— Я не знаю этого языка, — хмыкнул молодой человек, устремляя свои несравненные зелёные глаза на шпили храма впереди, на которых сегодня реяли красные и синие знамёна.

Он снова дёрнул головой так, словно отбрасывал назад длинные волосы, хоть его шевелюру остригли давным-давно. Впрочем, сегодня Бел-Атара утешало то, что он смог без утайки прицепить к поясу ножны с мечом — в праздничный день вся маломальская знать и даже представители наиболее захирелых ветвей дворянского древа, выставляли напоказ мечи и кинжалы, и никакая стража не смела запретить состоятельному мужчине иметь при себе оружие. В такой толпе никто бы не принялся выяснять точное происхождение каждого гуляки, и поэтому многое сходило с рук.

— Барвинок означает сладкие воспоминания, — начала перечислять Лили, прикасаясь указательным пальцем к нижней губе. — Шиповник — удовольствие, но и боль. Горечавка желает сладких снов, а калужница — богатства; белая роза — это тайна, дикие маки — утешение, ирисы — надежда, чертополох — символ благородства, вереск — уединение, белые колокольчики — невинность, лён — судьба…

— Лучше расскажи ему об иных значениях, — встрял Момо, который стоял позади Лили и Бел-Атара вместе с Гвальдом.

Парнишка приблизился к парочке вплотную и положил свой костлявый подбородок на плечо Касарбину, после чего взялся шептать чужеземцу на ухо злокозненным и загадочным голосом заправского актёра, одержимого демонами, — так, как только он один умел:

— Бузина означает распущенность, вербена — сожаления, татарник — возмездие, кориандр — похоть, ветки ольхи — дерева, что быстрее сгорит дотла, нежели даст согреться, — сулят невезение и несчастие, а прекрасные, сказочные цветы азалии предвещают опасность.

— Момо! — одёрнула глашатая травница. — Ну и зачем кому-то понадобится просить у Кисарит такую гадость? Это ведь благой праздник!

— Не все такие же наивные, как ты, — огрызнулся актёр, но Касарбин вдруг повернулся и посмотрел ему в глаза так тепло и проникновенно, что Лан чуть не поперхнулся собственным удивлением.

— В наивности нет ничего дурного… она показывает, что в человеке нет зла, и в других он зло не замечает тоже.

Момо отстранился ближе к Гвальду, нахмурился и скорчил уязвлённую гримасу.

— Да, он хорош собой, в этом не усомнишься, но какой же вздор порой несёт! Такой зануда.

— Прекрати, — пробрюзжал мастер, переминаясь с ноги на ногу. — И где застрял Ватрушка? Скоро наша очередь подойдёт, а его всё нет.

— Скоро наша очередь, а Бел-Атар до сих пор не выбрал цветов, — подхватила Лили, оборачиваясь назад и встречаясь взглядом с Гвальдом.

— Скоро наша очередь, а… — повторил припев Момо. — Лили, ты для чего набрала целую охапку ирисов? Не многовато ли для одного подношения? Или решила отдуться за всю свою деревеньку?

— На самом деле, — прошептала ничуть не задетая девушка, — меня Алхимик попросил сделать жертвоприношение за него.

— Что? Не мели чепухи! — воскликнул Момо, скрестив руки на груди. — Для этого нужно написать на лепёшке своё настоящее имя, понимаешь? На-сто-я-щее. Иначе магия не возымеет силы.

— Я знаю его имя, — ещё более загадочно вымолвила Лили, уже пялясь в расписные потолки храма Кисарит.

Компания наконец спряталась от ярких лучей солнца под просторными сводами святилища. И хотя в Исар-Диннах сегодня стояла ласковая и тёплая погода, а по улочкам задувал освежающий бриз, всё равно было весьма приятно скрыться от произвола дневного светила, которое пекло достаточно мощно, нагревая тёмные мостовые и черепицу крыш, заодно с облачениями Момо и Бел-Атара преимущественно мрачно-серых и глубоких синих цветов.

— Только не надо лгать, что Алхимик назвал тебе собственное имя, — проворчал актёр, всё больше и больше прижимая сплетённые между собой руки к грудной клетке. — Я знаю его намного дольше твоего. Он научил меня многому ещё до того, как ты появилась… и я его тоже кое-чему обучил… только он… только он так и не сказал…

— На, держи лучше это, и хватит уже причитать перед ликом Кисарит, будто старый дед, — Лили всучила Момо букет из синих ирисов, хотя тот не брал лепёшки и его подношения боги не засчитали бы за полноценную жертву.

— Где Ватрушка? — Гвальд продолжал обеспокоенно озираться по сторонам, но никак не мог найти в толпе белобрысую макушку Онкелиана. — Если он опоздает, то народ уже его не пропустит и ему придётся снова торчать в очереди. Момо, сбегай за ним.

— Ещё чего прикажешь, мой господин? — язвительно отчеканил Лан.

После того, как в руках парнишки оказался пышный букет из отборных ирисов на длинных стеблях, он сразу уткнулся носом в растения, которые вот-вот придётся отдать богам, и выглядел уже весьма довольным. Этот дикий зверь был побеждён мимолётной красотой — он не устоял перед прелестью цветов, и нрав его смягчился.

Перед одним из многочисленных алтарей, на котором громоздились целые горные массивы из подношений и который периодически расчищали служители культа, Бел-Атар тихо вышептал:

— Какой цветок принесёт избавление?

Однако его никто не услышал, ведь Лили начала чересчур громко молиться:

— О великая мать наша в животворящих водах, Госпожа Кисарит, молю тебя, благослови нану Ирмингаут и тана Гвальда, благослови Онкелиана, Виридаса и Алхимика, и путь Касарбина тоже освети, хоть он и чужеземец и не верит в наших богов. И, конечно, присмотри за Момо.

— А в голову Лили, молю тебя, о мать, вложи побольше мозгов, и заодно укороти ей язык, — отозвался актёр, принимая точно такую же позу, как и травница.

Следом за небольшой перепалкой Момо тоже водрузил на алтарь подношения в виде цветов, после него Гвальд преклонил колени перед изваянием светлоликой богини, покровительницы пресных вод и разлива рек, чьи волосы изображались как волны, а голову венчала тиара из цветов с серебряными звёздами и жемчужными гроздями. Но маг Онкелиан так и не объявился, хотя все члены братства тянули время, как могли. Однако позади них в очереди нарастало нетерпение, вынуждая сдавать с трудом отвоёванные позиции и отступить.

Ни возле храма Кисарит, ни на мосту-понтоне, ни у святилища Одакиса Ватрушка так и не присоединился к остальным. Единственное, что приключилось примечательного — так это случайная встреча. Рассеянная Лили налетела на какого-то распрекрасного, богато одетого молодого господина, едва не свалив его с ног. Голову незнакомца покрывал капюшон от плаща, однако из-под ткани всё равно выбивались длинные, чёрные пряди, лоснящиеся и сияющие, и явно говорящие о том, что их обладатель принадлежит к высшим кругам знати. Прозрачные, чистые глаза парнишки так таинственно блистали, что Лили загляделась, но её потянул за руку Момо, увлекая в противоположную сторону, а благородный юноша, предварительно извинившись, отправился за своим провожатым. Вскоре и резкое впечатление, которое сперва казалось неизгладимым, рассеялось во влажной дымке воздуха, будто сложные и терпкие духи, сотканные из неведомых запахов, потому и обречённые на безызвестность. За неимением знаний об ингредиентах, этот аромат было невозможно описать или воспроизвести.

Уже вечерело, когда праздные гуляки добрались до центральной площади, по краям обнесённой галереей из колонн, перекрытых деревянными решётками, по которым вились пышные глицинии. Горожане имели обыкновение собираться здесь перед тем, как солнце закатится за горизонт в самый долгий день года, и жрецы подожгут три огромных костра в честь троицы богов света: бога, ярящегося огнём, бога, сияющего огнём и бога тлеющего пламени. Члены братства не планировали дожидаться этого живописного момента, ибо не каждый из Семёрки мог выйти на улицу, но собирались вскоре возвращаться в ставку к Алхимику, Учёному и Носатому, где сами бы учинили скромное пиршество с танцами, распитием вина и зана и зажиганием праздничных фонарей. Алхимик, никогда не покидающий стен дома, всегда считался ответственным за ужин в сей славный день, и сегодня стол должно было украсить какое-то особенное блюдо — например, зажаренный на вертеле поросёнок, или жаркое из трёх видов мяса.