Онкелиан замер на перепутье, возле мостика через очередной канал Басул, и слева на него взирала вывеска харчевни «Три сестры», а справа — крошечный двухэтажный трактир со скрипучей дверью. Магу наказали входить лишь в то помещение, которое будет украшено кервелем, но цветы этого растения такие мелкие и неприметные, что их довольно трудно вычленить на ярком фоне из гирлянд и более впечатляющих букетов. Прищуриваясь и внимательно изучая окрестности, Ватрушка едва сумел отыскать нужный знак над скрипучей дверью как раз до того, как начал вызывать подозрение в вечно бдящих старушенциях, владеющих харчевней напротив и никогда не отходящих от окна.

В невзрачной, весьма заурядной таверне Онкелиана встречал сгорбленный хозяин. Он проводил гостя на второй этаж по крутой деревянной лестнице и довёл его до отдельной кабинки, в которой утреннего визитёра уже дожидалась компания из пятерых мужчин серьёзной и суровой наружности.

— Добрые таны, — приветственно кивнул им маг.

— Да отразится Янтарный замок под лазурными небесами в зелёной воде, — радушно отозвался предводитель.

Рыжий, низкорослый и худосочный, он скорее напоминал незрелого мальчугана, однако у главаря не было одного глаза, и всю его правую часть лица располосовывал безобразный шрам, без лишних намёков дающий понять всякому, что с подобным типом враждовать опасно. Да что там, с ним лучше вовсе не пересекаться — ни дорогами, ни даже взглядом.

— Да отразится он в вечности, — проворчал сквозь стиснутые губы Ватрушка.

Он расположился на деревянном сидении напротив пятёрки незнакомцев, которых видел впервые, и потому чувствовал себя неуверенно и неуютно. Предводитель улыбался, словно гостеприимный хозяин, и даже предложил Онкелиану выпить, однако каждому было ясно, что поистине скрывалось за этими ровными и белыми зубами.

— Да благословит тебя Одакис и Кисарит, — заявил рыжий явно в честь праздника. — Ну, что, ты собрал столько, сколько тебе велел найти Арин?

— Это всё, что есть.

Онкелиан бросил кожаный мешочек с деньгами на стол, и по кабинке разнёсся лёгкий перезвон металла. Одноглазый открыл кошель, осмотрел сокровища Ватрушки, которые не очень-то его заинтересовали, кроме большой золотой монеты, сверкающей и иноземной, в которой уже кто-то просверлил дырку. Предводитель взял в руки именно её, а мешочек пододвинул к своему подчинённому со словами:

— Пересчитай.

— Этого будет достаточно? — выпалил нетерпеливый маг. — Я уже заложил несколько товаров Суклеману, он должен был передать вам средства…

— Суклеман… нам не хозяин, — медленно и жутко вымолвил главарь, поглядывая через отверстие в монете своим единственным здоровым глазом на Онкелиана. — Мы не имеем отношения к братству Золотой Луны, но действуем самостоятельно. Не потому ли ты нас выбрал, добрый дин? Однако мы, как и Суклеман, ценим то, что вечно, что не покрывается патиной. Прежде бы сгодилось слово благородного мужа, однако… однако ныне мы принимаем только золото. Оно не теряет значимости.

— Но я правда выплачу остальную часть позже! — брызжа слюной, рыкнул собеседник.

Онкелиан злобно оскалился, а предводитель банды, наоборот, расплылся в улыбке.

— Здесь двести семьдесят пять нир серебром. Не хватает чутка до трёхсот, — прошептал помощник на ухо рыжему.

— Не хватает. Тебе не хватает, добрый дин! — наигранно печально произнёс одноглазый парень. — Послушай. Ты, вроде, славный малый. Может, заберёшь своё добро и пойдёшь с миром? Вернёшься, как подкопишь деньжат, и мы заключим сделку потом? Куда ты так торопишься?

— Хозяин сегодня в хорошем расположении духа. Пользуйся, малец, — прохрипел один из бугаев, складывая руки на груди.

— Нет, я уже всё решил. Я хочу этого… как можно скорей.

— Ну, что ж, — промурлыкал рыжий так, словно теперь у него вообще не имелось иного выхода, кроме как согласиться на первоначальные условия. — В конце концов, сверху ты вручил нам эту прелесть.

Он повертел на ладони золотую монету, а затем отправил её в карман собственного пальто.

— По рукам тогда?

— Да! — почти прокричал Онкелиан, сверкая направо и налево полубезумным взглядом. — И, прошу вас, господа: я хочу, чтобы он страдал, сотворите с ним нечто ужасное. Только не убивайте. Пускай помнит всё и мучается, но живёт долго!

— Страдания — это наше тавро.

После пробуждения, конечно, Бел-Атар обнаружил пропажу амулета, однако опасения Ватрушки не подтвердились — чужеземец ничуть не расстроился, наоборот, он решил, что нечаянно потерял монету и теперь выказывал редкостное довольство от того, что «избавился от злого проклятья по воле случая». Казалось, наивный Касарбин ничего не подозревал. Он, словно восковая свеча, размяк от тепла, которым всегда славилась ставка Белой Семёрки. В конце концов, могло ли быть иначе, ведь в этом доме имелось слишком мало окон, а печь почти не прекращала работу, постоянно осаждённая Онкелианом, пристрастным к стряпчеству? Лишь с помощью выпечки маг мог усмирить свои расшалившиеся нервы, и стоило ему перехватить по неосторожности пронзительный взгляд иноземного художника, как Ватрушка начинал ощущать тошноту и неприятное покалывание в руках. Но волшебник быстро отводил взор, и в итоге Касарбин ни о чём так и не догадался.

Спустя несколько дней всё утихомирилось, и жизнь вошла в привычное русло. Правда, Онкелиан страшно удивился тому, что вскоре после празднества цветов Ирмингаут отсчитала ему пособие — долю серебром из тех денег, что эльфийка получила как аванс за определённого сорта услуги. Угрызения совести, снедающие Онкелиана, то усиливались, то ослабевали. С одной стороны, если бы он проявил такую добродетель, как терпение, то смог бы расплатиться с наёмниками, не прибегая к краже и не опускаясь ещё ниже на дно, не зарываясь в ил, подобно неблагородному сому или угрю. Впрочем, Онкелиан никогда не отличался терпением. Коли он умел бы покорно терпеть побои и сносить оскорбления, не принимая их в расчёт, то давно из заурядного мага перевоплотился бы в волшебного гебра — почтенную и многоуважаемую особу, которой открыты все двери и которая всегда желанна при дворе Его Высочества.

С другой стороны, всё выглядело так, словно своей скверной выходкой Ватрушка оказал услугу ещё и Бел-Атару, ведь теперь улыбка не покидала лица иноземца и, казалось, что даже плечи его чуток расправились и он прибавил в росте. Онкелиан прошёл сложную и долгую подготовку подмастерья гебра, он не верил в проклятья на словах или в предметы, которые заведомо приносили владельцам неудачу. Если бы всё обстояло именно так, и можно было бы просто проклясть любимую чашу недруга, то благосостояние способных чародеев бы многократно возросло по щелчку пальцами. Они бы скопили целые острова из награбленных сокровищ, которые возвели бы на костях врагов, а вокруг плескались бы моря крови и бурлили реки слёз их жертв.

Однако, если допустить, что та злосчастная монета и вправду была проклята, то не лучше ли было спихнуть её людям гнусным и недобрым, с дурным нравом и ожесточённым сердцем? Касарбин, вроде бы, ничего особенно плохого в своей жизни не творил, его дух никогда не склонялся ко злу, и глаза не прельщались тьмой, так почему же проклятье досталось именно ему? Разве это справедливо? А смекалистый Ватрушка в одно чудесное и ясное утро исправил такую вопиющую несправедливость, он будто уравновесил вселенские весы, вредителям воздавая по заслугам и снимая тяжкий груз с плеч невинных. Вот таким вот образом мелкое преступление в глазах Онкелиана превратилось в настоящий геройский поступок.

Ватрушка продолжал работать в лавке волшебного Северона, где «скупали всё ценное и драгоценное», обряженный в нарочито состаренную рясу колдуна и накладную бороду. И он не очень-то удивился, когда однажды в послеобеденный час к нему наведались мужчины жутковатой наружности, потому что… таковыми и были почти все здешние посетители, как не крути.

— Уважаемые дины, прошу, оставайтесь возле прилавка, — безразличным тоном попросил Онкелиан, только было уже слишком поздно.