— Страшный мор! Лютый! Лютый! — зачастил Алхимик, подскакивая на ноги. — Валит с ног здоровяков за сутки, а женщин и детей пожирает за мгновения! Но… я видел его немилосердный взор. Я… видел однажды его облик! Облик того, кого нельзя называть по имени!

Касарбин недоумённо нахмурился, хотя он уже, конечно, понимал, куда клонит Алхимик на интуитивном уровне. Этот взбалмошный безумец вдруг подпрыгнул к иноземцу и продолжил свою спутанную речь:

— Да! Да! Он был словно лютый бог! Тот, кого нельзя называть по имени, и кто появляется из прибывающих вод!

Алхимик навис над Касарбином так, чтобы молодой человек мог смотреть прямо в его глаза — в глаза, в которых должна была отразиться история рассказчика: ужас, что он испытал, скорбь и сожаления от многочисленных потерь, но и радость по причине того, что он сам уцелел, ровно, как и вина за сохранение собственной жизни — весь этот пышный, мрачный спектр цветов, которыми располагал бог моровой болезни.

— Оспа предков обычно приходит весной с паводками, когда реки разливаются до безобразия и запруживают заливные луга и старые поймы стоячей водой, и от неё нету спаса…

— Но у нас лето в разгаре, воды в Басул, наоборот, уже идут на убыль, — возразил Бел-Атар.

Хотя он, безусловно, лучше многих осознавал, что здравый смысл если и поможет отогнать болезнь — то только от рассудка, однако он полностью бессилен перед натиском телесных хворей. Оспу предков, как и любое другое поветрие, не переубедишь трезвыми доводами.

— Я, пожалуй, ненадолго отлучусь, — спустя некоторое время заключил Касарбин.

Он поднялся с табурета, подошёл поближе к постели Момо, склонился и легонько провёл пальцем по лбу парнишки. Глаза Лана были плотно закрыты, однако его ресницы подрагивали, видимо, пострадавший усердно боролся за жизнь не только наяву, но и во сне. Перед уходом Бел-Атар отметил, что лицо актёра выглядит уже менее опухшим. Стало быть, целебные снадобья и магические заклятья всё же сработали? Хмыкнув напоследок, молодой человек двинулся прочь.

— Избавь его от смерти, а смерть — от боли… — шептал Алхимик, и голос его разносился по тёмному коридору ставки.

Бел-Атар молча изъял из кармана золотую монету на шнурке, ту самую, что у него недавно украл Ватрушка. Теперь стараниями того же Ватрушки монета вернулась к собственному хозяину. Она наполняла густеющую тьму своим манящим металлическим блеском, который рождался только на поверхности чистопробного золота, и Касарбин подивился, как же нечто столь привлекательное и в целом прекрасное может быть таким отравленным, неся в себе лишь беды?

Мужчина погрузил монету обратно в карман и медленно потопал в направлении башни. Он желал подняться на верх, выбраться на смотровую площадку и оценить ситуацию издалека, словно сторонний наблюдатель. У Бел-Атара было превосходное зрение, ведь в юности он никогда не засиживался дома. Прежде чем стать владельцами таверны, его родители слыли умелыми и опытными торговцами, которые проводили свои караваны через многочисленные препятствия: неважно, были ли это «непроходимые» джунгли, «непреодолимые» горы или же беспощадные пустыни — им покорялись любые земли. Конечно, всегда требовалось проявлять смекалку и изворотливость, ровно, как и находчивость, а ещё обладать обширными знаниями для того, чтобы не сгинуть где-нибудь на краю света. Именно родители научили Касарбина ориентироваться по звёздам — этим неугасимым пустынным маякам, — когда всем честны́м семейством пересекали неприветные и бесплодные юдоли пустоши Набитан.

Касарбин ещё явственно помнил холод и жар пустыни. Эти перевалы барханов из золота и черни, как застывшая волна, которая обманула время и растворила его в песок. Днём Набитан сияла платиной и отливала золотом под палящими лучами солнца, а ночью, под надзором Дион и Цер и серебристых звёзд, дюны преображались, наливаясь серо-чёрным углём.

Сейчас молодой человек вспоминал всё это, стоя на углу навесной пристройки на крыше башни, открытый всем ветрам и сторонам света. На горизонте собирались грузные тучи, из разных кварталов омута вверх поднималась густая, сажевая гарь — такова цена невнимательности, и где-то уже начались пожары из-за оставленных без присмотра печей и очагов в покинутых домах. Бел-Атар устремлял свой взор на восток, туда, где устье Басул разветвлялось и захватывало обширные территории, разрезая влажные почвы на тысячи мелких островков, но он не видел признаков мора. Он видел там, поблизости от Сломанного берега, совершенно иную, однако не менее зловещую картину: к городу медленно ползли сотни уродливых тварей на раскорячках, которые прижимались к земле словно пресмыкающиеся.

— Что же это такое творится? — растерянно прошептал молодой человек, пока резкие порывы ветра трепали полы его модного камзола.

Впрочем, кому-то и во враждебной пустыне удобно, ведь он там родился и жил, а в знакомых водах плавать проще, даже если воды эти обращены в безжалостные, смертоносные пески. Осталось надеяться, что Момо тоже помнит сию завалящую истину, и что ему не чужды науки бессмертных существ, которые следят за небом, и которые знают, куда надобно смотреть, дабы выбраться из безвыходной ситуации. Говорят, просторы Междумирья покрывают барханы седых песков и испещряют дюны пыли из истлевших останков, а ещё говорят, что Междумирье — это перевал; мост, что разделяет мир живых и царство умерших. И пройдёшь ли ты через него, и где окажешься в итоге — всё это зависит только от личных качеств и индивидуальных способностей. В Междумирье не на кого рассчитывать, кроме себя самого.

Но, наверное, свет сгодится как приманка. Он нужен всякому кораблю, поэтому не помешает друг на землях обетованных, который разожжёт маяк у наиболее опасного и острого края суши, пока ты в далёком плавании.

— Ваше Высочество, — прошептал до сих пор изумлённый Эмерон, немного наклоняясь вперёд, поближе к наследному принцу, — всё же, кто этот человек? Почему… Вы ему доверяете?

Чёрный Вереск взором указал на распахнутые двери веранды возле тронного зала, откуда задували порывы ветра, предвещающие мощную грозу. Сэль немного поморщил нос, обнял покрепче руками собственные плечи, а затем тихо ответил:

— Он не человек вовсе. Он — лунг, бессмертный и могущественный маг, странник, что бывал в таких местах, которые даже не снились смертным. Он умеет управляться с магией, его кровь — это чистый майн. Позволь ему решить нашу проблему с воплощениями утопших…

— Но он чужак! — нетерпеливо встрепенулся Эмерон, изо всех сил старающийся усмирить свою гортань и держать голос под контролем. — Он — иноземец, которому нет веры, и которому не должно иметься дела до наших проблем и наших земель…

— Или что, может, твой отец желает выступить вперёд и сразиться с дикими тварями?

Принц отвернулся в сторону и скорчил некую надменную гримасу, столь ему не свойственную прежде, что Эмерон взволновался до глубины души. Неспокойно было нынче его сердце, когда возле хрупкой фигуры Его Высочества возвышался этот подозрительно длинный и плечистый господин.

— Кажется, Его Светлость Эйлетт Чесферон прекрасно дал нам понять, что не желает вмешиваться, пока страдают жители омута, среди которых «нет ни одного порядочного человека и которые ютятся в гнилых трущобах, словно грязные насекомые».

Подняв вверх одну бровь, Сэль уставился на Эмерона Чёрного Вереска, пятого ара дома Кирн, которому было совершенно нечего возразить против данной цитаты. В конце концов, именно такие речи прозвучали на совете из уст его почтенного батюшки. Эйлетт хотел повременить, оценить ситуацию и взглянуть на общую картину со стороны, ведь никогда ещё подобного не происходило, и негули не проникали за городские стены. Что им нужно в Исар-Диннах? Почему они покинули гроты и руины Сломанного берега? Неужели, их выгнало предчувствие? Страх перед очередным катаклизмом — золотым бедствием?

— Разве такое благое свершение, как очистка городских предместий от скверны негулей, не приумножит честь правящей семьи? — принц сделался более серьёзным и устремил свои раскрасневшиеся глаза на собеседника.