Сейчас в Элисир-Расаре шёл первый летний месяц — чудная пора для морских прогулок. Море демонстрировало только свою щедрую и приветную сторону, преподнося рыбакам богатый улов, а купцов и странников сопровождая попутными ветрами. Впрочем, каждый, кто родился и жил на берегах больших вод, прекрасно знал, что таили в себе звенящие, бирюзово-индиговые пучины, и каким поистине был их нрав — суровым, резким, переменчивым, непримиримым со слабостями. Но над Исар-Диннами сегодня висел выбеленный диск Дион, а ведь любому моряку было известно о том, что дни новолуний куда более опасны, и что они вызывают страшные бури и сулят неприятности, поэтому, согласно всем приметам — суеверным или наблюдательным, — данный день считался весьма благоприятным для того, чтобы взойти на борт судна и пойти в плавание.

Что и собирался предпринять Зархель: его экипаж уже прибыл в порт восточной, меловой гавани, однако Главный советник не торопился покидать повозку. Рядом с ним на сидении были разложены бумаги, и мужчина слишком увлёкся прочтением одного из доносов, настолько, что даже не заметил, как кучер подвёз его к пристани, как слуги доставили на судно всю поклажу и как исчез Дуностар, ушедший наводить в каюте порядок и давать распоряжения на благо дядюшки. Зато Зархель сразу оторвал взгляд от страниц, как только постучал, а затем приоткрыл дверцу повозки его излюбленный шпион Луридас.

— Ваша Светлость, вынужден Вас огорчить, — сразу заговорил о деле светловолосый мужчина, скрывающий лицо за пологим капюшоном, — мы так и не обнаружили следов Эбелиса, он словно в воду канул.

Луридас промелькнул в повозку ловко и бесшумно. Можно было бы подумать, будто напротив Главного советника никто не расположился на сидении, что это — лишь обман зрения, возникший из-за игры света и длинных теней, порождённых сумерками. Подобные соображения бы польстили Луридасу, ибо он, как и всякий лазутчик, уважал тени, а заодно ещё и поклонялся богини ночи, Сагра Соле. Больше Сагра Соле он чтил только Отравляющую Фахарис, на родину которой и стремились эти путешественники.

— Я прикажу наложить на него суровые штрафы, коли он не объявится до поднятия якоря.

На мгновение Зархель задумался и уставился в окно. Чуток поразмыслив, он вдруг изменил своё мнение:

— Впрочем, это не имеет значения. Я вычту с него, если он не прибудет к воротам Орма к сроку, а пока что дам ему увольнительную.

— Ваша Светлость, — обстоятельно и вкрадчиво зашептал Луридас, и сразу стало ясно, что его порядком беспокоит произошедшее, — Эбелис не склонен поступать похожим образом, и я переживаю, как бы он…

— Что? Вздор! — перебил собеседника Зархель. — Он, наверное, в очередной раз напился вусмерть зана и спит в какой-нибудь канаве, ты будто сам его не знаешь?

— Люди пропадают во дворце, — чеканно отбил языком шпион и зловеще улыбнулся.

Как раз в этот момент мимо промелькнула карета, на которой горели фонари, и по блестящим зубам Луридаса пробежалась полоска рыжего света.

— И, в основном, пропадают те из них, которые связаны данническими узами с Её Милостью или Вашей Светлостью.

— Брось, это вздор, — махнул рукой советник, хотя он, безусловно, дураком никогда не был и всё прекрасно понимал. — Никуда не делся твой дражайший братец, скоро он объявится, помяни моё слово. Он ведь тот ещё картёжник и любитель выпивки, и как только получит увесистый мешочек с выплатой, то сразу бежит к продажным девкам тратить, позабыв о тебе. Золото ему, видимо, на сердце давит своей тяжестью, выдавливая наружу остатки совести, он жаждет поделиться удачей с менее везучими…

— Э…

— Сколько раз уже такое было?! — Зархель не позволил подчинённому и рта открыть. — А ну не смей отвлекать меня от важных забот своей безделицей и пустыми переживаниями! Хуже женщины, ей богу… Зрят всевышние небожители… священные воды и отражённые в них небеса… да прославится род Аон! Да прославится!..

Главный советник продолжил раздражённо ворчать себе под нос, пока собирал бумаги. Луридас слегка поклонился покровителю, но не успел он выйти из повозки, как в дверях натолкнулся на высокого, плечистого и в целом пугающего Дуностара, соболиные брови которого искривились от недовольства, образуя глубокую морщинку на переносице.

— Луридас, — едва кивнув, поприветствовал мужчину седьмой ар.

— Я — Эбелис, Ваше Сиятельство, а Луридас в отлучке.

После подобных речей Дуностар ещё грознее нахмурился и просунул голову в повозку дяди.

— Ваша Светлость, нам пора.

— А? Да-да.

Только Зархель Великолепный показался Дуностару каким-то рассеянным, что было совсем не свойственно Главному советнику, превозносящему бумажную, канцелярскую работу и ценящему сосредоточенность.

— Опять дурные вести? — предположил молодой полководец, подавая дяде руку и помогая тому покинуть экипаж с достоинством.

— Люди всё пропадают и пропадают во дворце… Всё этот отвратительный бессмертный маг, всё это — его гнилые происки. Мерзость! — тихим шипением отозвался Зархель, пока Дуностар провожал его до пристани.

Черноглазый красавец вопросительно взглянул на дядю, но советник снова отмахнулся от родственника:

— Нет, забудь об этом. Не перенапрягай свою пустую голову, Дуностар.

— Коли так, то, может, лучше мне остаться и последить за Его Высочеством лично? Кто знает, что этот чё…

— Ох, замолкни уже! Думать у тебя получается скверно. Тем более, ты и твоя грозная репутация нужны мне в Орме, так что ты плывёшь со мной. Принц… не беспокойся за своего кузена, никто не посмеет тронуть его. Не знаю, что на уме у этого проклятого мага, однако даже такой глупец не рискнёт посягать на то, что судьбой предназначено мне. Он ведь сразу понял, что за мной стоит божественное величие. Разумеется, этот дурак перепутал божественное с демоническим, только что взять со слепца? Что он видит? Лишь картинки, которые порождает дурная голова!

Перед мостиком, переброшенным с пирса на палубу корабля, Зархель застопорился. Развернувшись, он кинул беглый взгляд на панорамную картину столицы — славного, возлюбленного богами града Исар-Динны, чьи башни и шпили устремлялись высоко в небеса, а купола дворцов и ратуш простирались на все стороны света, и затем коварно вымолвил:

— Бессмертный говорил, что ему нужна игла Виликарты. Но только ли она? Я никак не могу раскусить его планы… что же он поистине замыслил? Какова его цена? В чём он находит наибольшую выгоду для себя, чего алчет его пропащее сердце? Трудно поверить в праведность зла.

Зархелю действительно было очень трудно поверить в то, что настолько таланливый и могущественный маг, а по совместительству ещё и демон-оборотень, задержался в Исар-Диннах лишь ради блага смертного мальчишки, или чтобы добыть некий древний артефакт. В конце концов, Эйман Эр Данаарн всегда был способен сорваться с места в любое мгновение и раствориться в воздухе, он даже не дал бы взамен возможности поминать его по имени… Потому что имя может быть поддельным. Для демона-оборотня ложь становится второй натурой, или, скорее, это демоны-оборотни превращаются во вторую натуру лжи, так что… неисповедимы не только лишь божественные пути, но и демонические тропы.

Пока что Зархель свято верил в то, что у него имелось достаточно времени в запасе. Лунги ли, демоны-оборотни — все бессмертные твари могли ждать до скончания эпох, а вот личные стремления советника слишком навязчиво призывали его, обычного смертного, исполнить собственный долг, воплотить своё предназначение. Впрочем, в случае Зархеля, «воплотить» и «пожертвовать плотью» — означало одно и то же. Тысячелетняя Фахарис, богиня смерти и пупырей, отчаянно требовала у своего блудного сына, дабы тот немедля вернулся на родину. Всё-таки, она была и матерью всего живого, и капризной женщиной, чьё сердце сгнило после разложения, но чьи привычки остались прежними.

Данаарн волен и дальше точить скрытые кинжалы или окунать в отраву стрелы. Такие бесстыдные, нечестные приёмы — нипочём тому, в чьих жилах вместо крови текут яды, и кто самолично преуспел на поприще умерщвления плоти, кто овладел мастерством обманов. Однако, куда сложней сразить идейную душу проклятого, нежели праведника. Как искусить того, кто сам собой олицетворяет искушение?