— Ты зачем задираешь и дразнишь Лили? — грозно зарычал Гвальд на Лана, когда завёл парнишку в глухой, тёмный переулок.

Но провинившийся подчинённый только отмалчивался. Момо раздражённо взмахнул рукой и пригладил пальцами растрепавшуюся из-за проделок ветра шевелюру.

— Ты вообще понимаешь, насколько Лили нужна нам? Как она важна для успеха всей затеи?

— Это я… раньше был тем, на кого вы полагались. Я был тем, кто должен проникнуть… ну… сам знаешь, куда.

— У тебя, что, в зане плавает белена? — возмущённо прохрипел мастер. — Или ты дурного понабрался от своего соседа? Прекрати вести себя столь безрассудно. Разве ты ребёнок? Тогда… отдай мне это!

Гвальд в порыве гнева выхватил из рук Момо бутылку, и актёр остолбенел от ужаса. Наблюдая, как обычно лучезарное и надменное лицо Лана поражает оцепенение, как парнишка бледнеет, мастер быстро остыл, и его тут же окатили угрызения совести. Ведь Гвальд прекрасно знал, что на Момо не следует повышать голос, — паренёк тут же впадал в ступор, становясь полностью беспомощным.

— Ты по-прежнему очень важен для нас, — устало проворчал Гвальд, впиваясь пальцами в переносицу, — у тебя, пожалуй, задание наиболее ответственное. Однако соберись уже. И подумай вот над чем: ты желаешь успехов для общего дела, или просто хочешь блистать в одиночестве?

— Я… — потерянно промямлил Лан, разводя руками.

— Всё, не нужно отвечать. Пойдём, нас наверняка заждались.

Гвальд приподнял свою могучую и тяжёлую руку, как бы направляя Момо обратно к ставке, но, в тот же момент, не задевая его одежды даже краешком пальцев.

На отшибе омута в доме с башней, который занимала Белая Семёрка, празднество продолжилось обжорством и неумеренным распитием спиртного. Когда Глава вернулась с подручными в ставку, Ватрушка как раз закончил сооружать торт, и на кухонной столешнице был накрыт богатый ужин, только вот повар, роль коего сегодня исполнял Алхимик, уже наклюкался пива, и потому валялся на полу среди подушек, а на его спине дремал Носатый, до отвала набивший брюхо непригодными остатками.

Попробовав каждое блюдо, отведав все напитки, молодёжь начала выплясывать и водить хороводы под шумные выкрики, пока им аккомпанировал на лютне Учёный. Ирмингаут и Гвальд, оба мрачные и хмурые, расположились возле кухонной столешницы. Они неотрывно наблюдали за праздничным разгулом и каждый держал в руке по кружке с заном.

— Мы проходили мимо птичьего рынка, — тихо выговорил Гвальд, смотря, как подпрыгивает захмелевшая Лили и как краснощёкий Момо задирает ноги чуть ли не выше головы, — у меня там имеется приятель. У него сейчас на продажу есть один лунь, желаешь себе нового питомца?

— Лунь? Беспощадный хищник, что охотится в степях и полупустынях… недурно, особенно, если учесть, что некоторые толкуют, будто наш противник — это бог песков.

— Я думал, что вы, эльфы, — безбожники, — хмыкнул Гвальд, отпивая из кружки.

— Напротив! Просто наши боги более… непостижимы, что ли, — таинственно изрекла Ирмингаут, а затем совершила изящный жест правой рукой.

Кончики её тонких, длинных пальцев поплыли в воздухе словно перья, и нацелились на Гвальда.

— Это означает: «да»? Мне взять птицу?

— Нет, не утруждайся, мастер, — тут же отмахнулась эльфийка. — Заключить прочную связь с животным не так-то легко. Вряд ли теперь у меня это выйдет.

Мужчина водрузил опустошённую кружку на стол, и спустя мучительно долгую паузу Ирмингаут продолжила:

— Я получила деньги в задаток. Они нам заплатили, как и обещали. Ныне… ныне всё уже определено, осталось лишь дождаться срока. Так что скоро можешь обрадовать народ выплатами части доли, что причитается им.

— Ты… ты виделась с ним? — нехотя поинтересовался Гвальд, упираясь руками в столешницу и отворачиваясь в сторону.

— Нет, конечно, как бы я смогла?

— Ничего… скоро увидишься, — поддерживающим тоном выдал мастер и похлопал Ирмингаут по спине.

Первым на покой отправился Ватрушка, за ним последовал Учёный, затем ушла Глава, Гвальд двинулся в собственные опочивальни сразу, как доел жареного поросёнка в пряно-медовой корочке с мятным соусом. А вот Лили, Бел-Атар и Момо, самые молодые, энергичные и бойкие, пьянствовали и играли во всякие глупые забавы, пока в окнах не забрезжил рассвет. И каждый уснул там, где его настигло хмельное забвение.

Летние дни в Элисир-Расаре славились тем, что почти никогда не заканчивались: только-только стоило солнцу закатиться на западе, как уже через пару часов оно проклёвывалось с другой стороны горизонта, на востоке, постепенно припорашивая все земли и здания золотисто-розовым налётом. Онкелиан практически не пил спиртного на праздник цветов, поэтому его не затруднило подняться с постели спозаранку.

Выйдя в гостиную залу, он какое-то время молча наблюдал пренеприятную картину, что по обыкновению оставлял после себя любой крупный праздник. На столе громоздились кости и различные объедки, повсюду были разбросаны опустошённые бутылки, подсвеченные ещё робкими лучами солнца, и оттого приобрётшие платиновый ореол. Сияние пробивалось сквозь единственное окно, не совсем чистое и чуток засаленное, и озаряло крупицы летающей пыли, заодно с мелкими фруктовыми мушками, у которых теперь был свой пир горой. Всех жильцов сразил беспробудный сон, что подтверждалось громким сопением.

В центре залы, рядом с потухшей жаровней, отдыхал Алхимик, свернувшись в кольцо. Он дрых с тех самых пор, как члены братства вернулись домой, и его не привели в чувства ни танцы, ни музыка, ни даже визгливые возгласы Лили и Момо, которые кричали полночи наперебой.

Травница лежала неподвижно, окружённая ворохом подушек. Её миленькая головка, увенчанная растрёпанной причёской, покоилась на маленьком валике из красного сукна, и девушка использовала чей-то плащ как покрывало. Рядом с ней тихо пыхтел Носатый и валялась парочка бутылок из-под вина. Бел-Атар, набравшийся вчера зана как никогда в жизни, дрых прямо на твёрдых напольных балках в углу, самую малость не дотянув до диванчика, а сверху на нём с блаженной улыбкой спал Момо. Актёр явно залез на свою жертву без приглашения, вряд ли Касарбин знал, чьё бедро он столь ласково и трогательно обнимал в беспамятстве, однако подобный произвол был весьма в стиле Лана, он не желал упускать любую возможность.

Онкелиан ловко обогнул все препятствия в зале, ничего не задевая и ни на кого не наступая. Подойдя к Касарбину, маг вначале аккуратно ухватил Момо за подбородок и спихнул парнишку с груди чужеземца. Затем, оглянувшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей, он расстегнул камзол Бел-Атара, ослабил шнуровку на рубахе молодого человека, а вслед за тем взял то, за чем пришёл — одним резким движением перочинного ножа Ватрушка срезал золотой амулет с шеи спящего. Потом быстро привёл в порядок одежды Касарбина, направился к выходу, сцапал первый попавшийся плащ и выбежал на улицу, уже за дверями ставки прибавляя драгоценную монету из высокопробного золота к мешочку с серебром.

Снаружи солнце ещё не успело набрать полную силу, и его первые приглушённые лучи озаряли следы вчерашних излишеств: всюду громоздились увядшие гирлянды, растерзанные сапогами бутоны и цветы, по которым проскакали лошади. Помимо холмов из непригодных более растений по бокам дороги скопились кучи другого мусора: объедки, которыми лакомились бродячие псы, глиняные черепки, промасленная обёрточная бумага, помятые одноразовые фонари, и всевышним лишь известно, что ещё.

Онкелиану по пути встречались только редкие прохожие, обычно представляющие из себя печальный вид — то были либо до сих пор пьяные кутилы, пытающиеся выговорить строки из скабрезных песенок заплетающимся языком, либо сумасшедшие бездомные, которые ещё не успели напиться тем, что пошлют им боги. Разумеется, после такого пышного празднества все лавки, торговые предприятия и дома ремесленников стояли закрытыми по меньшей мере до полудня, а производства вообще останавливались на сутки, и ныне сложно было в Исар-Диннах сыскать хотя бы одну рабочую таверну. Однако некоторые, самые расчётливые, всё-таки продолжали распахивать двери перед требовательными посетителями даже в сердце омута.