— Нет нужды тратить слова понапрасну, ибо мне известно, кто Вы такой. Вы — демон-оборотень, порождение майна, отвратительное и чудовищное создание, что обрушилось на земли за грехи народа. Вы будете пить нашу кровь и питаться…

— Довольно! — грозно воскликнул Эйман, возвышаясь напротив советника. — Ты знаешь, кто я такой — славно, я тоже это превосходно знаю. Впрочем, мне известно и такое, что неведомо тебе, человек. Я знаю, кто ты такой. Знаю, что с тобою происходит, а ты даже не подозреваешь об этом, глупец…

— Отравляющая Фахарис призвала меня на службу, как своего солдата!

Бессмертный маг попытался рассмеяться, однако у него ничего не вышло.

— Богиня призвала тебя на службу? Сейчас, когда на двор опустился пятый покров зимы? Ты, верно, шутишь, старик. Все ваши боги умерли. А даже если б боги были живы, то они, грандиозные, необъятные и непостижимые, никогда бы не услышали ваших молитв, и не принялись бы откликаться на них — уж слишком несущественны для них колебания, что порождают ваши сердца и ваши рты. Для богов вы — всё равно, что песчинки для мирового океана.

— Зато, получается, демоны нас слышат?! — возмущённо проревел Зархель, в гневе искривляя брови. — И понимают язык небес?!

— Ну, может, демонам всё-таки ближе до божественного, чем обычным смертным? Поэтому, я дам тебе подсказку, человек: впереди «преображения». «Метаморфозы».

Произнеся последнюю реплику с особенной надменностью, Эйман предательски исчез.

Зархель Великолепный в отчаянии схватился за голову. После того, как голос демона-оборотня затух, в его ушах начал раздаваться иной звук. Это были слова Отравляющей Фахарис, которая неустанно и неусыпно твердила изо дня в день одну и ту же фразу: «приди в дом, мой господин, приди в дом, и я тебя утешу…»

Выходит, что всё-таки Зархель был готов смириться далеко не со всякой нечистью. От каких-то бесов он мог получить вполне ощутимую пользу, в то время как другие сеяли смуту и сулили лишь беды. Никто не будет слепо придерживаться зла, если зло перестанет приносить выгоду, и, обманув в ответ заядлого лжеца, легко самому сойти за добродетеля.

Кризис двух красных бочонков миновал, и братству Белой Семёрки удалось спасти заготовки для зелья. Ныне каждый мог вздохнуть с облегчением, ведь самый опасный рубеж остался позади, и дальше всё должно было идти строго по плану несмотря на то, что некоторые ингредиенты ещё даже не доставили в Исар-Динны, тогда как другие продолжали дозревать либо в комнате Алхимика, либо в подвале.

Лили очень нравилась её новая жизнь. Она начала думать, что наконец нашла своё место в этом непостоянном и переменчивом мире, может не под солнцем, конечно, и даже не под небесами, а в странном доме на окраине столицы, но это не играло большой роли — девушку всё полностью устраивало.

Утром, к завтраку, обычно на кухне уже поспевали горячие булочки, которые с любовью стряпал Ватрушка, затем все члены братства ели, затем разбредались по собственным делам, проводя чуть ли не целый день сообща: кто в лаборатории, а кто в торговой лавке волшебного Северона. Вечером трапеза в главном зале повторялась, ибо Гвальд считал, что ничто не укрепляет связи так, как совместный приём пищи. Вдобавок, сытный и разнообразный ужин по мнению мастера якобы служил зароком повышенного «боевого духа», впрочем, он долгое время обитал в казармах и привык к порядкам вояк.

Лили быстро освоила чтение на родном языке. Даже священные письмена древних — иероглифы — оказались куда более удобной системой, чем можно было представить, и стоило лишь втянуться в их среду, чтобы начать быстро распознавать слова и безошибочно отличать знаки один от другого. Поэтому Бел-Атар взялся за дополнительные уроки и обучил Лили основам письма, и теперь от скуки она выводила буквы на каменной столешнице, обмакнув в воду пальцы. Всякий раз предложение открывала следующая фраза: «дорогой дневник, сегодня…»

Дальше Лили делала несколько пометок, пока вода полностью не высыхала. Почему она не тренировалась писать на листах бумаги, которых у Учёного и Ирмингаут было предостаточно? Трудно понять. Может, не хотела пачкаться в чернилах, может, не желала переводить материалы, или просто не осмеливалась облекать в узнаваемые и зримые слова то, что занимало её мысли, кто знает? В конце концов, народ Элисир-Расара был весьма суеверным, и ревностно придерживался традиций, поэтому вряд ли кто-то из досужих обывателей решился бы написать во «всеувидение»: «я счастлив». Потому что так счастье становится вещественным, оно превращается в лакомое блюдо, распластанное по жертвенной чаше и будто ждущее, когда на его мёд слетятся мухи из различных невзгод и бед. Бесы и злые силы ценят сладкие чувства людей, это — их излюбленный десерт, ведь они также не видят смысла в том, чтобы отравлять уже отравленное, марать грязное или омрачать тёмное и ненастное. Чтобы тьма созрела, ей тоже нужен свет.

С иной стороны, жители Элисир-Расара почитали воды, и пресные и солёные, однако не менее превозносили всевозможные злаки, культурные фруктовые деревья, плодоносящие растения и садовые цветы. И каждому земледельцу было очевидно, что для роста и процветания посевов нужен свет, но корни саженцев покоятся в земле, во тьме, и из тьмы они черпают пищу. Так что, свет подходил для развития, а тьма — для восстановления, она давала жизни силы. В Исар-Диннах даже существовала древняя легенда о сказочном цветке, прекрасном и неуловимом, который распускается лишь ночью, и только единожды в столетие, зато может вылечить любые болезни, изгнать злых духов и наделить особенным здоровьем того, кто изопьёт отвар из него.

Таолили, хоть и была полноценной травницей, что превосходно разбиралась в своём ремесле, знала множество целебных растений и мастерила настоящие лекарства, всё равно до конца не избежала влияния старинных предрассудков. Однажды, когда ей было лет десять-двенадцать, и девчушка ещё толком не понимала, как устроен этот мир, она на пару с наставницей, наной Рутой, отправилась в лес. Вдвоём они искали этот загадочный, волшебный цветок, который в деревне женщин именовался сайном. Впрочем, по большей части целительницы срезали луговые ромашки и колокольчики — важные ингредиенты микстур. Именно тогда Лили испытывала и радость, и возбуждение, и умиротворение одновременно. В дальнейшем, эти чувства улетучились бесследно, но теперь они вернулись снова, будто свежий морской ветер, что разгоняет душный зной середины лета. Кто бы мог подумать?

Сидя в глубоком кожаном кресле в покоях Ирмингаут, Лили мечтательно вздохнула. Она отложила книгу, что изучала, прямо себе на грудь, и взор её устремился в заоблачные дали — ныне ему не мешали ни балки и стропила, ни каменные своды потолков, и даже толща земной тверди его больше не удержала бы в плену темниц и одиночных камер. Более его не привлекали незримой силой почвы, ибо взор тянулся к небу, к свету, подобно всякому цветку.

— Оказывается, Глава, Вы были не до конца откровенны со мной, — игриво прошептала Лили.

Девчушка частенько находилась подле Ирмингаут, потому что ловко умела обращаться с нарядами и волосами эльфийки, могла помочь ей как с умыванием и утренним туалетом, так и с уборкой в комнате. В личных покоях Ирмингаут не любила обременять себя одеждой, таковы были обычаи её племени, и зачастую на роскошном теле бессмертной женщины значились только две повязки — набедренная и нагрудная. И ало-кровавые татуировки, всегда целомудренно прикрытые слоями материи днём, казались такими кричащими и яркими в лучах тусклого свечного света. Глава разоблачалась в компании Лили со спокойной душой, в конечном счёте, так было намного проще. Не волновать же каждый раз Момо, когда ей требуется ещё одна пара рук?

— Что ты там лепечешь? — нахмурившись, проворчала беловолосая эльфийка.

— Я о том, нана, что в прошлый раз Вы не совсем правильно пересказали историю о нимфе, дочери лесного царя, и её избраннике — обычном земном принце.