— Ур! Химгу́р! Кардрагон! Ур! Химгур! Кардрагон! — разносился на всю округу приветственный клич.

Постепенно голоса молящихся сливались в единое целое и превращались в монотонный, глубокий гул, который потоками растекался по окрестностям. Он расплывался и запруживал ближайшие земли, словно бесчисленные ручьи и мелководные реки, что сетью опутывали вотчину дома Аон, и ему же дали имя, — «дом Тёмных Ручьёв». Молящиеся покинули узловой город Аонов, Орм, расположенный на берегах Зелёного моря, оставили свои деревни и веси и заявились к подножью Горы Тысяч, возле которой велись раскопки древней святыни Элисир-Расара, дабы выказать своё почтение очень важному богу — богу с миллионами глаз и сотнями сердец, Кардраго́ну, покровителю магии и властелину майна, хранителю волшебного начала этого мира, или волшебного корня, как говорили местные.

Несмотря на то, что храм посвящался Отравляющей Фахарис, или Моранне, богине смерти, разложения и пупырей, паломники возносили хвалу именно Кардрагону — богу, который имел гораздо большее значение, и сильно влиял на умы людей. В конце концов, здесь давно бродил слух, будто в суглинистых почвах обнаружили далеко не одну только мумию «Фахарис», а ещё некоторые весьма любопытные, и в какой-то мере необъяснимые вещи. Например, почти нетронутую временем тушу погибшего дракона. Дракон этот, ныне обладающий чёрно-бурой окраской с тёмно-серым металлическим отливом, лежал прямо над мумифицированным телом «Фахарис». Шею ящера опоясывали десятки рядов бус из янтаря и золота, все его четыре лапы тоже оплетали богатые, но не слишком искусные украшения. При пристальном изучении на горле дракона была замечена обширная рваная рана, и, должно быть, бедняга замёрз насмерть после какого-то сражения. Потом его останки поглотили почвы, а мороз проделал всё прочее, сохраняя то, что обычно быстро уничтожалось природой.

Дракон был настолько невредимым, что его появление из недр земли поистине поражало воображение даже искушённых. Его мелкие, плотно прилегающие к телу чешуйки, его грива, проходящая вдоль хребта и состоящая из чего-то среднего между перьями и шерстью, его когти, его рога — всё было безупречным. Да что там, даже кровь в туше сохранилась! Один из рабочих нечаянно задел драконьи останки киркой, и металл окрасился в ало-бордовый. Безусловно, после того как климат стал менее суровым и вечные мерзлоты растаяли, земля треснула и высвободила из долгого плена сию великолепную находку, дракону полагалось бы испортиться. Особенно если учесть, что люди начали целенаправленно вырывать его из прилегающего грунта, но — нет. Туша по-прежнему оставалась свежей, хоть давно и разморозилась, гниение не поразило её, виной чему, определённо, являлись несметные залежи окаменевшего либбо неподалёку.

Зиртан очень хорошо предотвращал гниение и помогал сберечь останки для последующих поколений, поэтому его частенько использовали для мумификации. Правда, так поступали люди древних времён, теперь же в Элисир-Расаре были распространены иные порядки, и погибших погребали по-другому. Секреты мумификации канули в забвение вместе со старинными обычаями и культурой, и никогда более не показывались под светом солнца, лун и звёзд, в отличие от этого дракона. Только вот плоть ящера совсем не напоминала мумию, отнюдь. Она была мягкой и упругой, так что, сдаётся, сюда примешалось ещё некое чудовищное и могучее колдовство.

Людей, окружающих руины храма, тревожило очень много вопросов. Например, никто из них прежде не видывал драконов, никто даже толком не верил в их существование, хотя гигантские огнедышащие ящеры были созданиями пусть и магическими, но довольно распространёнными на землях с более тёплым климатом. А этого дракона, мало того, что реально существующего в настоящем, в прошлом ещё кто-то заботливо украсил ожерельями и браслетами из драгоценных янтаря и золота. Это что, получается, что грозный хищник был приучен к рукам и служил своим владельцам? Тот самый хищник, что нынче славится неукротимым нравом, кровожадностью и полным безразличием к разумным тварям?

Народ решил, будто их господа выкопали из почв вотчины Аонов неподдельного бога, кого-то наподобие Кардрагона. Им было невдомёк, что давным-давно даже безмозглые теперь драконы обладали живым и подвижным разумом. Они являлись колдунами от природы, их чародейская кровь сочилась майном, и майн, как водится, свёл своих хозяев с блестящей дороги просветлённого ума на тропу мрачного безумия. Впрочем, до беспамятства и помешательства дракон со здравым рассудком и чётким самосознанием вполне способен был украсить сам себя. Только такие тонкости не интересовали обывателей, они предпочитали верить в сказки, и всё прибывали и прибывали к подножью Горы Тысяч, дабы бить челом перед разморозившейся тушей дракона как перед великим божеством. Они хотели и поглазеть на Кардрагона лично, и поприветствовать его, и желали показать небесному владыке собственные лица, чтобы, «в случае чего», бог узнал их среди толпы, а затем помог своим промыслом.

— Ур! Химгур! Кардрагон!

— Ур! Химгур!

Однако, в предместьях Орма, состоящих из равнин и пологих речных долин, всё было далеко не столь простым, каким виделось на первый взгляд. Даже Гора Тысяч на поверку горой не являлась — то был низкорослый холм, курган, что остался от древнего, заброшенного города, руины коего вернула в своё лоно матерь-земля. Теперь его покатые бока и плоскую вершину покрывал густой слой пышной, зелёной растительности, а глубины заселили насекомые, черви и полевые мыши.

Разве Фахарис не стяжала имя той, которая превращает мёртвое в живое, а живое — в мёртвое? Ведь храм, всё ещё засыпанный буро-золотистой суглинистой почвой, посвящался именно ей, а не Кардрагону, и именно её нетленный корпус бережно очищали от завалов рабочие.

Что же касается дракона, то сейчас очень трудно вообразить, что приключилось на самом деле, да и не особенно это волновало Зархеля Великолепного, основного учредителя раскопок, ровно, как и его приближённых или подчинённых.

— Можно как-то избавиться от крикунов? — прохрипел высокий мужчина с бледной кожей, лицо которого скрывала тень от широкополой шляпы.

С первого мгновения Луридас решил, что этот жилистый и заносчивый тип держится чересчур надменно для того, кто ведёт столь неблагородную и презренную деятельность. Он странно одевался, ещё более странно выражался, дерзости ему было не занимать, и, мягко говоря, он вообще никому не нравился в лагере. Впрочем, прислуга лишь и судачила о том, что якобы в жилах этого высокомерного красавца с острыми чертами лица текла кровь некоего великого, бессмертного происхождения, вроде эльфов или аранов, но столь разбавленная, что она не принесла главного дара своему обладателю — бессмертия.

— Они тревожат негулей, — пояснил белоликий мужчина, дотрагиваясь пальцем до края полей шляпы, украшенной металлическими колечками.

Раздался лёгкий перезвон, после чего он продолжил:

— Если негули тревожатся, то они становятся агрессивными. Если они агрессивны — это вызывает проблемы, могут возникнуть осложнения.

— Тревожатся? — недовольно наморщившись, переспросил Луридас. — Разве воплощения утопших — это не обычная нежить? Что она может чувствовать? Она не ведает страха, ей чужда боль.

Однако голос Луридаса звучал безучастно и отрешённо, так, словно ему уже давно наскучил данный разговор. Ныне в мыслях шпиона было лишь одно — то, что его дражайший брат-близнец до сих пор не вернулся с плёвого задания, и Луридас едва мог совладать с собственными эмоциями.

— Обычная нежить? — язвительно усмехнулся собеседник. — Если под «обычной нежитью» вы, уважаемый, понимаете тех тварей, которых призвали ниеды из царства умертвий, дабы они исполняли волю хозяев и сеяли всюду их же чаяния, то — нет, воплощения утопших — это не «обычная нежить». Это вам не какие-нибудь бродячие мертвецы или костяная армия, всецело подчиняющаяся повелителю. Негулей сотворила сама природа, неведомые силы естества, или, возможно, их породили источники дикой магической энергии — не известно, однако я вполне уверенно могу сказать: это вам не «обычная нежить», и с негулями необходимо проявлять осторожность. Ими будет гораздо сложнее управлять.