-то твёрдого по твёрдому. И хекания, сопровождающие каждый удар. Эти хекания мне знакомы! Я их каждое утро, а то и вечер слышу во время тренировок. Агееч бьётся! Только почему один? Почему не слышу короткие, экономные выдохи Полусотника⁈

Пока открывал глаза, в мозг словно раскалённую спицу вставляли, а взор цветные пятна застилали. Пришлось усиленно моргать, закусив до крови губу, пытаясь снять пелену.

Беда! На Агееча наседал вовсе не костяной паук. Тварь напоминала плод больной фантазии обкуренного гейм-художника. На головогрудь двухметрового скорпиона, собранного из одних костей, даже клешни были костяные, насадили торс человеческого скелета, сейчас во всю размахивающего топором. А старик принимал удары на уже порядком изрубленный щит. У него, наверное, уже рука от боли отсохла.

Иван! Теперь понятно, почему я его не слышал. Полусотник лежал ничком, прижав своим телом длинный скорпионий хвост, лишая тварь мобильности. Та, видимо, уже не в первый раз, упёрлась в тело Ивана задними лапами, пытаясь скинуть груз. Старик, видя это, тут же перешёл в атаку. Прикрывшись щитом от топора, он попытался ударить тварь в череп. Но ему тут же пришлось отскочить назад, уворачиваясь от удара левой клешнёй. Та пронеслась всего в нескольких сантиметрах от бедра старика. Не останавливаясь, тварь попыталась достать Агееча правой, метя в левую голень. Но тот успел, опустив щит ниже, блокировать атаку. Затем, присев, пропустил над собой горизонтальный удар топором. И тут же сделал подшаг вперёд, не давая твари и секунды, чтобы скинуть тело Полусотника с хвоста, и провоцируя её на новую атаку.

Сколько такой танец со смертью может продолжаться? Минуту? Две? До первой фатальной ошибки. Нежить, в отличие от той же нечисти, не устаёт и боли не чувствует. А вот Агееч очень даже. Надо помогать старику! Но как? Швырнуть молнию? А вдруг у твари защита от магии? На пауках срабатывало же. А на этой? Нет, нельзя! Могу Ивана ею зацепить, а вдруг он ещё жив. Что значит вдруг? Пока обратное не доказано, значит, жив!

Оцепенение? Тварь в сейчас в тени. Вот только она нежить. Ни разу не пробовал это заклинание на них. Рискнуть? Можно время зря потратить. Остаётся только один вариант — физическая атака. Тогда подъём.

Легко сказать, только я попытался подняться на колени, как перед глазами всё закружилось, а меня повело. Успел упереть низ щита в землю и навалиться на верхнюю кромку, потому и не грохнулся. Снова закусил нижнюю губу, надеясь болью остановить землю. Несильно, но помогло. Боец из меня сейчас, как из мешка с дерьмом…

Мешок с дерьмом! А это вариант! Только щит скину — мешает, да и молот мне не нужен будет. Вынул левую руку из крепления и чуть вновь не грохнулся. Сильно же меня эта тварь приложила.

Дистанция? Ох, не достану. И на ногах не дойду, на коленях-то, пока стою, мотает нещадно. А надо! Отталкиваю щит в сторону и сажусь на пятки. Теперь наклониться, опереться на руку, на вторую и вперёд. Руки дрожали, подгибались, но всё-таки держали. Теперь правое колено вперёд, левое, а теперь снова руки. Чуть быстрее.

Агееч, заметив мои манёвры, ускорился. И стал ошибаться. Удар топора, под который он едва успел подставить щит, заставил его отойти назад. Левая рука старика повисла, не в силах больше держать вес. Ещё два шага назад в попытке увернуться от удара клешнями.

Твою же… Так я и опоздать! Но старик смог. И тут же, сбросив щит с руки, ударил молотком по клешне. Агееч, ты главное — продержись и пойми мою задумку. Боль в прокушенной губе и металлический вкус своей крови немного помогают. Ускоряюсь. Дистанция! Сажусь на пятки. Перемещение! Хрен. Ещё одна попытка.

Есть! Умение перекидывает меня на спину твари. Она узкая, костлявая, долго не удержаться. Кулём валюсь на спину скелета, пытаясь прижать его руки к торсу. Секретная техника мешка с дерьмом! Тварь дёрнулась, прогнулась в спине, пытаясь сбросить неожиданный груз, и одновременно ударила затылком. Попала в нос. Звёзды перед глазами. Сознание плывёт.

— Давай!.. — рычу из последних сил, прежде чем снова провалиться в темноту…

Я снова лежу на чём-то мягком, но упругом. А ещё пряно пахнет скошенной травой. Сильно пахнет. Не припомню таких ароматов в гнёздышке ушастой. Если только уровень Единения с лесом опять не апнулся. Вот только с чего бы? Ничего такого для этого я не делал в последнее время. И интерфейс не посмотреть. Когда я погружён в собственное подсознание, он почему-то мне недоступен. Ну и ладно, полежу немного так. Хорошо же: ничего не болит, никто по щекам не бьёт.

«Хватит врать!» — после этих слов, прозвучавших в голове словно удар колокола, я почувствовал, как к щекам прилила кровь, и мне стало стыдно, будто в детстве мама застала за разглядыванием порнографических картинок. — «Хватит врать, Чэч! Ты уже давно понял, что очнулся не в гостях у блондинистой соседки…»

Мне и вправду было страшно. Очень страшно! Этот густой, пряный запах скошенного сена мне был очень хорош знаком! И если я лежу не на пуховой перине, но на чём-то мягком и упругом, вместо того чтобы чувствовать впивающиеся в тело камешки, значит, меня перетащили на сеновал хуторян. Вопрос кто это сделал? Мужики, гоблины? И почему рядом с собой я никого не слышу? Нет, теперь я слышу звонкие крики ребятни на непонятном мне гоблинском языке, квохтанье наседки, переполошённый писк цыплят. Но все эти звуки там, за пределами сеновала. Рядом же тишина: ни чьего-то спокойного дыхания, ни тяжёлого сопенья, ни храпа, ни даже тихого шёпота. Ничего! Ни одного, ставшего столь привычным за несколько месяцев звука. Тишина. Поэтому мне страшно открывать глаза!

Так, борясь со своим страхом, я пролежал ещё несколько минут, стараясь дышать через широко открытый рот, чтобы звук моего дыхания не заглушал другие. Тишина!

— Эй! — хотел крикнуть я, но из пересохшего рта вырвалось только негромкое сипение. — Эй!

Тишина… Не уж то все… Нет! Такого не может быть! Кто-то ещё должен был выжить!

Наконец-то я заставил себя раскрыть глаза. Мои догадки оправдались. Я лежал на знакомом сеновале. Почти полтора месяца назад, каждое утро в течение полутора недель, открывая по утрам глаза, я хорошо изучил эти балки и доски крыши. На сеновале царил полумрак, но по свету, врывающемуся в открытую дверь, понятно, что на улице самый разгар дня.

Лежу раздетый до исподнего, накрытый бычьей шкурой, моей шкурой. В смысле, принадлежавшей мне. Той самой, что укутывался каждую ночь в фургоне. Значит, кто-то из наших жив, иначе схватили бы первую попавшую. Кто? Агееч? Миклуш? Иван?