Момо аж побледнел. Состроив испуганную гримасу, он разжал пальцы и Носатый вырвался на свободу. Зверь жалобно пискнул и растворился в тенях, правда шерсть его, основательно взъерошенная Ланом, ещё полдня напоминала своему владельцу утреннее испытание чужой лаской, через кое он прошёл, скрипя клыками.

Растерянный парнишка с виноватым видом побрёл к Гвальду, и вскоре мастер сменил гнев на милость:

— Лучше помоги Ватрушке за прилавком, у него ни черта не получается, а ты знаешь, как привлечь народ.

Момо быстро включился в работу. Он ловко и уверенно орудовал вторым черпаком, приправляя свою кипучую деятельность напыщенными, постановочными речами. Улыбчивый актёр умело зазывал прохожих, и вскоре возле лавки Северона образовалась очередь. Город давно успел проснуться, и улицы наводнила пёстрая толпа.

Раздав каждому ценные указания и убедившись, что дело у подчинённых теперь спорится, Гвальд вновь исчез за хлипкой дверью подсобки. Там, в темноте, разведённой лишь тусклым светом двух масляных ламп, за столом восседала сосредоточенная Глава. Ирмингаут перебирала какие-то записи в то время, пока Гвальд, сидя напротив, раскладывал по небольшим ларцам снадобья и сыпучие вещества, заранее заготовленные Алхимиком.

— Как твои птицы? — невзначай проворчал мужчина, помещая склянки в специальные пазы.

— Паршиво, — злобно оскалилась Ирмингаут. — Изумруд и Сикка точно мертвы, а Руби пропала без вести. Бьюсь об заклад, это стараниями того Тчеланского демона они отправились в холодный мир!

Сперва клокочущее в груди чувство негодования приказывало эльфийке ударить кулаком по столу, однако затем женщина передумала и просто схватилась за голову. Её длинные, изящные пальцы, ныне скрытые тонкой кожей искусных перчаток, утопали в белоснежных, волнистых локонах, и Гвальд не мог отказать себе в удовольствии — он, словно заколдованный, следил за каждым движением собеседницы.

— Ещё и этот мальчишка, Эмерон Чёрный Вереск, не радует новостями. Он беспокоится, ибо принц сейчас в большом смятении, и теперь беспокоюсь я.

Гвальд не ожидал от Ирмингаут подобных откровений, и потому оторопел. Чуток помедлив, он достал из-под стола закупоренную бутылку первоклассного, неразбавленного зана, открыл её, взял две глиняные чарки и наполнил их до краёв спиртным.

— Давай выпьем, Глава, — предложил мужчина, протягивая соседке напиток.

— Давай, мастер, — отозвалась на редкость уступчивая сегодня эльфийка.

Жгучий зан пробежался по горлу обоих, вытравляя все неудобные слова, что давным-давно застряли комом поперёк и мешали как говорить открыто, так и дышать свободно.

— Отправишься с нами по храмам? — после долгой паузы промычал Гвальд, когда уже оба вернулись к работе.

— У меня имеются дела на медном холме.

— Всё равно, приходи после. Ребята… совсем не видят тебя. Сегодня ведь праздник, так?

Ирмингаут не поднимала взора на собеседника, впрочем, ей и не требовалось глядеть в глаза Гвальду, дабы разузнать, что он скрывает в собственном сердце, и что прячет за подложными речами. Кажется, всему городу была известна его пыльная и завалящая тайна.

— Может, и приду. Вечером в ставке точно свидимся, — Ирмингаут поставила точку и в расчётной книге, и в диалоге.

Час кубков настал очень быстро, и после того, как пожертвования были розданы, а зан выпит, свободные от работы члены братства поспешили наверх, в большой и благоустроенный город, за Мраморные врата. Поскольку ослика по кличке Тортик забрала Глава, путь предстоял неблизкий. Лили страшно нервничала, что не успеет вовремя, ведь среди всей группы именно она хотела посетить храмы Одакиса и Кисарит как велели традиции, совершить жертвоприношения, приклониться перед идолами, и попросить богов о покровительстве на следующий год. А заодно, разумеется, надеялась вымолить у всевышних исполнение собственных желаний.

Ирмингаут опять ускользнула, Алхимик почти никогда не покидал стен ставки, а Учёный Виридас почитал иноземных богов и выказывал резкую неприязнь к местным небожителям, поэтому его подобные «увеселения» ничуть не интересовали. Несмотря на то, что по дороге можно было вкусно перекусить в многочисленных палатках с готовой едой за совсем скромную плату, испить того, что душе угодно на данный момент — будь то сладкое вино, зан, пиво или хмельной мёд, или просто поглазеть по сторонам, наслаждаясь празднеством издалека.

Чем выше взбиралась мощёная дорога, постепенно расширяясь по бокам, тем более величественными и замысловатыми становились украшения, которыми горожане завешивали фасады домов и вывески лавок. Отовсюду доносился запах свежих, пышных цветов, на специальных каменных столешницах и жердях размещались масляные лампы и фонари, а в окнах богачей горели свечи, хоть солнце и стояло высоко в небе. Как-никак, праздник цветов приурочивался к летнему солнцевороту, а обыватели всё ещё верили в то, что если они не разведут громадных костров и не разожгут как можно больше лучин, то солнце не напитается светом и померкнет. Словно у него без посторонней помощи просто не хватит сил, дабы пережить долгую зиму.

В праздник цветов в первую очередь было принято навещать два главных храма Исар-Динн: святилище Кисарит, матери в водах, и обитель Одакиса, отца в зарослях, этой наиболее драгоценной и достославной четы всея Элисир-Расара. Верующие преподносили всевышним цветы, зажжённые лучины и сладости, на которых писали собственное имя — чтобы боги знали, кто вручил им дары, а затем, при желании, смогли бы отблагодарить милостью наиболее щедрых из них.

Два монументальных храма, посвящённых семейной паре богов, обычно разделял неглубокий канал, отведённый от реки Басул так, что каждый комплекс отлично обозревался с прилегающей площади другого. Однако, хоть и создавалось впечатление, будто святыни Одакиса и Кисарит расположены рядом, то был всего лишь обман зрения, и чтобы посетить второй храм после первого приходилось делать огромный крюк, огибая городские подвесные сады и рынок тканей. Но на празднество цветов жрецы и служки при помощи городской стражи устанавливали гигантские понтоны, по которым можно было пересечь канал Басул и вмиг очутиться возле следующего храма.

Сперва полагалось склонять голову перед алтарём Кисарит, а уж затем наведываться для поклона к её божественному супругу Одакису. Только, чтобы хотя бы взойти на ступеньки центрального храма Исар-Динн в праздничный день нужно было выстоять чудовищную очередь. В разношёрстной толпе смешивались все: сегодня можно было случайно соприкоснуться плечом и с успешным купцом, и с зажиточным землевладельцем, и с выдающемся ремесленником, и с потомственным воином или жрецом, и никому и дела не было до подобных столкновений. Всё население Исар-Динн выбиралось из домов и устремлялось на лобные площади и центральные улицы, здесь бродили и жители дна омута, и самые представительные горожане, разряженные в шелка и усыпанные жемчугами.

Лили, Бел-Атар, Момо и Гвальд тоже скучали в очереди в храм Кисарит. Пока галдящая и яркая толпа медленно продвигалась вперёд, у ожидающих в конце появлялось много свободного времени. Кто-то из исто верующих прихожан тратил его на серьёзные раздумья и молитвы, в общем, именно это и предписывали жрецы, но большинство лишь праздно чесало языком и беззаботно сплетничало. Возле храма Кисарит можно было узнать много чего любопытного: и о муже торговки специями, и о рыбаке-неумехе из ночлежки в порту, и о разврате в банях, и о новых восходящих звёздах в борделях; о свадьбах чужих дочерей, поминках предков и рождении внуков. Кто-то здесь же заключал сделки, кто-то сватал своих детей, кто-то договаривался об измене супругу, обмениваясь с соседом неподобающе пылкими взглядами.

Между рядами прихожан сновали продавцы цветов, и время в очереди к ступеням храма мудрее всего было как раз пустить на размышления о том, что же правильней испросить у богов в этот год, и какое передать им послание.

— Смотри, Касарбин, — прошептала Лили, прижимаясь плечом к фигуре Бел-Атара, когда мимо промелькнул торговец с лотком свежих цветов. — Ты должен выбрать цветок со значением и потом даровать его богам. Боги лучше понимают безмолвный язык символов, поэтому так проще донести до них свои желания.